Однажды вечером она увидела Алека уже у выхода из студии. Окликнув его, Дженни поспешила следом. Алек подождал ее, придерживая двери. Она вдруг вспомнила этот жест — точно так же он придерживал для нее двери, когда они впервые заговорили в августе.
— Может, мне тебе свидание назначить? — выпалила она, еще не успев подойти. — Мы сто лет не разговаривали! У вас с Лидгейтом все в порядке? Судя по всему, здесь у тебя проблем нет. Он, конечно, весьма противный тип, но почему бы нам не развить его образ… Давай-ка устроим мозговой штурм! Подкинь пару идеек!
Она явно говорила чересчур много.
— Не нужно назначать мне свидание, — он улыбался. — Я готов говорить с тобой в любом месте и в любое время. Ты это знаешь.
Голос звучал ласково, а во взгляде было что-то такое… и вдруг у нее потеплело на душе…
Что с ней происходит в последние дни? Конечно, она все выдумала. Он смотрит на нее, и что здесь особенного? Нельзя же разговаривать, не глядя друг на друга.
Обогнав его, Дженни пошла по наклонной дорожке к погрузочной площадке — туда, где они говорили в прошлый раз. Уселась на погрузчик.
— И зачем мы устроили конференц-зал на третьем этаже, когда есть такая замечательная погрузочная площадка! Вот было бы здорово встречаться здесь с ребятами с телевидения! — она поняла, что мелет чушь, перевела дух и продолжила: — Как, по-твоему, отреагирует Лидгейт, узнав, что происходит между Амелией и Гастингсом?
— Думаю, он будет предельно груб.
Груб? Дженни так не думала.
— Нет, он, скорее всего, до последнего будет делать вид, что ничего не замечает.
— Возможно. Но рано или поздно придется что-то предпринять.
— Да, конечно…
А ведь это легко проверить. Как вел бы себя Брайан, обнаружив, что она полюбила другого? Разумеется, он до поры до времени будет закрывать на это глаза. А если поставить его перед фактом? Что он скажет? Как поступит?
Ответить на этот вопрос она не могла. Ничего подобного не должно было случиться.
— По-моему, — сказал Алек, — он сделает все, чтобы Амелия страдала.
— Правда?
— Да. Он очень мстительный. И провинившихся наказывает.
Дженни скрестила руки на груди. Ей вдруг стало не по себе. Она допускала, что относительно Лидгейта Алек прав. А что же Брайан? Неужели заставил бы ее страдать?
Стояла осень, дни стали короче. Длинная косая тень пересекала площадку, чуть-чуть не доходя до Алека. Еще минута — и тень упадет на его руку. Может, им просто молча сидеть тут и следить, как движутся тени?
— Мы с тобой оба знаем, что прототипом Лидгейта послужил Брайан.
Дженни задохнулась. Потом вскинула глаза — и тут же потупилась. Она не могла выдержать его взгляд. Лидгейт… Брайан… Наверное, ей послышалось. Не может быть, чтобы он такое сказал.
— Ты давно должна признаться себе в этом. Более того, ты уже это сделала.
Что происходит, Господи! Дженни вцепилась в воротник своей рубашки:
— Да, но я не обязана признаваться в этом тебе.
Почему? Как хорошо, что он никогда не сочинял мыльных опер! Ведь там за каждой простенькой на вид историей скрывается тайна. А его герои были бы предельно честны и откровенны друг с другом. Но к чему это может привести?
По краям платформа погрузчика была обрамлена стальной полосой. Дженни почувствовала, как острые края врезались в ладони. Она не могла заставить себя говорить. Может быть, следовало ответить откровенностью на откровенность? «Извини, но я не готова. Это слишком страшно. Я не могу». Алеку бы такое понравилось. Он ведь любит прямоту и честность.
— По-твоему, Лидгейт мстительный? — она не узнала свой голос. Хватит с нее откровений!
— Да. Но он мне безразличен. Меня интересуешь ты.
…Словно он отвернул беленький воротничок ее школьного платья и заметил огромные уродливые стежки. Или заглянул в коробочку для завтрака и увидел неуклюжие сэндвичи… Нет, это гораздо хуже. Почему он не уймется? И голос Дженни стал резким:
— Не надо за меня беспокоиться. На то нет причин.
— А ты уверена, что тебе не угрожает опасность?
Опасность? О чем он? А Алек продолжал:
— Я знаю, Брайан умеет поддержать женщину. Или хотя бы сделать вид. Он помог тебе, когда ты начинала срой сериал, и ей-Богу, он единственный в труппе, кто не смешивает с грязью Риту. Но, по-моему, это лишь проявление властности — ему нужно, чтобы сильные женщины ощущали в нем необходимость. Лидгейт ненавидит женщин, Дженни. И поэтому я спрашиваю: не таков ли и Брайан? — он говорил вполне вежливо.
— Возможно… — вынуждена была согласиться Дженни. — Возможно, он действительно ненавидел свою мать. Но меня? Он не может меня ненавидеть! За что?
— Ты талантливее. Счастливее. Твоя карьера ярче. Ты можешь без него обойтись. Ты больше не нуждаешься в нем, и наступит день, когда он заставит тебя за это расплачиваться. Лидгейт очень злой человек.
— Брайан не злой, — запротестовала она. Но, произнеся это вслух, тут же усомнилась с своей правоте. — Он, конечно, не такой тихоня, каким кажется. У него синдром «взрослых детей алкоголиков» — ему необходимо, чтобы все считали его совершенством. Но он никогда не сделает мне больно.
— Безусловно, он никогда не ударит тебя. Лидгейт ни за что до этого не опустится. Но есть и другие проявления жесткости, правда? Он может причинить тебе не меньшую боль иначе, я это знаю… и не в моих силах его остановить.
Голос Алека звучал ровно. «Не в моих силах его остановить…» Это было именно то, что больнее всего ранило Гастингса, любящего Амелию. Он так мало мог для нее сделать.
Дженни взяла себя в руки. Сейчас не об этом речь. При чем здесь любовь Гастингса к Амелии?
Нет, конечно же, нет… Это немыслимо. Она непроизвольно прикрыла глаза ладонью, но сразу же отняла ее — и взглянула ему право в лицо. Как он смотрит…
Алек продолжил:
— Лучше бы тебя предупредил кто-то другой. Мои мотивы могут показаться чересчур личными.
— Какие мотивы? — ее голос сорвался.
— Брось, ты все понимаешь…
Понимает ЧТО? Ничего она не понимала. Дженни была на грани срыва. Он вот-вот скажет слова, которые ни в коем случае нельзя говорить! Ужасно, если это правда, но еще хуже, если он произнесет их. Тогда все усложнится, окончательно запутается!
Она обязана остановить его. Если он промолчит, все останется по-прежнему. А она привыкла хранить тайны.
— Алек, перестань! Пожалуйста, не продолжай.
— Почему? Мы ведь оба знаем, что я…