Всей труппе это пришлось не по нраву. «Никогда не знаешь, что она выкинет, — ворчал исполнитель роли лорда Кортлэнда, Мурфилд Томас, еще не сыгравший с ней ни единой сцены. — Будто ходишь по проволоке…» Другие тоже были недовольны: «Что будет, если каждый станет выдумывать отсебятину?» «Почему Дженни так много ей позволяет?»
«Потому, что она все довольно точно подмечает», — отвечал Алек. На самом деле он не хотел, чтобы критиковали Дженни. «Посудите сами, разве не за это мы любим мыльные оперы? К нашему мнению всегда прислушиваются. Дженни разрешила нам с Карен самим изобрести историю отношений наших героев. Почему же Рите нельзя экспериментировать?»
— Потому, что Рита ведет себя по-свински, — отрезала Трина. — А вы с Карен не причиняли никому беспокойства. Рита уже почти такая же нахальная, как моя героиня. — До сих пор у героини Трины было «эксклюзивное право» на дерзость. — Я могу обойтись без любовных приключений, пока разыгрываю комедию. А если комедия кончится, уж лучше быстренько в кого-нибудь втюриться…
В пятницу Рита удачно сымпровизировала заключительную реплику. Это и впрямь было хорошо, и Теренс дал добро.
Во время читки в понедельник, за столом в репетиционной, Трина произнесла те же самые слова. Актеры, которые были на работе в пятницу, насторожились, припоминая.
— Погоди-ка, — сказала Карен. — По-моему, Изабелла уже говорила это на прошлой неделе.
— О чем ты? — Трина в пятницу была дома. Иначе она непременно заметила бы, что Рита украла ее реплику. — Неужели Дженни ошиблась и дважды использовала одну и ту же фразу?
— Нет-нет! — вскочила Рита. Все, кто присутствовал в студии в пятницу, помнили, что она сделала вид, будто импровизирует. Она не имела права свалить все на Дженни. — Это моя вина. Только моя. Получив текст, я сразу же прочитала его, и мне так понравилось… — в ее тоне было больше торжества, нежели раскаянья. — И эта строчка, должно быть, поразила меня, а потом я забыла, где ее слышала… О, Трина, мне очень жаль… Ты наверняка теперь меня ненавидишь!
«Еще бы!» — ясно говорил взгляд Трины. О том, чтобы переснимать материал, отснятый в пятницу, не было и речи.
— Сожалею, Трина, — сказал Гил. — Но реплику придется убрать.
Заскрипели карандаши, зашуршали листки. Все это никому не понравилось. И тут заговорил Брайан, обращаясь к Трине:
— Давай что-нибудь придумаем. Можно позвонить Дженни, и она заменит реплику.
Додумался! Алек в ярости отбросил листки с текстом. Позвонить Дженни домой — и это в понедельник, когда она обычно разрабатывает далеко идущие линии сюжета, оторвать ее от дела и предложить «что-нибудь придумать»! Поразительный тип! Наконец-то он напрягся и проявил себя как лидер, но снова за счет Дженни.
— Нет, этого мы делать не будем, — сказал Алек твердо, хотя это явно было вне его компетенции. — С тобой поступили мерзко, Трина. Тебя бессовестно обворовали. Но Дженни беспокоить не надо.
Во время ленча он подошел к Трине.
— Я не сержусь на тебя, — опередила его Трина. — Это она бесится. — Она положила кусочек индейки на хлеб. — Мама запрещала мне кого-либо называть так, но эта пышечка самая натуральная сука.
— Согласен.
— И ей хоть бы хны! — Трина потянулась за горчицей. — Вот что меня бесит. Ей плевать!
Алек едва увернулся от горчичной струйки — столь яростно Трина сдавила бутылочку. Он был все еще в костюме.
— Мне тоже так кажется.
— Вы о Рите? — к ним присоединилась Карен. Она тоже еще не переоделась и была в белом пеньюаре, отделанном шелком, с рассыпанными по плечам прелестными темными волосами.
— Да, я назвала ее сукой, — ответила Трина.
— Ты что, она гораздо хуже. Она сам дьявол.
— Дьявол? — переспросил Алек. — По-моему, ты горячишься.
— Вовсе нет. — Карен была совершенно серьезна. — Она очень опасна. Может наделать нам массу неприятностей.
Алек вежливо выслушал. Карен есть Карен. Она всегда видела лишь темную сторону дела, воспринимала все драматично и обожала трагедии.
Но повод для беспокойства существовал и без Риты. Во время утренней репетиции Гил предупредил их с Карен, что сцены в спальне утомляют однообразием. И Алек поспешил напомнить ей об этом, чтобы направить ее энергию в другое русло. Это ему удалось. На репетиции ее Амелия была такой опустошенной и несчастной, что Алек, даже в роли Лидгейта, не мог не ощутить жалости.
— Ты перестарался, — заявила Карен после репетиции.
— Согласен с Карен, — прозвучал в динамиках голос Гила. — Ты не должен без разрешения делать из Лидгейта милягу.
— Но она же такая несчастная, — простонал Алек.
— Ну и что? Сделай вид, что тебе это безразлично, — последовал ответ.
Карен сразу же поняла, что Алек думал по поводу подобных советов.
— Я сыграю помягче, — сказала она. Может, она и была сумасшедшей, но как партнерша просто великолепна. Она хотела ему помочь.
Алек замахал руками:
— Не нужно. Я как-нибудь выкручусь. К примеру, стану злиться на твою излишнюю чувствительность.
Уж это-то он сумеет. У него громадный опыт. В свое время именно чрезмерная эмоциональность Хлои переполнила чашу его терпения.
— Я буду беситься от того, что ты не обладаешь моим хладнокровием.
— Хочешь прорепетировать еще разок? — прозвучал в динамиках вопрос Гила.
— Нет. — Ведь они с Карен профессионалы. Зачем им лишняя репетиция.
Первая мизансцена была необычайно красива — отражение Амелии в зеркале на ее туалетном столике. Ассистент режиссера дал команду «Тишина!», помощники быстро зажгли свечи. Включились камеры. Алек выждал две секунды и вошел, тщательно следя за тем, чтобы его отражение тоже появилось в зеркале. Карен наклонилась, чтобы задуть свечи. Вторая свечка явно была вне кадра, и, когда Карен нагнулась, чтобы задуть первую, ее волосы попали в огонь. Алек отреагировал мгновенно, подскочил к ней и ладонями сбил искры.
— Боже мой, что ты делаешь? — Карен отшатнулась. Она ничего не заметила.
— Ваши волосы, мадам, — ответил он, не выходя из образа. Ведь даже Лидгейт не мог позволить, чтобы жена сгорела заживо у него на глазах — ну хотя бы потому, что на ней дорогие одежды… — Ваши волосы загорелись.
— Мои волосы? — она отступила на шаг. Реакция Карен была более суровой, чем ожидал Алек, но он не успел ее остановить. Карен чуть не вышла из кадра, и он подошел к ней еще ближе. Она снова отступила, толкнув на этот раз туалетный столик. Легкое сооружение закачалось и упало. Флаконы духов с серебряными колпачками раскатились по ковру. Драгоценности Амелии — топазовые браслеты, фамильные бриллианты Лидгейтов, жемчужный воротничок — все посыпалось градом. Вода из вазочки с цветами темной лужицей растеклась по ковру.
Гил остановил оператора.
— У тебя волосы загорелись, — объяснял Алек. Он не был уверен, что она поняла это. — Я их потушил.
Ассистенты уже хлопотали, снова устанавливая туалетный столик, собирая украшения герцогини, ее серебряные щетки для волос, приводя в порядок ковер. К актрисе спешил парикмахер со щеткой и ножницами, чтобы срезать опаленные кончики волос.
Но Карен ни на что не реагировала. Она схватилась рукой за горло, широко раскрыв глаза.
— Я люблю моего дворецкого.
— Что-о? — Алек отпрянул от неожиданности. Это что за новости? Все, кто слышал ее слова, уставились на нее в полнейшем недоумении.