Седьмой день четвертой десятины второго лиственя.
… Рука, прикоснувшаяся к плечу, была огромной и шершавой. Я мурлыкнула, потянулась и, не открывая глаз, стянула одеяло к пояснице. Чтобы подставить спину под редкую, но такую любимую ласку. А папа взял и убрал руку! А когда я возмущенно засопела, рыкнул:
- Пора вставать!
Я расстроенно вздохнула, открыла глаза, непонимающе уставилась на невесть откуда взявшуюся в моей комнате лучину и вспомнила, что отец - в Авероне, а я…
- Ой!!!
Одеяло мигом оказалось на голове и… открыло взору Бездушного мои голые ноги!
Я почувствовала, что вот-вот сгорю со стыда, попыталась их укрыть и… услышала спокойный голос Бездушного:
- Пора ехать… Вставайте… Не смотрю…
… Не смотрел. Действительно: стоял у окна, пялился наружу и с хрустом чесал щетину на подбородке.
Я тихонечко соскользнула с кровати, поморщилась от боли в стопе, покосилась на неподъемный сундук, все еще придвинутый к входной двери, и… не поверила своим глазам: на нем лежало пусть простенькое, но платье!
В это время ожил Бездушный. И, не поворачиваясь, негромко пробормотал:
- Там - вода… Помойтесь…
… Кроме бака с исходящей паром водой, в комнате откуда-то появилась на редкость топорно сделанная шайка, банка с мыльным раствором, деревянный гребень, рушник и… потрепанные женские сапожки, вышедшие из моды эдак лиственей пятьдесят тому назад.
Окинув взглядом все это 'великолепие, я повернулась, было, к Крону, чтобы попросить его хоть на десять минут выйти из комнаты, чтобы дать мне возможность привести себя в порядок… и увидела, что его десница нежно оглаживает зарубки на Посохе Тьмы! У меня тут же перехватило дух - я вспомнила, о чем нам твердил брат Димитрий:
'Никогда не показывайте Бездушным свои слабости. Ибо они ими обязательно воспользуются…'
'Не покажу…' - пообещала себе я, покосилась на стоящего ко мне спиной мужчину и вытащила из-под кровати ночную вазу…
… Натянув на ногу правый сапог, я встала… и снова уселась на кровать: он был велик. И разбит. Настолько, что под подушечкой большого пальца, вдоль ребра стопы и под пяткой чувствовались сапожные гвоздики.
- Мал? - односложно спросил Бездушный.
- Велик. И колет… - стараясь не смотреть ему в глаза, буркнула я.
Кром пожал плечами и… встал передо мной на колени! Потом аккуратно стянул с моей ноги сапог и засунул туда руку…
Несколько мгновений ожидания - и в его глазах мелькнуло удовлетворение:
- Нормально…
'Нормально?!' - мысленно возмутилась я. И… застыла: Кром вытащил из ножен кинжал и потянулся ко мне!!!
Я зажмурилась, сжала кулаки и изо всех сил напрягла мышцы живота. А потом услышала хруст ткани и… приоткрыла один глаз.
Оказалось, что Бездушный вымещал свою злость на брошенной мужской рубахе!
Выместил. Потом снова опустился на колени, вцепился в мою ногу и… принялся наматывать на нее кусок полотна!
'Дура…' - облегченно подумала я. - 'Зачем ему тебя убивать, если ты - ключ к душам графа Грасса и его вассалов?'
Тем временем Кром расправил получившийся чулок и аккуратно натянул на него сапог. Потом поднял голову и вопросительно посмотрел на меня.
Я не сразу, но догадалась, что ему от меня нужно. И встала.
Сапог сел, как влитой - не болтался, не жал и не колол.
- Хорошо… - честно призналась я.
Бездушный кивнул и жестом приказал мне сесть…
Села. Дождалась, пока он замотает мне левую ногу, и снова встала. Прислушалась к своим ощущениям. Потом сделала шаг пораненной ногой и… чуть не сказала Крому спасибо! Хорошо, что вспомнила слова брата Димитрия:
'Слуги Двуликого - суть воплощенное Зло. Поэтому то, что радует нас, заставляет их страдать и наоборот. Вы улыбаетесь - они злятся. Вы смеетесь - они скрипят зубами от бешенства. Вы любите - они ненавидят! Вы расстроены - им хорошо. Вы корчитесь от боли - они радуются. Вы вне себя от ужаса - они счастливы! Кстати, не вздумайте мерить их по себе. Ибо даже это - шаг к Неверию…'
Удержалась. И кивнула. Так, как делал он:
'Хорошо…'
Это его устроило:
- Тогда идем. Завтракать…
… В черном зале не оказалось ни посетителей, ни слуг. Только хозяин 'Разбитого бочонка, который, зажав между коленей лавку, приколачивал к ней отломанную кем-то ножку.
Увидев нас, он отложил в сторону молоток, достал изо рта гвозди и, стараясь не пялиться на шрам Меченого, поинтересовался, будем ли мы есть.
Кром кивнул, прошел к самому дальнему столу и сел спиной к стене. Прислонив Посох Тьмы к столешнице и поудобнее передвинув чекан.
'Как всегда, готов к чему угодно…' - угрюмо подумала я, дохромала до лавки напротив и опустилась на самый ее краешек. Потом с тоской покосилась на пустые столы, представила, как зову на помощь и… мысленно обозвала себя дурой: не далее, как вчера днем Бездушный походя забрал души брата Димитрия и двух мечников. А вечером вырезал на посохе всего одну новую зарубку! Значит, счел всех троих за одного противника!
'Три души я ему уже подарила. Может, хватит?'
Тем временем за моей спиной раздалось шарканье постолов. Я
заставила себя отвлечься от грустных мыслей и уставилась на семенящего к нам хозяина.
- Каша… Сыр… Хлеб… - пробормотал он, и поставил на стол одну (!) тарелку с кукурузной кашей и досочку с сыром и хлебом.
Потом метнулся к своей стойке и вернулся с кувшином и двумя безобразными глиняными кружками:
- Медовуха…
Меченый кивнул, достал нож, небрежно покромсал сыр и… побросал его прямо в кашу. А потом пальцем (!) затолкал каждый кусок как можно глубже!
Я брезгливо поморщилась, подняла взгляд… и вздрогнула: Кром, не мигая, смотрел мне в глаза.
- Ешьте… Вы - голодная…
Меня замутило от омерзения. А Бездушный, словно забыв про мое существование, спокойно потянулся к тарелке, отщипнул кусок каши, поднял его вверх, оборвал нить из плавленого сыра и потянул руку ко рту.
Задвигались челюсти… Шевельнулся ожог на щеке… Дернулся кадык… А потом Кром навалился грудью на стол и повторил:
- Ешьте!!!
Во рту мгновенно пересохло. Я сглотнула, покосилась на кувшин с медовухой… и, поймав взгляд Крома, мысленно застонала: теперь мне надо было еще и пить!
… В отличие от взваров, компотов и киселей, которыми меня поила Амата, этот напиток кружил голову. И через какое-то время я вдруг поняла, что ем. Руками. Из общей тарелки! И, вместо того, чтобы чувствовать тошноту или моральное неудобство, получаю удовольствие!
'Дожила…' - угрюмо подумала я, вытерла пальцы об услужливо поданный хозяином рушник и… приложилась к кружке еще раз: в состоянии опьянения будущее казалось чуть менее страшным…
… Легкое опьянение, в котором я пребывала, прошло как-то вдруг: еще мгновение назад я мерно покачивалась в седле и бездумно смотрела на проплывающие над головой ветви деревьев - и вот уже в душу захлестнула безотчетная тревога.
'Середина весны, а на дороге - пусто! Что-то тут не так…'
Я пришпорила кобылку, догнала Меченого, вгляделась в его лицо и сообразила, что собираюсь задать вопрос СЛУГЕ БЕЗЛИКОГО!
Слова умерли, не родившись. А он - ответил! По своему обыкновению, односложно:
- Боятся… Чего-то… Очень…
… Кром как в воду глядел: возницы небольшого обоза, с которым мы столкнулись минут через двадцать-двадцать пять, нахлестывали несчастных коней так, как будто уходили от погони. Распознав в Кроме Бездушного, первый возница рванул на себя правый повод. Его телега, опасно накренившись, влетела в промежуток между двумя дубами, подпрыгнула на корне и перевернулась.
Остальные обреченно остановили повозки и принялись осенять себя знаками животворящего круга.
Видимо, удовольствие, полученное от вытягивания душ брата Димитрия и его спутников, все еще перебивало Боль, так как Меченый равнодушно проехал мимо.
Следующая процессия - карета с гербом рода Геррен, две повозки с вещами и трое всадников сопровождения - пронеслась мимо нас, не замедляя хода. Так, как будто нас не существовало.
Я не расстроилась. Почти совсем - во-первых, вассалы нашего северного соседа не отличались воинственностью, а во-вторых, их было слишком мало, чтобы справиться с Бездушным, вошедшим в полную силу. В общем, проводив их взглядом, я принялась ломать голову, пытаясь сообразить, куда направляется барон Олмар:
'К нам - вряд ли: знает, что после того, как отец назвал его трусом, его не подпустят даже к захабу… В Скар? В то время, когда в столице мятеж - глупо: это можно счесть предательством…'
К какому-то определенному выводу я так и не пришла, так как дорога вильнула вправо и, взобравшись на вершину холма, показала нам стены Меллора…
… Перед Западными воротами было пусто: ни карет, ни телег, ни людей. Высоченные створки, открывающиеся на рассвете и закрывающиеся на закате, покрывала свежая копоть, тяжеленный брус, который заменял дверной засов, валялся в придорожной канаве, а деревянные козлы, с помощью которых мытари разделяли въезжающие и выезжающие потоки, оказались порублены на куски.
За воротами все оказалось намного хуже: в здоровенной луже перед караулкой валялось три обезглавленных тела в цветах рода Рендаллов и труп лошади, утыканный арбалетными болтами, дверь караулки была основательно порублена и болталась на одной петле, а в окнах окрестных домов не было ни одного целого стекла!
Оглядев все это безобразие, Меченый придержал коня, откинул на плечи капюшон, снял со спины посох, положил его поперек седла и с сомнением посмотрел на меня.
Я поежилась - если происходящее в Меллоре не нравилось ЕМУ, то мне пора было умирать от страха!
Подумав пару мгновений, Бездушный тронул кобылку с места и повернул. Не направо - на улицу Медников, по которой можно было доехать до купеческого квартала - а налево, в какой-то безымянный переулок, из которого ощутимо тянуло чем-то на редкость мерзостным и гадким. Я, конечно же, поехала следом.
Каких-то десять минут петляния по подворотням - и мы оказались в самых настоящих трущобах. Высоченные трех- и четырехэтажные особняки, окружавшие нас в Западной слободе, остались далеко позади, а по обе стороны от того, что надо было считать улицей, возникли одноэтажные полуразваленные хибары. В которых, тем не менее, теплилась жизнь.
Правда, жизнь эта отдавала гнилью. В прямом смысле этого слова: первые несколько человек, попавшиеся нам на пути, были увечными попрошайками, демонстрировавшими нам вонючие гноящиеся раны, безобразные бельма и культи.
На первых двух - слепого музыканта, извлекающего из рассохшейся лютни душераздирающие звуки, и горбатой старушки, тянущей к нам скрюченную руку - я смотрела с искренним сочувствием. И страшно жалела, что ничем не могу им помочь.
От излишней сентиментальности меня излечил третий - одноногий солдат с лицом, покрытым страшными шрамами. Когда, узнав в Меченом слугу Двуликого, вскочил на обе ноги, и, отцепив от колена изъязвленную культю, перемахнул через покосившийся забор.
Естественно, после такого 'чудесного исцеления' желание кому-то помогать исчезло. Уступив место глухому раздражению: эти люди пытались зарабатывать на самом светлом чувстве, которое есть в человеке - чувстве сострадания.
'Вот Меченый - тоже зло…' - подумала я. - 'Но зло правильное, не скрывающее своей гнусной сути… Поэтому заслуживает уважения…'
Мысль оказалась такой дикой, что я испуганно оглянулась - не слышит ли ее Амата, или, не приведи Вседержитель, брат Димитрий.
Естественно, рядом их не оказалось. Зато я заметила звероватого вида мужика, выглядывающего из-за двери полуразрушенного сарая и пожирающего меня о-о-очень неприятным взглядом.
Наткнувшись на мой взгляд, наблюдатель оскалился, и я передернулась от омерзения: в жуткой щели, открывшейся в его всклокоченной бороде, виднелись не белоснежные зубы, а гнилые черные пеньки!
Решив, что привычка смотреть по сторонам ни к чему хорошему не приведет, я перевела взгляд вперед… и сглотнула: в нескольких десятках локтей дорогу перегородила троица громил, как две капли воды похожих на того, из сарая.
Коренастые, широкоплечие, с ручищами, больше похожими на кузнечные клещи, они одинаково кривились в 'радостных' улыбках и… угрожающе поигрывали устрашающего вида железяками.
Удостоверившись, что мы их увидели, они оскалились еще шире и… одновременно посмотрели на меня. Потом тот, который стоял в центре, демонстративно почесал себя между ног и поцокал языком:
- Хороша…
- Угумс… - радостно поддакнул спутник слева, а тот, который стоял справа, соизволил пошутить:
- Огонь, а не девка! Вишь, как волосы горят?
- Гы-ы-ы!!! - жизнерадостно заржали все трое… и подобрались. Сообразив, что Меченый уже стоит на земле. С Посохом Тьмы в руке. И хмурится…
- Слышь, Бездушный! Ты свою палочку-то убери! И… залазь обратно на лошадку. А то мы сегодня слегка не в духе… - хмуро буркнул тот, который стоял в центре.
- Угумс! И могем тебя паламать…
Кром молча перетек на шаг вперед. И в этом его движении было столько угрозы, что в глазах мужиков мелькнула растерянность. А у меня по спине покатились капельки холодного пота.
- Слышь, Бездушный! Оставь девку и уезжай! - после короткой заминки предложил главарь.
- Угумс… И, эта-а-а, пасмари назад! Шоб не делал глупастей! - поддакнул его товарищ слева.
Кром посмотрел. Потом перевел взгляд на меня и приказал:
- Слазь… И иди сюда…
Я тоже оглянулась, увидела в руке того, из сарая, арбалет и зажмурилась…
'Самое страшное на свете - это потеря души…' - в голосе брата Димитрия прозвучал такой дикий ужас, что мне захотелось спрятаться за широченной спиной отца и заткнуть уши. - 'Человек, которого выпивает Посох Тьмы, никогда не получит Посмертия. И никогда не встретится с душами своих близких. Поэтому живите праведно. Дабы Вседержитель ниспослал вам смерть, которую вы заслужили…'
Слова брата во Свете, всплывшие в памяти, не требовали толкования - любая из возможных смертей была лучше потери души. Только вот перспектива попасть в лапы этой четверки почему-то пугала меня намного больше, чем заклание на алтаре. Поэтому я отрицательно мотнула головой. Естественно, не открывая глаз.
- Слазь, тебе сказали! - рявкнули спереди. А через мгновение подхватили справа-сзади: - Она забоялась! Ничего, я подмогну!!!
- Н-не надо!!! - выдохнула я, ощутила, как вокруг моей щиколотки смыкается кольцо из пальцев, и изо всех сил вцепилась в седло…
Пальцы вытащили мою ногу из стремени, потом скользнули к колену… и пропали. А до меня донесся жуткий булькающий хрип и треск переламывающихся костей.
'Меченый…' - подумала я. И не ошиблась…
… Когда я, наконец, открыла глаза, тело горе-арбалетчика билось в агонии прямо под копытами моей кобылки. А из его горла торчала хорошо знакомая мне рукоять метательного ножа Бездушного. Чуть поодаль с кровавой кашей вместо головы валялся любитель пошутить.
Его товарищ, начинавший каждую фразу со слова 'угумс, лежа в дорожной грязи, пытался дотянуться трясущейся рукой до перебитого позвоночника. А главарь четверки, стоя на коленях, смотрел на Крома остановившимся взглядом и протяжно выл. На одной ноте.
Отметив какую-то несуразность в его фигуре, я пригляделась и злорадно усмехнулась: Кром перебил ему обе ключицы. И теперь широченные плечи здоровяка выглядели заметно уже.
- Жить хочешь? - протерев окровавленный конец Посоха Тьмы какой-то тряпкой, спокойно спросил Меченый.
Главарь заткнулся и закивал. От усердия чуть не оторвав себе голову.
- Приведешь… Сюда… Главу вашего Братства…
У здоровяка округлились глаза, а во взгляде появилась обреченность.
- Он придет… - 'успокоил' его Кром. Потом ткнул пальцем в ожог на своей щеке и добавил: - Опиши…
'Бездушные - средоточие Зла. Поэтому к ним тянутся все те, чьи души склонны к служению Двуликому…' - раз за разом повторяла я, вглядываясь в лицо мужчины, сидящего напротив Меченого. - 'Чем сильнее Бездушный - тем больше его уважают те, кто своими деяниями торят себе путь к Богу-Отступнику…'
Каждое слово брата Димитрия было истинной правдой: глава Меллорского братства Пепла смотрел на Крома, как на воскресшее воплощение Темной половины Двуликого. То есть с уважением и… ужасом.
Правда, последний он старался скрыть. Поэтому много улыбался и… ел. Все то, что нам приносили.
А вот говорил он крайне мало. Как, впрочем, и Меченый. Поэтому их разговор в основном состоял из многозначительных и малопонятных фраз. И пауз:
- Мои ворохнулись…
Пауза.
За время которой блюдо с очень неплохо пожаренным мясом опустело не меньше, чем на треть.
- Ты был в своем праве…
Снова пауза.
И треск хрящей на зубах обоих мужчин.
- Что ты хочешь в ответку?
Во время этой паузы в глазах Серого промелькнула вся гамма негативных эмоций от легкого раздражения до бешенства. Причем все эти эмоции - по моим ощущениям - касались не Меченого. А тех недоумков, которые повстречались нам на пути.
Прожевав очередной кусок мяса, Кром кивком показал Серому на меня и буркнул:
- Одеть… Ее… Как дворянку…
- И… все?
Утвердительный кивок.
- И вы уедете из Меллора? - справившись со своим удивлением, уточнил глава братства Пепла.
Бездушный снова кивнул. И отдал должное медовухе.
Серый пригубил из своего кубка, потом поставил его на стол, вытер усы рукавом и зачем-то прикоснулся к тоненькому серебряному колечку, надетому на мизинец его правой руки:
- Я тебя услышал…