Вот так Нет. Нет и все. Никакого контакта. Прощайте, командир Эстебан. До чего же болит нога. К черту этот оргазм на расстоянии, миссис Парсонс.
После мы почти не разговариваем, и молчание, кажется, вполне устраивает Рут. Странный день тянется медленно. Один за одним налетают порывы ураганного ветра. Рут принимается жарить рыбу, но дождь заливает костерок. А стоило солнцу выглянуть из-за туч, как дождь хлынул с новой силой.
Наконец Рут садится рядом, устроившись под обвисшим от влаги серапе, но согреться так и не удается. Я подремываю, и сквозь сон чувствую, как она время от времени вылезает наружу, чтобы осмотреться. Мое подсознание фиксирует, что она, как и прежде, на взводе. Я приказываю своему подсознанию отключиться.
Поднявшись, я увидел ее с блокнотом в руках. Она что-то записывала на размокших страницах.
– Что это, перечень покупок для крокодилов:' Вежливая улыбка.
– Нет, всего-навсего адрес. На случай, если мы… глупые страхи, Дон.
– Э, – Я подсел к ней и подмигнул. – Рут, перестаньте дергаться. Правда, успокойтесь. Мы скоро отсюда выберемся. И вы будете рассказывать всем потрясающую историю. Она даже не удостаивает меня взглядом.
– Да…, наверное, выберемся.
– Так что успокойтесь, все идет как надо. И никакой опасности здесь нет. У вас нет случайно аллергии к рыбе?
Еще один сдержанный смешок девочки-паиньки, однако и в нем ощущается трепет.
– Иной раз мне хочется уехать куда-то по-настоящему далеко… далеко.
Желая продолжить наш разговор, я сказал первое, что пришло мне в голову:
– Ответьте мне, Рут, чем вас так привлекает одиночество? Живя в Вашингтоне… Ведь такая женщина… как вы…
– Должна быть замужем?
Она качает головой и засовывает блокнот обратно в свой мокрый карман.
– Почему бы и нет? Ведь замужество – привычный источник общения. Только не говорите мне, что вы профессиональная мужененавистница.
– Скажите уж прямо, лесбиянка… – Теперь ее смех прозвучал естественнее. – Лесбиянки не работают в секретных отделах.
– Ну, ладно. Какую бы травму вы ни пережили, все когда-то кончается. Вы не можете ненавидеть всех мужчин.
Улыбка вновь мелькнула у нее на губах.
– У меня нет никакой травмы, Дон. И никакой ненависти к мужчинам я не испытываю. Ненавидеть их было бы так же глупо как… К примеру, ненавидеть погоду.
Она искоса посмотрела на струи дождя.
– А я думаю, что вы таите какой-то страх. Вы и меня-то побаиваетесь.
И тут же – ответный выпад, точный мышиный укус.
– Мне хотелось бы узнать что-нибудь о вашей семье, Дон. Туше. Я излагаю ей отредактированную версию событий, в результате которых семья, как таковая, распалась. Она посочувствовала мне:
– Очень жаль. Как это печально.
Мы еще немного болтаем о преимуществах одинокой жизни, она сообщает, что любит ходить с друзьями в театр, на концерты и путешествовать. Одна из ее знакомых – главный кассир в «Ринглинг Бразерс». Каково?
Но дальше наша беседа стала проходить все обрывистее, толчками, будто записанная на ленту плохого качества. В промежутках ее глаза окидывают горизонт, и она прислушивается не к моим словам, а к чему-то еще. Что с ней такое? В принципе, то же, что и с любой, далекой от условностей женщиной средних лет, привыкшей к пустой постели. Плюс комплекс работника секретной службы. Руководствуясь долгим опытом, я заключаю, что миссис Парсонс – это классическая мишень для мужчин.
– …Теперь возможностей стало гораздо больше. – Ее голос стих.
– Итак, да здравствует женское равноправие?
– Равноправие? – Она нервно наклоняется, дергает за край серапе и поправляет его. – Все это бессмысленно и обречено.
Мое внимание привлекает слово из Апокалипсиса.
– Почему вы сказали «обречено»?
Она смотрит на меня, будто у меня не все дома, и неопределенно произносит: – Ну…
– Ответьте же мне, почему обречено? Разве вы не добились равных избирательных прав?
Она долго колеблется, а когда решается заговорить, у нее становится совсем другой голос.
– У женщин нет никаких прав, Дон. Только те, которые нам с мнимым великодушием дарят мужчины. Они агрессивнее и сильнее нас, они правят миром. Когда их постигнет очередной кризис, наши так называемые права развеются, будто дым, – вот как этот дым. Мы станем тем, чем были всегда: собственностью. И все беды станут валить на наше «освобождение», как в эпоху упадка Рима. Вот увидите.
Она произнесла эту тираду скучным тоном человека, уверенного в своей правоте. В последний раз я слышал подобный тон, когда один мой знакомый объяснял, зачем ему понадобилось хранить в ящиках своего письменного стола мертвых голубей.
– Ну, что вы. Вы и ваши друзья – это оплот системы, стоит вам уволиться, страна мгновенно развалится.
В ответ она даже не улыбнулась.
– Это фантазия. – Ее голос звучал по-прежнему спокойно. – Женщины действуют совсем не так. Наш мир… беззуб, – Она огляделась по сторонам, словно желая закончить разговор. – Женщины просто хотят выжить. Вот потому мы живем в одиночку и парами, забившись в щели вашего мира машин.
– Похоже на план герильи, – произнес я без тени иронии, явно неуместной здесь, на лежбище аллигаторов. Даже подумал, не чересчур ли я много рассуждал о разных стволах цвета красного дерева.
– В герильях есть что-то внушающее надежду. – Она неожиданно улыбается весело и открыто. – Вспомните об опоссумах, Дон. Вам известно, что опоссумы способны жить где угодно? Даже в Нью-Йорке.
Я улыбнулся ей в ответ, но по шее побежали мурашки. А я-то думал, что это у меня приступы паранойи.
– Не надо противопоставлять мужчин и женщин, Рут, Различия между полами не столь велики. Женщины способны делать все то же, что и мужчины.
– Неужели? – Наши взгляды встретились, но мне показалось, будто сквозь дождь она видит разделяющие нас призраки. Она пробормотала что-то вроде «Ми Лай» и отвернулась. – Все эти бесконечные войны…, – теперь она говорила шепотом, – все гигантские авторитарные организации для исполнения нереальных планов. Мужчины живут для борьбы друг с другом, и мы – лишь часть поля битвы. И так будет продолжаться вечно, если мир не изменится целиком. Я иногда мечтаю улететь отсюда… – Она осеклась и тут же резко оборвала себя. – Простите меня, Дон. Глупо, наверное, говорить все это.
– Мужчины тоже ненавидят войны, Рут, – как можно более мягко проговорил я.
– Я знаю. – Она пожимает плечами и встает. – Но это уж ваши проблемы, верно?
Конец беседы. Отныне миссис Парсонс даже не живет в одном мире со мной.
Я следил за тем, как беспокойно она расхаживает, все время поглядывая на развалины. Подобное отчуждение – вполне сопоставимо с мертвыми голубями, и это уже проблема для санитарных служб. Оно может заставить поверить любому шарлатану, пообещавшему изменить мир. Если один из таких «изменителей» действительно обосновался в том лагере, что мы видели ночью, откуда теперь Рут не может глаз отвести, это может стать серьезной проблемой для меня. «В герильях есть что-то, внушающее надежду…»