– Как хорошо, как хорошо! – повторяет миссис Парсонс и смеется во весь голос.
– А вот тот темный участок справа, – похоже, суша. Молотя руками и ногами, мы преодолеваем течение и ступаем на плотное дно, плавно перешедшее в берег реки – и вот он уже круто высится у нас над головами. Вскоре мы отыскиваем разлом в скале за буйно разросшимся кустарником, карабкаемся наверх и без сил плюхаемся наземь, насквозь промокшие и пропахшие илом. Моя рука рефлекторно тянется к плечу спутницы, но миссис Парсонс уже рядом нет: она встала на колени и принялась разглядывать красноватую от предзакатного солнца выгоревшую равнину.
– До чего же хорошо вновь видеть землю, по которой можно будет ходить.
– Ее тон – сама невинность. Однако, явственно угадывался подтекст: «Noli me tangere.»[1]
– Лучше не пробуйте, – возмущенно возразил я: и о чем она только думает, эта чумазая маленькая женщина? – Земля, о которой вы говорите – всего лишь отвердевшая корка, а под ней – грязь и все те же проклятые корни. Сразу по колено провалитесь.
– А, по-моему, там твердая почва.
– Мы в крокодильих яслях. Они устроены на том самом склоне, по которому мы сюда поднялись. Но не волнуйтесь, старушке-крокодилице наверняка не удалось избежать последней облавы, и она теперь на пути к превращению в кожу для дамской сумочки.
– Какой стыд.
– Лучше я пойду установлю снасть, пока светло.
И я, не мешкая, съехал по склону и забросил донку с крючками, чтобы добыть рыбы на завтрак. Когда я вернулся, миссис Парсонс выжимала из серапе жидкую грязь.
– Я рада, что вы меня предупредили, мистер Фентон, все здесь предательски непрочно.
– Да – злость прошла. Видит Бог, я не собираюсь tangere миссис Парсонс, даже не будь я так измочален. – По-своему, Юкатан – достаточно опасные края для путешественников. Сразу становится ясно, почему майя строили дороги. Кстати о постройках, взгляните, – произнес я.
Заходящее солнце очертило силуэт маленького здания, находившегося в нескольких километрах: развалины сооружения майя. Прямо из середины рос огромный фикус.
– И таких здесь много. Считается, что это были сторожевые башни.
– Какие заброшенные края.
– Надеюсь, москиты их тоже покинули.
Мы устраиваемся поудобнее в наших крокодильих яслях и по-братски делим последнюю плитку шоколада, наблюдая, как звезды то исчезают, то появляются снова, выплывая из-под косматых облаков. Насекомые нас почти не трогают – наверное, за день хорошо испеклись на солнце. А теперь и жара спала; нам, промокшим насквозь, даже стало зябко. Миссис Парсонс, продолжает спокойно расспрашивать о Юкатане и никоим образом не желает проявлять интерес к нашей с ней близости.
Едва я начинаю сердито думать, как мы будем проводить ночь, если она ожидает, что я отдам ей серапе, как миссис Парсонс встает, спотыкается пару раз о кочки, и заявляет:
– По -моему, тут не хуже, чем в Любом другом месте, как вам кажется, мистер Фентон?
С этими словами она кладет чехол от плота вместо подушки и ложится прямо на землю на бочок, укрывшись половиной серапе и оставив другую его часть аккуратно развернутой с откинутым уголком. Узкая спина миссис Парсонс теперь совсем рядом со мной.
Эта демонстрация так убедительна, что я уже наполовину оказываюсь под той частью серапе, которая оставлена для меня, прежде чем нелепость ситуации останавливает меня.
– Кстати. Меня зовут Дон.
– О, конечно, – ее голос сама любезность. – А я – Рут. – Я стараюсь до нее не дотрагиваться, и мы лежим, как две рыбы на тарелке, глядя на звезды, вдыхая дымок, который доносил до нас ветер, ощущая, казалось, даже то, что происходило под землей. В жизни большей неловкости не испытывал.
Эта женщина для меня ничего не значит, но ее подчеркнутая отчужденность, вызывающая попка в восьми дюймах от моей ширинки… За два песо я охотно бы снял с нее эти шорты и представился… Будь я на двадцать лет моложе. Если бы я так сильно не устал… но от двадцати лишних лет и усталости никуда не деться. И, криво усмехаясь, я осознаю, что миссис Рут Парсонс рассчитала все правильно. Будь я действительно на двадцать лет моложе, ее бы здесь не было. Подобно рыбе, что спокойно плавает вокруг сытой барракуды, но тут же исчезает, едва намерения той изменятся, миссис Парсонс знает – ее шортам ничто не угрожает. Ее плотно облегающим шортам, которые так близко…
Я ощутил желание и, когда это случилось, почувствовал за своей спиной безмолвную пустоту. Миссис Парсонс незаметно отодвигается. Стал ли я по-другому дышать? Так или иначе, я убежден – протянутой руке не удастся ее обнять, и объяснение найдется самое невинное: к примеру, ей захотелось окунуться. Мои мудрые двадцать лишних лет хихикают над возникшей было прытью, и я расслабляюсь.
– Спокойной ночи, Рут.
– Спокойной ночи, Дон.
Хотите верьте, хотите нет, но мы на самом деле засыпаем под ураганный рев ветра.
А разбудил меня свет – холодное, белое сияние.
Сперва я подумал – должно быть, охотники за крокодилами. Лучше будет сразу назваться туристами. Я выбираюсь из-под серапе и вижу, как Рут ныряет в заросли.
– Quien estas? A secorro![2] На помощь, синьоры! Никакого ответа, только свет, ослепив меня на мгновение, гаснет.
Пытаюсь еще покричать, теперь на двух языках. В ответ – темнота. Откуда-то доносятся потрескивание и посвистывание. Это мне все меньше нравится, но я принимаюсь объяснять, что наш самолет разбился и мы нуждаемся в помощи.
Над нами загорелась узенькая полоска света и тут же исчезла.
– О – о – мощь! – неразборчиво доносится голос, потом слышится лязг металла. Ясно, что это не местные жители, что наводит на нехорошие мысли.
– Да, помогите!
Раздается скрежет, снова посвистывание, и все стихает.
– Черт побери, что случилось?
Я ковыляю в ту сторону, откуда доносились звуки.
– Взгляните туда, за развалины, – шепчет за спиной Рут. Там сразу несколько вспышек одна за одной, но и они быстро гаснут.
– Может, там у них лагерь?
Я делаю еще пару шагов вслепую, и тут проваливаюсь, пробивая корку грязи, и острый сучок вонзается точнехонько в суставную сумку, где хозяйки обычно подрезают сухожилие, чтобы отделить куриную ножку. Боль ударила мне в пах, и я понял, что снова повредил свой многострадальный мениск,
Чтобы не обезножеть окончательно – берегите свои коленные чашечки. Вначале колено просто не гнется, а когда вы пытаетесь наступить на эту ногу, боль штыком пронзает позвоночник, а челюсть отвисает. Отколовшиеся крошки хряща немилосердно скребут по чувствительной внутренней поверхности сустава. Согнуть колено больше не удается, и наконец – о, милосердие! – ты падаешь.
Рут помогает мне добраться до серапе.
– Какой я болван, какой идиот…
– Вовсе нет, Дон. Все это совершенно естественно.
Мы зажигаем спички, ее пальцы, ощупывая колено, отводят мою руку в сторону.
– Я думаю, смещения нет, но колено быстро опухает. Я положу на него влажный платок. Нам надо подождать до утра. Тогда я осмотрю рану. Как по вашему, это были браконьеры?
– Возможно, – лгу я. На самом деле я думаю, что на нас наткнулись контрабандисты.
Она возвращается с намоченным платком и перевязывает мне колено.