- Вряд ли говорят, - спокойно объяснила Лариса. - Если только уа-уа, но спасибо - это вы чересчур...
- А-а, - облегченно протянул Молочков, а Василь Денисыч рассмеялся:
- Молодец, девка! Поддела Эдуарда... Ты, Эдуард, кончай сам себя хвалить. Ты по делу.
- Я по делу, - заторопился Молочков. - Я против Качуринера ничего не имею, он - специалист, высшее образование еще до войны получал. Я призываю его: придите к нам открыто. Мы вас встретим, все покажем, расскажем, объясним. Газета помогать делу должна, а не мешать ему. А как нам помочь кто лучше нас самих знает? Так пусть спросят... Все, я кончил.
- А кончил, так и отдохни, - сказал Василь Денисыч. - Кто следующий?.. Давай, Земновский.
Вскочил розовый крепыш, председатель колхоза с летящим именем "Ариэль", и зачастил, зачастил:
- Да, был очерк, да, я огорчился, потому что нет человека, который был бы, как остров, так классик иностранный писал, мы все живем одной семьей, и если обо мне пишут, то какой же остров, надо спросить у односельчан, что я не сделал, потому что сделанное - на виду, а что не сделал, то люди знают, а я тоже знаю, что не сделал, вот Дом культуры построил, а рок-ансамбля до сих пор не организовал, молодежь жалуется, и Василь Денисыч отечески журил, да и вообще я пока с молодежью плохо работаю, мотоциклами пока не всех обеспечил, а они на комбайн просятся, а комбайнов на всех не хватает, твой мужик, Иван, пришел, со мной обо всем поговорил, а про недостатки не спросил, потом напечатали, а Василь Денисыч мне на бюро: ах, какой ты у нас со всех сторон положительный, а если тебя копнуть поглубже, так я и говорю, копните, что ж не копнуть, жалко мне, что ли, копните, а я покаюсь, признаю ошибки, пообещаю исправить, и не угрожал я вовсе никому, вот, и вообще, надо было написать о трудностях в колхозе, дожди прошли, зерно тяжко идет, а люди-то, люди какие, золотые люди, где маяки, прав Молочков, не надо нам ваших Набоковых, хотя Сахаров тоже врал, когда писал, что у нас на трудодень одна картошка, за такие слова можно и на бюро, я накатаю заявление, пусть попрыгает, а книга у него, прав Василь Денисыч, с недостатками, полно там недостатков, чего он про нас пишет, будто у нас на трудодень одна картошка, это когда было, а теперь надо все переписать...
- Погоди-погоди, - остановил его Василь Денисыч. - Ты не части, ты не Анка-пулеметчица. Как ты относишься к работе газеты?
- А что, я как все, я неплохо отношусь, они работают, газета каждый день выходит, но прав Эдуард, спрашивать надо, пусть Качуринер или его гаврики спрашивают, а мы ответим, мы знаем, как отвечать надо, всю жизнь за что-то отвечаем, и ничего - живы пока...
- Кто еще? - Василь Денисыч встал и обвел глазами присутствующих. Лариса, ты?
- Нечего мне говорить, - сварливо сказала Лариса. - Скучная газета, скучные материалы, молодежь ее плохо читает. Сколько раз мы твердили Ивану Самойловичу: создайте при газете молодежную редакцию, в центре везде такие есть. А он не хочет. Так что я пока помолчу.
- Слышь, Иван, что комсомол говорит?.. Ответить хочешь?
Качуринер поднял лицо от блокнота.
- Я все записал, товарищи. Спасибо за конструктивную критику. Мы учтем. Соберем редакцию, обсудим и учтем. И предложение комсомола учтем. Мы всегда все учитываем.
- Правильно, - сказал Василь Денисыч. - Социализм - это учет. И учти еще одно. Мы тебя не топить собрались. Мы к тебе, Иван, по-доброму относимся, любим тебя по-своему. И помочь хотим. Нам какая газета нужна? Боевая. Но чтоб зря патроны не переводила! Держи порох сухим, Качуринер. В пороховнице, но сухим. Где наш бронепоезд, помнишь? То-то и оно... В общем, работай пока спокойно. Но не успокаивайся, не успокаивайся... Пошли дальше, товарищи.
Кто-то взмолился:
- Перекур, Василь Денисыч.
- Погодишь. Раз Качуринер о театре упомянул, то есть смысл вопросы переставить. Мы сейчас театр коротенько послушаем, и перекуришь себе на здоровье. Давайте сюда директора...
Кто-то из сидевших у двери выглянул в приемную, позвал театрального босса. Босс вошел в кабинет, робко остановился у входа. Босс был немолод, лыс, мал ростом, одет в потрепанный клетчатый костюмчик-тройку и вельветовые полуботиночки типа "Долой мозоли!".
- Здравствуйте, товарищи, - робко поздоровался босс.
- Здоров, товарищ Пихто. Тут тебя не было, а Качуринер тебе врезал.
- Мне? - удивился босс.
- Ну, не тебе лично, а театру. Так что ты давай, говори, какие у тебя проблемы? Поможем всем миром. И Качуринера помочь заставим А то ему все бы критиковать.
- Зашли бы вы к нам в театр, Василь Денисыч, - жалобно начал босс. Режиссер труппу забросил, а труппа-то - раз, два и обчелся, все на спецзаданиях, сами знаете, работать некому. И что самое главное - не хотят. Зарплата им, видите ли, мала. Тем, кто остался. Грозятся: объявят голодовку, откажутся от зарплаты, создадут худсовет.
- Так создали же, - удивился Василь Денисыч.
- Все равно недовольны. Другой хотят. Одно слово: артисты... А режиссер по спецобъектам бегает, а когда в театре, то - зверь. Репетирует - пулей, на бегу, и все - на крике, на оскорблениях. Меня не слушает совсем. Придите, а, Василь Денисыч?
- Ты что, Пихто, ко мне на прием с этим вопросом записаться не мог? Сразу на большой хурал явился. Ха-арош гусь...
- Я не знал, что хурал. Я просто пришел. И вот товарищи могли бы прийти. И товарищ Качуринер тоже. Ну, не надо днем, так хоть на спектакль...
- Эт-то верно, - согласился Василь Денисыч. - Театр мы подзапустили. Многое людям доверили, большие полномочия на них возложили, а сами - в кусты. Стыдно. Мне, во всяком случае, стыдно... Надо сходить к людям. Я в ближайшее время не смогу, а кто сможет? Качуринер, сможешь?
И тут Умнов, молчавший до сих пор и только жалевший, что не захватил с собой магнитофона, не сунул куда-нибудь в карман - материал шел фантастический! - тут довольный Умнов руку поднял, как первоклассник, и спросил - сама кротость:
- Можно я схожу, Василь Денисыч? Прямо сейчас и схожу, не откладывая... Чего мне про выборы на заводе слушать? Я на них был. Свидетель, так сказать, триумфа...
В кабинете повисло тревожное молчание.
Чего они испугались, думал Умнов. Или я опять что-то не то ляпнул?
Василь Денисыч пожевал губами, почесал затылок, потер щетинку, подросшую с утра, и наконец сказал раздумчиво:
- А что? Идея хорошая. Вы - человек свежий, разберетесь в ситуации и нам расскажете. В московских театрах небось бывали?
- Приходилось, - не соврал Умнов.
- Вот и сравните. Хоть и масштабы разные, а суть - уверен! - одна. Люди. Артисты. Те же яйца, только в профиль... Понял, Пихто? Сейчас с тобой товарищ Умнов пойдет, Андрей Николаевич, журналист из Москвы. Все ему покажи и расскажи, - добавил подчеркнуто: - Все, что в самом театре делается... встал, пошел к рабочему столу. - Объявляю, товарищи, перерыв на пятнадцать минут. Курите. А вы, Андрей Николаевич, задержитесь. Пока они себя травят, мы с вами парой слов перекинемся... Пихто, подожди Андрея Николаевича в приемной.
Они остались вдвоем в кабинете. Умнов по-прежнему сидел в кресле-люльке-ловушке для унижения посетителей. Василь Денисыч умостился за своим саркофагом из карельской березы. За его спиной на стене висели портреты всех руководителей Советской державы, начиная с Ленина. В отличие от Маяковского Василь Денисыч "чистил" себя подо всеми сразу - чтоб, значит, стерильнее быть.
- Я вас слушаю внимательно, - сказал Умнов.
- Это я вас внимательно слушаю, - улыбнулся Василь Денисыч.
- Не понял. Кто кого хотел увидеть?
- Какая разница - кто. У вас есть вопросы, догадываюсь. Задавайте. Отвечу по мере возможности.
- И велика мера?
- От вас зависит.
- То есть?
- Мера откровенности зависит от вашего желания понять.
- Что понять? Вас лично? Ваших ряженых из кафе? Или ряженых с завода? Или всех других ряженых?..
- А вы, Андрей Николаевич, не ряженый? Вы у нас всегда - в своей одежке?
- По возможности, - не стал врать Умнов.