— Проблема эволюционистов в том, что они не просто видят какую-то закономерность и делают из этой закономерности выводы. Нет. Они постоянно ищут закономерности, которые доказывали бы их теорию, в которую они уже изначально верят. Они поменяли местами причину и следствие.
Я жестами показал, как можно поменять местами причину и следствие.
— Не "закономерность рождает теорию эволюции" — а "теория эволюции использует закономерность для своего оправдания". Закономерности для эволюционистов не являются причиной предположить свою теорию, закономерность для них — всего лишь повод доказать свою идеологию. Да, — я развел руками, — Многие научные положения вначале были представлены только в теории. Но они со временем все же были доказаны. А теория эволюции не доказана. Эволюционисты даже из закономерностей делают какие-то свои собственные выводы — те, которые им больше подходят. Так, например, наличие у животных инстинктивных моральных принципов — для христиан доказательство теории сотворения, а для эволюционистов почему-то доказательство теории эволюции. Наличие у животных инстинктивных моральных принципов — закономерность. Но одни видят в этом Творца, а другие — доказательство своей теории. То, что самцы, как и мужчины изначально менее разборчивы в своих половых связях, а самки, как и женщины, более разборчивы — закономерность. Но, по каким-то причинам, некоторые эволюционисты видят в этом доказательство своей теории. Хотя эта закономерность не доказывает по сути ничего. И верующие точно так же могут использовать эту закономерность, как аргумент для теории сотворения. Просто эволюционисты делают свои выводы из всего этого — те, которые им больше нравятся. А это уже не наука. Это религия. И попытка подогнать науку под свою религию.
Виталий затянулся и выпустил дым.
— А ты не тем же самым ли занимаешься? — спросил он меня, — Ты сам не пытаешься подогнать науку под свою религию?
— Нет, — ответил я, — Я сразу же сказал, что наука ничего общего с религией не имеет. И у меня нет исчерпывающих доказательств существования Бога. То есть у меня есть, конечно, какие-то доказательства. И довольно веские доказательства. Есть какие-то очень не хилые предпосылки. Но абсолютно исчерпывающих доказательств нет. И я сразу признаю, что, несмотря на серьезные основания, здесь зачастую все же приходится верить. А вот ты, — я ткнул пальцем в Виталия, — Признать, что твоя вера в теорию эволюции является точно такой же верой, и не имеет ничего общего с наукой — вот ты это признать боишься. И ты боишься сказать, что это просто твои убеждения и не больше.
Виталий снова затянулся, а я продолжил, пока он не успел что-то сказать:
— Теперь давай посмотрим вот на что: ты пропагандируешь теорию эволюции, а вместе с этим ты пропагандируешь идею естественного отбора. Что есть естественный отбор? — это такие положения как "выживает сильнейший", "кто сильнее тот и прав", "слабые виды должны быть уничтожены, а сильные воцариться на троне", "недостойные представители должны погибнуть". Естественный отбор приводит именно к таким идеям. Рано или поздно — но приводит именно к этому, — подчеркнул я, не позволив Виталию возразить, хотя он уже и пытался начать, — Это очень похоже на нацизм и третий рейх — есть сильная, красивая, с точки зрения эволюции более совершенная раса, и она должна жить и править миром, а остальные, недостойные расы, должны быть истреблены. Ты можешь сейчас сколько угодно отпираться, можешь говорить "Нет, нет. Я не это имел в виду", но рано или поздно осознание теории естественного отбора приводит именно к таким мыслям. Это как бы само собой напрашивается. Это как бы продолжение рассуждений. Это логическое заключение. И ты можешь сколько угодно потом говорить о морали и нравственных ценностях, но все это не имеет абсолютно никакого значения при естественном отборе. Естественный отбор, как теория порождает идеи превосходства одного над другим, порождает идеи конкуренции и оправдывает насилие. И нравственные ценности здесь не имеют никакого смысла. Когда общество начинает жить в соответствии с идеей естественного отбора, оно начинает мыслить именно такими критериями, оно начинает превозносить сильных и унижать и истреблять слабых, недостойных. И самое что интересное — именно в таком обществе, именно при идеях конкуренции в социуме появляются маньяки, преступники, психически нездоровые агрессивные личности, личности озлобленные и обиженные на весь мир, и — самые прекрасные их представители — злые гении, живущие мыслью о мировом господстве.
Я прищурился и тоненьким голоском спросил:
— Ведь, каким образом часто люди становятся агрессивными и начинают вести преступный образ жизни? Человек, в чем-то слабый, не могущий соответствовать какому-то определенному уровню требований — находит просто именно такой вот выход из ситуации. Что бы хоть как-то себя проявить, чтобы быть хоть кем-то, он начинает идти по головам и устранять конкурентов и все свои потребности удовлетворяет элементарным образом — просто тупо берет своё. Или человек отвергнутый и презираемый находит выход из ситуации — он ставит мир на колени и с помощью грубой силы заставляет других признать себя, опять же удовлетворяет свои потребности, и мстит.
Я на секунду сделал паузу и, чуть пригнув голову, тихо произнес:
— И что самое интересное — они правы. Боль и несправедливость рождают преступников. Глупо говорить о какой-либо морали в обществе, живущем по идее естественного отбора. Просто глупо. Ведь когда этих людей унижали и презирали и считали недостойными — несоответствующими каким-либо требованиям — никто не задумывался о морали. И они в результате отплатили миру тем же — когда нашли для этого ресурсы. Общество, живущее принципами конкуренции, само рождает себе антисоциальных элементов и преступников. Ты, очевидно, этого не понимаешь. Но запомни: ничто никогда не спасет этот мир, кроме любви и справедливости.
— Ой, вот только не надо мне про любовь говорить, — перебил меня Виталий.
— А что? — удивился я.
— Любви не существует. Это эфемерное понятие. Есть только желание и выгода. А еще инстинкт.
— Пусть так. Но в результате это ведет к самоотверженности. А чувство самоотверженности можно в себе развить.
Виталлий на меня странно так покосился, задумался, но потом ответил:
— Самоотверженность это бред. Человек всегда во всем ищет выгоду.
— Да. Но в случае любви человек учится думать и о других так же, — произнес я, — Он достигает собственной выгоды путем удовлетворения потребностей других. На пути к собственной выгоде он помогает другим. А это уже совсем другой уровень. Это взаимовыгода. Все остаются счастливы. И, кроме того, со временем этот навык перерастает в привычки и условный рефлекс. И в совокупности с высоким уровнем самоконтроля это ведет человека к созиданию, а не к разрушению мира.
— К созиданию, да, — усмехнулся Виталий.
Я под наклоном поднял указательный палец и еще раз подчеркнул:
— Любовь и справедливость. Если этих двух вещей не будет — люди сожрут друг друга. Они сами себя изничтожат. Общество само себя ликвидирует. Мир погрузится в хаос. И, что самое интересное, когда-нибудь этот хаос доберется и до тебя. Он тебя поглотит, так же как все вокруг. Ты сейчас говоришь о естественном отборе, о том, что нужно соответствовать каким-то требованиям, какому-то статусу, чтобы выжить. А что ты будешь делать, если сам не сможешь соответствовать этим требованиям? Что ты будешь делать, если завтра станешь, например, инвалидом, и окажешься на обочине жизни?
Виталий снова усмехнулся. А я продолжил:
— Даже более того — я сам сделаю тебя таким, а потом посмотрю на твои страдания. Я посмотрю на то, как ты будешь чувствовать себя в такой ситуации. У тебя начнется совсем другая жизнь. Твои друзья тебя забудут, потому что им не захочется с тобой возиться. Ты не сможешь работать и покупать себе удовольствия. Тебя не будут воспринимать всерьез. А женщины не захотят иметь детей от ущербного самца и тебе больше никто никогда не даст.
Я развел руками.
— Все. Тебя ничто не спасет… Если только кто-то вдруг не проявит к тебе любви и понимания… Запомни: если в этом мире не будет любви и справедливости — этот мир превратится в ад и погибнет.
Я сделал небольшую паузу, и начал подводить итог:
— А теперь подумай хорошенько: ты пропагандируешь теорию, которую не только не можешь реально доказать на практике — ты пропагандируешь теорию, которая является деструктивной по своей сути, которая разрушает этот мир, формирует сознание людей жестоким и эгоистичным, а соответственно, склонным к насилию, и толкает человека на преступления. Эта теория не доказана. А вместе с этим ее распространение, как идеи, может уничтожить этот мир. Может, поэтому двадцатый век увидел уже две мировые войны и готовится к третьей? — я понизил голос, — И в этом контексте, как ты думаешь, какое значение приобретает твоя жизнь для всего человечества, с учетом тех ценностей, которые ты несешь этому миру?
Я откинулся на спинку стула.
— Ты, наверное, можешь собой гордиться. И гордиться тем обществом, в котором ты живешь.
— То есть подожди, — неожиданно вмешался в разговор Гоша, — Ты хочешь сказать, что если я, например, не верю в Бога, то это значит, что я не способен на проявления нравственности, на любовь, на сожаление? Если я атеист — значит я обязательно аморален?
— Нет, — ответил я, — Не обязательно. Человек может быть неверующим и быть высоконравственным. Но, во-первых, это встречается реже, чем ты думаешь, а во-вторых, для этого нужен другой сдерживающий фактор. Ведь ты по-настоящему-то теорию эволюции и естественного отбора не осознаешь. Она просто крутится где-то там у тебя в голове как удобное объяснение для успокоения души, и все. Ты серьезно над ней не размышляешь. А живешь ты все равно какими-то моральными принципами, которые регулируют твое поведения. А я говорю не об этом. Я говорю: что будет, если общество в массовом порядке начнет глубоко, очень глубоко, осознавать эти идеи, начнет копаться в них. К чему приведут эти размышления. Они уже и так, в общем-то, к этому приводят, это очевидно, и новейшая история тебе кучу свидетельств сейчас предоставит. Но до сих пор это не носило какого-то такого массового характера, и многие люди глубоко над этим не задумывались. Все равно всегда оставался какой-то сдерживающий фактор — церковь, обычаи предков, социальная мораль.
— А как же в Советском Союзе? Люди десятками лет жили с теорией эволюции. И мораль была, надо сказать, на более высоком уровне, — заметила Марина.
— Да, и к чему это в результате привело? — ответил я, — К чему в результате привело семидесятилетнее правление коммунистов? Посмотрите на молодежь, которая выросла в поколении девяностых. А какое поколение растет сейчас? Просто в Советском Союзе государство создало очень сильный сдерживающий фактор. Чтобы общество совсем не распалось и себя не изничтожило — людям придумали иллюзию. Людям постоянно пропагандировали моральные ценности и законы нравственности, потому что коммунисты знали, что без этого уж совсем никак. И это правильно. Государство само занималось сильнейшей пропагандой морали. Но проблема в том, что эта мораль была основана на иллюзии — которую так же вбивали десятками лет. А когда Советский Союз рухнул, — я наискосок хлопнул ладонями, разведя их в разные стороны, — Рухнула и иллюзия. И что началось? При переоценке ценностей люди стали сходить с ума и звереть. А с каким остервенением они стали верить в Бога? Все толпами побежали в церковь. Так, как будто целый век терпели. И не только в церковь, начали верить вообще абсолютно во все. В экстрасенсов, целителей, во всякую хрень. А что мы в результате имеем сейчас? Какие дети у нас растут? Какая у нас молодежь? Какая у нас сейчас мораль? И это при том, что уже лет двадцать большинство людей в стране все-таки верят в Бога. И, кстати, это еще и при том, что люди даже в Советском Союзе верили в Бога. И, кстати, вот вам показатель идеальности советской системы — сколько людей сгноили в лагерях? Скольких людей уничтожили? Скольких расстреляли? А скольких пытали? Что, если человек верит в Бога, значит, его нужно пытать и уничтожать, так по-вашему? — я вполне серьезно задал вопрос, сделав небольшую паузу, — Сколько крови было пролито в этой стране? Да эта страна просто тонет в крови. Вот вам и результат.
— А вера тогда разве не является той же иллюзией, ведь она тоже, своего рода, сдерживающий фактор? — снова заметила Марина.
— Возможно… отчасти, — согласился я, — Но, если даже и смотреть с этой позиции, если она и является иллюзией — то этой иллюзии уже тысячи лет. Эта иллюзия есть неотъемлемая часть человеческой культуры. Как искусство или, там, технический прогресс. В ней существует потребность. И она является намного более сильным сдерживающим фактором, и более устойчивым. А когда в Советском Союзе ее заменили другой, новой иллюзией, то в результате это привело к краху страны и моральному кризису. Потому что проблемы, которые не разрешались несколько поколений, в результате дали о себе знать через десятки лет невероятными осложнениями.
После небольшой паузы я продолжил, вернувшись к теме:
— Вы не видите корень проблемы. Здесь дело вообще совершенно не в коммунизме и не в христианстве. И даже не в религии. Просто, чтобы общество само себя не сгрызло — должен быть какой-то сдерживающий фактор. А теория эволюции и теория естественного отбора этим сдерживающим фактором уж никак не является. Она работает как раз в обратную сторону. Потому что для очень большого количество людей теория естественного отбора упраздняет и делает бессмысленным наличие любых моральных ценностей. Они только мешают. Как здесь было уже отмечено — человек по своей природе эгоист. Теория эволюции упраздняет мораль.
— Теория эволюции не упраздняет мораль, — возразил Виталий.
— Упраздняет. Не на прямую, конечно, но косвенно. Это как вывод, который сам собой напрашивается. Ты просто глубоко над этим еще не задумывался. И твои стереотипы, твои моральные убеждения и твое неприятие моей точки зрения — все это мешает тебе серьезно над этим подумать. А если ты начнешь над этим думать, то, скорее всего, именно к таким выводам ты и придешь. Теория эволюции как минимум срывает башню и тормоза у некоторых людей, меняя их мышление. И как максимум стирает границы добра и зла и превращает понятия морали, а иногда и саму жизнь, в нечто лишенное всякого смысла.
— Да ни фига.
Я подался вперед и продолжил заговорщическим шепотом:
— Дорогой мой, я тебя уверяю — если ты действительно сможешь убедить людей в справедливости теории эволюции и естественного отбора, произойдет следующее: одна треть людей сразу же повесится от осознания абсолютной бессмысленности земного существования, а вторая треть начнет уничтожать оставшуюся последнюю треть, проповедуя свое превосходство, а когда уничтожит, начнет изгрызать себя саму. Наступит катастрофа. Люди либо просто не захотят, либо не смогут долго жить с осознанием теории эволюции. Даже в Советском Союзе пришлось создать иллюзию, в которую людей заставили верить, чтобы общество не развалилось — потому что по-другому было никак. Потому что без веры — обществу, вообще, никак. Потому что с глубоким, настоящим осознанием теории эволюции человеческая жизнь становится бессмысленной.
Виталий отстраненно смотрел в сторону, докуривая очередную и уже не первую сигарету, и как будто не слушал меня.
— А те немногие люди, — продолжал я, — Которые смогут жить с этой теорией, превратятся в извращенцев и насильников — ну, может, немного преувеличенно, но примерно так. Люди на самом деле будут звереть. И при всем этом у тебя нет исчерпывающих доказательств того, что эта теория верна. Ты не можешь утверждать ее как абсолютную истину. Это не наука. Это всего лишь теория. Ты всего лишь предполагаешь ее. Но ты ее проповедуешь. Это твоя идея. И ты готов привести весь мир к катастрофе ради просто своей идеи? Даже не ради истины, а ради идеи?
Виталий улыбнулся, затушив сигарету в пепельнице.
— Все равно, я не вижу, как теория эволюции связана с моралью, — произнес кто-то.
Я устало откинулся назад.
Наступила пауза.