Еще по дороге в город, на трассе, я почувствовал в своем организме что-то неладное. Когда по телу начал пробегать холод, а запястья рук и вовсе почувствовали ледяную дрожь, я понял, что со мной происходит что-то нехорошее. Мои опасения окончательно подтвердились, когда, выходя из автобуса, я почувствовал, что моя голова стала как будто бы на пять килограмм тяжелее и как-то по-настоящему трудновато стало вертеть ей в разные стороны без опасения потерять сознание, а дорога до трамвайной остановки вызвала у меня сильную одышку и показалась мне многокилометровым спринтом. На мое счастье быстро подошел нужный мне трамвай, и я даже смог занять сидячее место у окна. Но резкая слабость в руках и ногах, ощущение тяжести собственного тела и неровное дыхание все больше приближали меня к тому, что постоянно выбивало мой организм из привычной жизни — приступ. Осознание необходимости в постоянном приложении усилий для того, чтобы не допустить его развития здесь и сейчас, с каждой секундой сильнее убеждало меня в абсолютной безысходности моего положения.
Я доехал до своего дома, благодаря Бога за то, что в трамвае у меня не начались судороги.
Затем, задыхаясь, я добрел до подъезда, поднялся на лифте на свой этаж и уже на площадке перед квартирой, шатаясь, долго не мог попасть ключом в замочную скважину. Наконец, я зашел в квартиру и закрыл дверь. Затем с трудом разделся и, предусмотрительно вначале сходив в туалет, добрался, наконец, до своей кровати и тяжело повалился на спину. Я приготовился — я уже знал, что будет дальше.
Как только я принял лежачее положение тела, в голову резко ударила кровь. Сильнейшая боль. На секунду мне показалось, что в голове сейчас лопнет какой-нибудь сосуд. Одновременно с этим в груди перехватило дыхание. Я начал кашлять и задыхаться. Резкая боль в голове стала усиливаться, нарастая, словно снежный ком, и постепенно застилая пеленой глаза. Я сдавил ладонями виски, впиваясь пальцами в собственный череп, и начал кричать. Выделившаяся слезная жидкость на глазах преломила зрение и вся комната как будто стала расплываться. И вдруг мощнейший спазм в груди окончательно перебил дыхание. Как будто в груди что-то провалилось. Резкая слабость прошла по всему телу. Конечности начали неметь и ощущение холода проникало все глубже, словно ледяная металлическая жидкость по венам. Ослабевшие руки в бессилии упали на подушку. Я выгнул спину и подобрал под себя голову. Не имея возможности в таком положении закрыть рот, я пытался жадно вдыхать воздух. И в этот момент вся комната как будто стала куда-то исчезать, а я начал абстрагироваться от реальности в какую-то собственную белую матовую прозрачность. Я перестал двигаться, так как мое тело онемело и сил едва хватало на то, чтобы медленно пошевелить пальцами. Я не мог толком различить — то ли стены комнаты и предметы расходились от меня в разные стороны, то ли я уходил куда-то из этого мира, но я как будто бы переставал ощущать себя, растворяясь в пространстве… ДЕЕЕПРРИИИВАААЦИИЯЯ… Я уходил…
И в это момент резкий вдох, который я не мог сделать все это время, словно ударом пробудил меня и вернул к реальности, заставив вновь почувствовать свое тело. Я начал жадно огромными порциями глотать воздух, которого мне не хватало. Дыхание, прерываясь, то частыми маленькими, то долгими оборванными, сокращениями легких заставляло кислород циркулировать по организму, выметая из него оксид углерода. Я пытался дышать. Я снова почувствовал сильнейшую боль в голове и что-то давило на грудь, но руки и ноги начали двигаться.
Сделав еще несколько неровных вдохов, я попытался подняться и сесть на кровати. Мне нужно было это сделать. Перевернувшись на бок, а затем, оторвав свое тело от подушки, я, сгорбившись, медленно поднимал голову, стараясь принять наиболее ровное и устойчивое положение тела. Затем я встал, и меня сразу же повело в сторону. Потеряв равновесие, я влетел в косяк двери. Затем, постояв немного, я все же медленно потащил себя на кухню, держась за стены руками. Я продвигался по коридору, стараясь все время четко смотреть прямо перед собой, как можно шире открывая глаза, и не моргать ни в коем случае. Я не мог позволить себе такой роскоши, как смотреть по сторонам или обращать внимание на мелкие предметы. Любой поворот головы мог вывести меня из равновесия. Любой мимолетный взгляд приводил к деконцентрации внимания и рассеянию. Я просто тупо вглядывался впереди себя, блокируя любые сигналы бокового зрения.
У меня явно сильно подскочило давление. Я чувствовал дрожь и озноб, и одновременно с этим мне было жарко. По всему телу бегали мурашки, на лице и шее кожа сжималась. В горле стоял комок. В паху все сводило и хотелось в туалет, несмотря на то, что я сходил пять минут назад. Кроме того, сильнейшие спазмы в груди. Боль во всем теле. Кости ломило, словно была высокая температура.
Наконец, задыхаясь, я добрался до коробки с таблетками и, поставив ее на стол, сам тяжело опустился на табуретку. Я принял релланиум, каптоприл от давления, и начал капать себе корвалол. Сорок — нет, сорок пять! — да ладно, пятьдесят капель. В результате я накапал себя в стакан около шестидесяти и залил воды. Выпил. Поморщился… Какая гадость…
Я медленно побрел обратно к кровати, все больше задыхаясь, и чувствуя огромную тяжесть в области солнечного сплетения. Я повалился на жесткий матрас, и снова кровь с силой ударила в голову, словно мощным потоком, чуть не разорвав сосуды.
Задыхаясь, жадно глотая воздух, я в бессилии лежал, на правом боку, и даже не мог поднять ноги на кровать. Мои бронхи свистели и хрипели. Сердце, словно тяжелым молотом, отдавало каждым глухим ударом в голову с такой силой, что я вздрагивал от боли. Оно стучало редко, но каждый его удар расходился по всему организму. И с каждым новым ударом казалось, что оно вылетит из грудной клетки наружу, а голову разорвет на части или, как минимум, обязательно лопнет какой-нибудь сосуд. Постоянная невыносимая пульсирующая боль, от которой содрогалось все тело. И вместе с этим казалось, что сердце работало не на полную мощность. Казалось, что с каждым ударом оно не докачивает крови и ему не хватает сил. Как будто каждый удар обрывался на половине процесса. И каждое сокращение происходило не до конца. И от этого — сильнейшая боль. И так 30–35 раз в минуту.
Мне казались смешными те лекарства, которые я выпил. Мне пора было, как минимум, ставить магнезию внутривенно. Но, как ни странно, с течением времени организм постепенно успокаивался. Через двадцать-двадцать пять минут сердце начало возвращаться в нормальный ритм. Оно уже не отдавало своими ударами с такой резкой болью в голову. И удары были не такими редкими. В груди проходила тяжесть. Как будто сняли пятьдесят килограмм веса. Дыхание также становилось ровнее и глубже. Я не думал, что засну в таком состоянии, но, видимо, релланиум оказал свое действие.
Через некоторое время я погрузился в сон…
…Здесь отметилась новая точка X. Очередной приступ…
…Я уже давно перерос то время, когда мог испытывать какое-либо смущение за свою религиозность, а нападки и насмешки над моей верой могли бы вызвать у меня хоть какое-то чувство растерянности и уныния — потому что сам мог так унизить и опустить человека, что мое положение религиозного фанатика этому человеку в данном случае еще покажется выигрышным. Но те законы, с которыми я познакомился еще в самом начале своей веры — они продолжали работать и не давали пощады никому. Ну, или по крайней мере, мне не давали. Когда человек перестает бояться одних проблем и привыкает бороться с ними — у него обязательно появляются другие. Еще за свою короткую жизнь я понял одно важное правило — людям нельзя говорить истину и не стоит пытаться рушить их ошибочные стереотипы. Пускай они сами подыхают в своем невежестве и загибаются от собственной глупости. Пускай они сами не осознают своего рабства и зависимости от своих же желаний. Пускай они сами не видят тех иллюзий, которые им нарисовали яркими красками. Пускай они сами продолжают тупо участвовать в политическом фарсе под названием "государственные выборы" и подтверждают свой статус баранов в стаде. Пускай они сами ведутся на разводку банковского кредитования, а потом плачут, что у них отбирают квартиры. Пускай они сами же создают себе систему, которая с удовольствием будет иметь их во все щели во все дни их жизни. Это все не мои проблемы — это их проблемы. И их проблемы не должны влиять на мою жизнь. Никогда не говори людям истину — пускай они все сами тонут в своей лжи. Пускай они сами погибают. Пускай они сами все идут в ад. Не пытайся их спасти… Не пытайся… Если только ты не полный идиот и не хочешь превратить свою жизнь в одну большую сплошную проблему…
…Отметка точки Z…
…Я проснулся через пару часов. Попытавшись встать с кровати, я понял, что то состояние, которое я только что пережил, не могло пройти для моего организма совсем без последствий. Весь этот день и весь последующий я провел в постели, вставая только для того, чтобы дойти до туалета или почистить зубы. На третий день я начал сам разогревать себе пищу, без помощи матери. Еще через день я смог передвигаться по квартире из угла в угол. Я ходил просто, чтобы у меня не застоялись внутренние органы, и не болела спина от долгого лежания в кровати. Еще через пару дней я смог выбраться за порог дома и дойти до квартиры в своем районе — там собралось ради общения несколько моих знакомых. Естественно, что все время, пока я там находился, я сидел, и у меня постоянно кружилась голова, но мне необходимо было как-то расширять свои границы, чтобы не сойти с ума и не чувствовать себя в клетке. В общем-то, за неделю я смог более-менее восстановится. Хотя, на то, чтобы окончательно придти в себя мне понадобилось еще дней десять. Отбросив все нюансы, я мог с уверенностью заявить — этот приступ был не такой уж и страшный.
…Отметка точки Y, начало ремиссии…
19.
— Самое главное, чтобы не падали декорации. Потому что если на сцене начнут падать декорации это ваще будет полный пипец, особенно если сцена маленькая. На сцене вообще в принципе не должно ничего падать. У нас как-то было выступление, и над сценой у нас висела огромная такая… шняга, там чо-то на ней нарисовано было. Чо, короче, у нас барабанщик прикололся — барабанщик же, как правило, находится всегда где-то сзади на сцене. И он тогда прикалывался, говорил нам — типа, он так прикинул, и рассчитал, что если эта шняга упадет, то она как раз накроет собой гитариста, басиста и певцов, которые стоят посередине. Соответственно останется только он… и еще клавишница, которая рядом справа от него на сцене. Причем шняга эта была реально тяжелая, там листы ДВП, но они большие и все равно сколочены какими-то палками, то есть там какой-то каркас определенный, и реально — вот если бы она упала на голову, могла бы зашибить, а если бы упала чуть сзади — то просто накрыла бы собой всех. Причем если пацаны как-то еще выдержали бы ее вес, то девчонки вокалистки — они бы просто легли там. То есть если бы она реально грохнулась, она бы просто накрыла собой девчонок с микрофонами, и они бы так и лежали там под ней до конца выступления. И вот мы все ходили тогда и немного ссыкались — "Блин, лишь бы она не упала только, лишь бы она не упала".
— А у меня реально тоже прикол был. Мы приехали в одну церковь с выступлением, и я играл там на какой-то старой раздолбанной установке. Там, короче, стойки… ну вот эти вот… под тарелки… стойка под райд короче была… ну она старая была уже вся, там чо-то пару болтов от нее вообще где-то потеряли, она стояла неустойчиво. А райд у меня был — я приехал со своим железом — большой и тяжелый. И на концерте, короче, я, знаешь там, в порыве, переполняемый эмоциями — долблю по железу. И я так беру, короче, смотри: по обеим тарелкам на долю бдыщь! и вижу — райд начинает наклоняться и падает. Короче стойка не выдержала и полетела с тарелкой вниз, самый прикол в том, что тарелка срезала собой бас, который стоял рядом. Причем сильно так, по грифу. Приколись — я сижу, продолжаю играть, держу ритм, а у меня тут валяется стойка с тарелкой и бас-гитара. Там, басист, пацан, короче, нормальный такой — он подбежал, поднял свою бас-гитару, поднял мою стойку с тарелкой… ха-ха… поставил ее. А я смотрю — на грифе у баса реально осталась вмятина, когда его тарелкой срезало — там реально вмятина такая конкретная. А бас, причем, новый, красивый весь, недавно купленный, сверкает.
— И чо тебе басист потом ничего не сказал?
— Нет. Ну, он конечно такой — "ай, блин!", видно что недовольный. Но он нормальный парень. Я подошел, извинился, говорю — так-то и так, я как бы не знал же, что так получится. Ну, он нормально в общем все… А, самый прикол — мы играли еще на следующий день. И у меня там снова эта стойка упала с райдом. Ну, басист-то прошаренный уже, он заранее поставил свой бас подальше от меня и от ударной установки, куда-то там вглубь сцены.
— Ха-ха. Наученный горьким опытом уже, ага.
— Да.
Мы сидели втроем со Славой и Катей на нашей репетиции на базе, немного отдыхая после нескольких сыгранных песен, и просто терли за всякую ерунду, рассказывая некоторые забавные моменты из своей концертной деятельности.
— А почему бас стоял отдельно на сцене? Почему басист не с вами играл? — спросила Катя.
— Мы тогда без басиста выступали. У нас клавишница бас выдавливала. Мы ездили где-то в… течение полугода года выступали без живого басиста.
— Ни чо себе, — удивленно произнесла Катя.
— Так бывает иногда.
— Нмда…
Катя оглянулась вокруг себя, как будто ища что-то, и заметив свой рюкзак рядом с собой, лежащий на скамейке, придвинула его и стала в нем усиленно копаться.
— Блин! Вы не знаете, где я оставила свои сигареты?
Слава только пожал плечами, выглядывая из-за своей барабанной установки.
— У тебя прекрасный повод бросить курить, — с улыбкой произнес я.
— Да-да, я знаю, надо, надо бросать уже. Саму задолбало, — ответила она весело, продолжая копаться в своем рюкзаке.
— Да, ладно, я просто пошутил. Не напрягайся, — сказал я, успокаивающе улыбнувшись.
— Нет, я правда собираюсь. Я уже решила, что надо бросать, — все же согласилась Катя.
— Ааа. Ну тогда молодец. Тогда конечно.
Перерыв все содержимое своего рюкзака, Катя, так и не найдя сигарет, встала и пошла искать их по всей комнате.
— А как же нервы? — с улыбкой спросил я, продолжая тему.
— А как же рак легких? — ответила Катя, ища взглядом пачку своих сигарет.
— Ну, вообще, да, справедливо, — согласился я.
— Ты как будто бы не рад этому? — немного игриво произнесла Катя, — Сами же мне говорили, что надо бросать.
— Нет. Почему? Очень даже рад за тебя на самом деле.
— Мы всегда поддерживаем это, — сказал Слава из-за своей ударной установки.
— Блин, вот они!
Катя нашла свою пачку сигарет, взяла ее, достала зажигалку и закурила.
— Я сегодня к вам сюда ехала, видела чувака одного — с ирокезом такой, причем покрашенным в зеленый цвет. В кожаной куртке такой, в рваных джинсах, на которых цепи висят. Со мной на остановке стоял.
Я состроил удивленную улыбающуюся гримасу.