– Помнишь, как мы любили смотреть из окна на собор? – спросил я.
– Да. В белые ночи.
– Сейчас совсем как в белую ночь. Даже окно не замёрзло.
Мы стояли у окна и смотрели на площадь. Я обнял её и поцеловал. Мне хотелось стоять так всегда и не разжимать рук. Она смотрела мне прямо в глаза, и я смотрел в её глаза. Это и было счастье. Потом мы сели на диван. Говорили о чём-то совсем неважном: мы привыкали друг к другу.
– Ты была у Ирины? – спросил я.
– Нет. Я весь день прождала тебя в номере. Как я благодарна этому долговязому корреспонденту. Ведь это он сказал мне о тебе. Но, бог мой, как он перетрусил, когда я сказала, чтобы он немедленно повёл меня в твою комнату! – Она рассмеялась. У неё был глухой и немного печальный смех.
Я снова поцеловал её. У неё были холодные губы.
– Тебе холодно? – спросил я. Потом снял с неё валенки и закутал ноги одеялом.
– Здесь очень холодно, – ответила она и закрыла глаза. – И знаешь, что мне кажется? Мне кажется, что я плыву в тёплой реке и попала в водоворот, такой медленный, и он так приятно кружит меня, и всё ясно, и дальше не надо плыть.
– Ты устала, дорогая? – спросил я.
Она открыла глаза.
– Нет. – Она улыбнулась. – Отчего мне устать, когда я весь день сижу и жду тебя?
– Голодная?
– Нет, почему же. Я получила паёк на два дня.
– Подумать только, – сказал я, – как много надо мне у тебя узнать. Ты столько пережила!..
– Не сегодня, милый. Поговорим завтра. Сегодня пусть будет так, будто мы никогда не расставались.
– Хорошо, – ответил я. – Это нетрудно. Ведь на самом деле мы никогда не расставались.
Я был счастлив, но думал о другом безмерном счастье. Мне хотелось, чтобы эта наша разлука была последней и чтобы мы никогда больше не расставались. С этой женщиной я чувствовал себя готовым на любой труд и любой подвиг. Раньше она была моим сердцем, моей любовью. Сейчас она стала источником моего мужества.
– О чём ты думаешь, милый? – спросила она.
– О том, какое было бы счастье больше не расставаться.
– Это же невозможно! Послезавтра я должна ехать в часть. Два дня я выпросила в санупре. День уже прошёл.
– Ты получишь ещё три, – ответил я и рассказал о встрече с Корнышевым.
– Целых три дня? – Она внезапно захлопала в ладоши, как ребёнок. – Целых три дня вместе?
Я стал целовать её холодные пальцы.
– Постараюсь приехать к тебе в часть, – сказал я. – Очевидно, я ещё некоторое время пробуду в Ленинграде.
– Ты был у меня, за Нарвской?
– Был. Дом почти разрушен. Я с трудом отыскал твою комнату. У окна, где мы с тобой пили чай, сидит артиллерийский наблюдатель Мухтар Тажибаев. Я тебе как-нибудь расскажу о нём.
– Ты, наверно, решил, что я пропала. Трудно было меня отыскивать?
– Сейчас кажется, что нетрудно. Сейчас мне кажется, что я отыскал бы тебя где угодно.
Она нагнулась и поцеловала меня в затылок.
– Как ты думаешь, – сказала она, – когда кончится война?
– Не знаю. Думаю, что через год. Или полтора.
– Какой это будет чудный день!.. Просто не верится. Что ты будешь делать в первый день после войны?
– Поеду в Ленинград.
– Ты же живёшь в Москве!
– Мы будем жить в Ленинграде. Я думаю, что теперь нигде не смогу жить, кроме Ленинграда.
Мы молчали. Внезапно она рассмеялась.
– Что ты смеёшься?
– Нет, просто так. Я вспомнила, какой растерянный вид был у твоего корреспондента. Как его фамилия?
– Ольшанский.
– Ей-богу, он почему-то не хотел допустить мысли, что я твоя жена.
– Дурак!
– Но ведь он прав. Я ведь и правда не твоя жена.
– Ты мне больше чем жена.
– И ты мне больше чем муж. Поэтому мне и смешно.
Она положила руку мне на лоб. Рука была по-прежнему холодной.
– Тебе всё-таки холодно, Лидуша, – сказал я. – Ложись в постель. Раздевайся и ложись.
Я встал и отошёл к окну. Когда обернулся, она сидела по-прежнему, обхватив колени руками.
– Я… я не хочу спать, – сказала она тихо. – Лучше посидим вдвоём.