14.
Человек всегда инстинктивно стремится к справедливости. Из этого инстинктивного стремления исходит и жажда мести. Человек мстит тогда, когда, как ему кажется, происходит что-то несправедливое. Люди обижаются на людей. Люди обижаются на разумное сознание. Мало кто может обидеться на дерево, или на скамейку в парке, или на машину. Человек может в приступе гнева, желая выпустить свои эмоции, раскрошить бейсбольной битой письменный стол. Но вряд ли кто-то будет всерьез мстить письменному столу, за то, что тот стоял не в правильном месте, даже если этот кто-то споткнется об его ножку, ударится коленкой об его угол, съежившись от боли, упадет на пол, разодрав при этом себе руку о рифленый край стола, причем упадет так неудачно, что долбанется губой о вазу, стоящую на этом столе, и затем, поднимаясь с полу еще и больно зацепится ухом о все тот же проклятый стол. Но, даже если у кого-то потом и появятся мысли о том, как бы отомстить этому столу — скорее всего он будет понимать, что это глупо. Глупо потому что стол не обладает сознанием и говорить о какой-либо справедливости, а соответственно и о мести — бессмысленно. Чаще всего люди даже понимают, что мстить невменяемому, не отдающему себе отчет, человеку — так же бессмысленно. Желание мести рождается из желания справедливости. Точнее от неудовлетворенного желания справедливости. А, как известно, неудовлетворенное желание производит боль. Таким образом, месть — это точно такое же желание, точно такой же инстинкт, точно такая же закономерность, как и все остальные желания, инстинкты и закономерности.
Точно так же и из желания справедливости у человека в той или иной ситуации возникает стремление себя оправдать. Ведь чаще всего, совершая неправильный поступок, где-то глубоко внутри человек понимает, что он поступает неправильно. При этом, осознавая свою неправоту и испытывая дискомфорт от назойливого инстинктивного чувства справедливости, человек пытается найти себе какое-то оправдание, как бы говоря: "Посмотрите — я сделал это, потому что имел на это право". Человек понимает, что он не прав, но боль от ощущения несправедливости своего поступка заставляет его искать оправдания, человек стремится подогнать понятия справедливости под себя. А точнее — подогнать свое поведение под понятия справедливости. Потому что, если он будет видеть несправедливость — он будет испытывать боль. А иллюзия справедливости — оправдание — от этой боли как-то избавляет. То есть не всегда, конечно, желание оправдаться есть следствие неправильных поступков. Желание оправдаться есть следствие чувства вины. А чувство вины, как любую часть системы, можно как обойти, так и умело использовать в определенных целях. Поломав или исказив причинно-следственные связи, можно сыграть на чувстве вины. Иногда, оправдание — это всего лишь неосознанное стремление обмануть систему контроля — инстинктивное желание справедливости. А иногда оправдание — это всего лишь стремление удовлетворить это желание, установив истинные причинно-следственные связи, найдя недостающие звенья цепи, убедиться, в том, что все твои поступки справедливы и для чувства вины нет никакого повода. Но и в том и в другом случае желание оправдаться есть стремление успокоить свои инстинкты, избавившись от боли, успокоить свои чувства. А чувство справедливости — такая же закономерность, как и желание пожрать. И точно такой же инстинкт, точно такая же потребность, от неудовлетворения которой начинается боль.
Да, да — именно инстинкт, именно потребность.
Раньше считалось, что мораль — это исключительно объект человеческой культуры, творение самого человека. Сейчас выясняется, что даже животные обладают определенной моралью, а сама мораль — регламентация поведения в обществе (стае) — есть инстинкт, который у человека, в отличие от животного, может претерпевать изменения и поправки, может искажаться, но — все же остается инстинктом. Человек всегда будет чувствовать боль при осознании какой-либо несправедливости. Это закон.
Подчиняясь инстинктивному желанию справедливости и — как вследствие этого — испытывая чувство вины, большинство людей, совершая неправильные поступки, все же стараются оправдать себя. Но есть некоторые люди, которые в полной мере осознавая свои инстинкты как систему контроля, целенаправленно ломают эту систему, пытаясь изменить структуру мира. Видя причинно-следственную связь, они пытаются ее исказить. Такие люди могут обладать настоящей властью. Они могут управлять как своими, так и чужими инстинктами.
И человек никогда бы не дошел до этого, если бы у него не было воли. Величайший дар или проклятье?
В Ветхом Завете разрешалась месть. Наверное, потому что Бог знал природу ее появления и систему причинно-следственных связей — и это логично, ведь Он Сам ее создал. В Новом Завете месть запрещается. Да, закон изменился. Видимо, Бог, понадеявшись на силу человека и его способность к расчету, в очередной раз захотел увидеть величайшее чудо на земле — подчинение человеком себе своих инстинктов. Но, наверное, когда люди, дошедшие до знания всей системы контроля и сумевшие ее обойти или поломать, начали при этом искажать структуру мира, разрушая его — и стали использовать возможность обойти систему, возможность подчинить себе свои инстинкты, как способ возвыситься над всем миром, поработив остальных людей, а если не получится, то уничтожить их, и при этом не испытывать боли от собственной несправедливости — наверное, тогда Бог по-настоящему испытал боль.
Знание не спасет этот мир.
Никогда.
Каким бы достойным и величественным оно не было.
Знание — всего лишь ресурс. Всего лишь средство. Оно может как спасти мир, так и уничтожить его.
Хотя, нет.
Когда Бог увидел, что человек может сделать, используя знание — он дал человеку другое знание — страх перед адом.
Правда потом пришел сатана и это знание у человека отнял. Оставил лишь то, которое ему выгодно. Оставил лишь часть знания. Создал иллюзию. Ему-то все равно терять нечего.
15.
Мы сидели втроем с Владом и Светой на маленькой кухне, в атмосфере которой стоял запах перегара от вечно опохмеляющегося Влада, хотя сейчас он был еще относительно трезвый. Белый табачный дым, струйками и потоками распространяясь по всей кухне, заполнял собой все помещение, и, не желая по каким-то причинам уходить через открытую форточку, лишь слегка двигаясь в сторону коридора, основной своей массой все же покрывал нас, троих собеседников, окутывая своим нежным духом и концентрируя в себе всю нашу энергетику, скрепляя и обобществляя наши эмоции, как некая универсальная проводящая резонирующая среда.
Я с улыбкой на лице, на котором, кстати, кроме улыбки еще красовался небольшой синяк на левой щеке, рассказывал о своей недавней встрече со скинхедами. Меня немного забавляла вся эта история, тем более что нам со Славой в значительной степени повезло и мы вышли из этой ситуации без особых потрясений.
— И что просто ушли и все? — спросила Света, — И больше не знаете, что там было?
— Нет, — ответил я с ухмылкой, — Ну мы видели, что там мочилово началось. То есть мужики реально начали гасить этих ушлепков, короче. Но чем там все закончилось — мы уже без понятия были.
— Надеюсь, они хоть не убили их, — произнесла Света.
— Я бы убил, — ответил Влад, затягиваясь сигаретой, — Прям там бы и порешил их.
— Ну, конечно, — возразила Света, — Нет, так нельзя все равно.
— А чо? — снова ответил Влад, — Представляешь — мужик, у тебя сына замочили, вот просто так, ни за что абсолютно, только из-за того, что глаза раскосые. И это при том, что они живут, в общем-то, в своей стране. Они даже не иностранцы, они граждане Российской федерации. Это как ваще — вот убивать человека только из-за того, что он другой национальности, только из-за того, что у него раскосые глаза? Эти фашисты — это говно, а не люди, их гасить надо, это мразь.
— Ну, да, конечно, это ужасно, когда у тебя так сына ни за что ни про что убивают, — согласилась Света.
— Я бы на месте этих мужиков реально завалил бы тех подонков. Правильно, у них друг бухает щас постоянно, его жена в больнице лежит. Еще и жена потом помрет, мужик просто повесится — вот прекрасное развитие событий. И все из-за каких-то скотов, у которых больная психика. Только больные на голову люди могут поддерживать эту идеологию — продолжал Влад.
— Ну не они же конкретно его убили, — ответила Света.
— Какая разница? — возмущенно выпалил Влад, — Рано или поздно они переступят эту черту. Если они поддерживают эти идеи расизма — они уже не люди, они падаль.
— Это не значит, что их надо убивать. У них тоже есть матери, отцы, родные и близкие, — возражала Света.
— А они сами виноваты, что вырастили таких детей. Куда они смотрели? Как они воспитывали их? У них дети растут убийцами. Просто обыкновенными банальными убийцами. Все, это уже не люди. Куда смотрели их матери и отцы, что допустили, что у них выросли такие уроды? Сами виноваты.
— Нет, все равно так нельзя, — продолжала Света, не желая соглашаться со своим воинственным братом. У них тут между собой начинался, типа, спор как бы. У каждого была немного своя точка зрения на этот счет, — Но, конечно, я не представляю — у тебя сына убили. Как вообще жить после этого. Это ужасно, — заключила Света.
— Вот об этом я и говорю, — ответил Влад, затянувшись. В одном они соглашались абсолютно точно.
— Нет, я реально, наверно, все-таки больше Влада поддержу, — вставил я, наконец, свое слово, — У меня тоже более радикальный взгляд на эти вещи. Фашисты — это говно.
— А как же твоя религия? Бог же учил всех любить, — заметила Света.
Я пожал плечами, состроив гримасу, выражающую у себя где-то глубоко внутри свой до сих пор не разрешенный внутренний конфликт.
— Это не значит, что всяким уродам нужно позволять делать все, что угодно, — ответил я, — И это не значит, что надо позволить каким-то ублюдкам уничтожить весь этот мир. Тех людей, которых убивают нацисты — их я тоже должен любить, но они в отличие от этих фашистов жертвы. Так что правда на их стороне.
Света вздохнула и как-то задумчиво слегка наклонила голову, не зная, что ответить.
— Она девушка просто, — с улыбкой произнес Влад, жестом руки с сигаретой между пальцами, показав в ее сторону, — Девушки и должны так мыслить. Женщины меньше склонны к насилию. Это правильно.
— За это они нам такие и нравятся, — согласился я.
— Точно, — Влад поднял свой стакан, в котором была налита водка, и жестом пригласил меня в знак согласия удариться об этот его хрустальный попойный сосуд. Я поднял свою кружку с соком и звонко чокнул им о стакан Влада.
— Ой, прям, тоже мне, — произнесла Света, усмехнувшись.
— Но тут все-таки есть один нюанс, — заметил я, — Эту идеологию нельзя искоренить просто обыкновенным мочиловом всех, кто ее придерживается. Здесь нужно что-то более конструктивное. И не всегда нужно отвечать насилием, это правда. Здесь нужно, чтобы у людей сознание поменялось. Нужна более тонкая работа. Надо с людьми общаться, чтобы у них меньше злости было, чтобы они мыслили по-другому, чтобы у них агрессии меньше было, и не возникало желания убивать только из-за того, что кто-то другой национальности или даже из другой страны.
— Дак вот я об этом и говорю, — ответила Света, — Просто убивать всех националистов — это тоже не выход. Так тоже нельзя.
— Кто б спорил… — тихо произнес Влад.
Света посмотрела на него и вздохнула.
Наступила небольшая пауза.
— Ой, ладно, я пойду пока, — сказала, наконец, Света, встав из-за стола и разгладив руками на джинсах собравшиеся морщины. Я невольно посмотрел на ее сексуальные бедра, — Вы тут еще общайтесь, а мне надо кое-какие дела доделать, — произнесла она и вышла из кухни.
Влад улыбнулся и, указав рукой с зажатыми в пальцах сигаретой, вслед ушедшей его сестры, приглушенно произнес:
— Она специально ушла, чтобы мы с тобой могли поговорить.