Так они говорили еще долго, и Шивон поймала себя на том, что едва сдерживает смех. Объясняются, как европейцы, приплывшие первый раз в Америку, — на ломаном «моя твоя не понимай». И ведь не потому, что языка не знают. А потому, что… эти инопланетяне сами не говорят на своем языке!
Ну и что это может быть? Катастрофа, уничтожившая все книги? Убившая тех, кто говорил… по-настоящему? Шивон на минуту обвела взглядом поле, лес, какие-то холмы вдали.
Первый контакт. Настолько странный.
Старший, которому ее представили, подошел к ней. Встал напротив. Шивон одновременно тошнило от страха и трясло от любопытства. Зоянин медленно поднял — руку? — конечность и дотронулся до ее плеча. Потом взял ее за руку и потянул за собой — к лесу. По дорожке через холмы, которая так знакомо петляла и изгибалась под ногами. Над головой кружили пчелки — там, на катере, у Марши оружие наизготовку (это мы-то — ллассан?)
Шивон сняла шлем. Лес, легкий ветерок, и все это — через пелену нереальности, будто пикник во сне. Они шли рядом, как два подростка на первом свидании, боясь заговорить.
Потом — будто внутри обвалилось препятствие — Шивон вытащила снимки. Зоянин посмотрел. Перевел взгляд на Шивон.
— Вы, — сказала она. — Слова.
— Слова, — боится он, или возвращает ее собственный страх? — Важный. Слова.
— Как? — она проскользила пальцем по строчкам. И произнесла, надеясь, что прозвучит это правильно:
— Как вы это читаете?
Зоянин вздрогнул. На секунду его облик заколыхался, и Шивон смогла разглядеть… а ничего, собственно.
— Слова, — сказал он. — Опасный.
Они уже почти вошли в лес, странные растения пересекали небо над их головами. Зоянин снова поглядел на нее — но в глазах его было только ее отражение.
— Опасный, — сказал он и показал вниз, на землю. — Слушающая, — сказал он. И повторил это слово несколько раз. А до нее только сейчас дошло, что так на его языке и называется планета. Слушающая. Зоэйвирран.
— Слова, — сказал зоянин. — Слушающая. Нельзя. Слова.
— Нет, — сказала она и пожала плечами, сознавая, что здесь этот жест может значить совсем другое.
— Вы, — сказал зоянин, и конечность его потянулась к нагрудному знаку на ее скафандре, символу Лингвистической Комиссии. — Опасный. — Он ласково дотронулся до снимков, которые она держала в руке; забрал их у нее — она не знала, как реагировать, — прижал к груди. — Хал лассан.
Зоянин, как ей показалось, вздохнул. А потом из-за спины сказали:
— Шивон. Никак не можете успокоиться?
Она обернулась. У Гранта было серьезное и хмурое лицо, будто с похмелья. Он сказал зоянину несколько отрывистых, несвязных слов — Шивон не поняла. Потом взял ее за руку:
— Идемте.
Они остановились посреди лужайки — приятной, хоть и чужой.
— Чего вы хотите? — спросил Грант. — Нобеля хотите?
— Я имею право знать, — сказала Шивон. — Им, там, все равно… А я хочу понять.
— Никогда, ни одной живой душе не говорите, что вы видели, — сказал Грант. И медленно проговорил:
— Маассах эр ваурин кие.
Все правильно, так и должно быть; трава-есть-зеленая-здесь, нормально построенная человеческая фраза. Шивон застыла.
Он показывал ей вниз, на траву. Траву неопределенного, неземного цвета, которая постепенно окрашивалась в зеленый.
Черт побери, это же невозможно. Откуда он знал этот оттенок — сочный, тем ярче, чем серее над травой небо?
Она невольно отступила, словно под ногами разливалась кровь, а не цвет.
Пионер смотрел на нее поверх чуда.
— Знаю. Я тоже сперва не верил.
Это невозможно, и даже ее ирландское воображение на такое не согласится. Потому что… Потому что был Бог, и у Бога было Слово, и никому, кроме Бога, Слово не досталось. Не должно было достаться. Шивон возвращалась к катеру оглушенная. Хуже всего было то, что все казалось логичным. Планеты подчиняются законам природы, почему бы одной из них не подчиняться законам языка? И тогда любая правильно построенная фраза ведет к преображению планеты. И жители вынуждены говорить обломками, навсегда запертые за своим «пиджином», боясь сказать что-то лишнее.
И текст этот — не текст, а когда-то давно написанная Библия…
— Ну, выяснила что-нибудь? — встретил ее Лоран.
Она пробормотала что-то.
Но ведь так не должно быть. Где же Бог? Он дал им Слово. Дал способность творить. На Него это абсолютно не похоже. Бог трус, Шивон знала это еще в католической школе. Он трус, он не любит, когда люди пытаются создавать. Он ни за что не даст им орудия.
Язык — это власть, говорили ей, когда она была студенткой.
Шивон знала, что все равно это сделает, и наблюдала за собой с научным интересом — сколько она все же продержится?
Продержалась ровно до ночи.
Над полем сияли звезды. Под ногами ощущалась трава. Трава, сделанная зеленой одним усилием.
«Этого не может быть, — говорила она себе. — Этого не может быть».
Она стояла посреди поля, собираясь со словами.
— О керрах, — сказала она. Я лечу. Эту фразу ей удалось выскрести из пока еще совсем чужого языка. — О керрах.
Ее вознесло в воздух.
Шивон задохнулась — даже не от полета, а от сознания, что вот так происходит, как в детских сказках, в стране Нет-И-Небудет.
Здесь нет ничего невозможного.
О Господи, сказала она себе, приземлившись.
Следующим утром на катере царил переполох.