Пока Наташи с ним рядом нет, следовало проверить одну идею. Для большей точности Лён отправился на то место, откуда они оба перенеслись позапрошлой ночью на Селембрис. Чтобы не попасться ей на глаза, он пошёл в обход через ого-роды. Впрочем, огороды — громко сказано. Когда-то тут и в самом деле были ого-роды, теперь — заросшее кустарником и сорною травою заболоченное место. Не-много дальше начнётся Бермудский треугольник.
Продираясь сквозь кусты, он обнаружил доказательство того, что старики не врали. Заросли скрывали разбросанные перья, в которых Лён без колебаний при-знал вчерашнюю пеструшку, освобождённую из колючего плена. Кто тут браконь-ерит?
По застеклённым окнам сразу узнавалась веранда семёновского дома. А он крайний. Если взять немного влево, то можно сразу выйти на дорогу. Лён так и сделал. Спустя немного времени, весь изодравшись среди одичалой малины, он выбрался к заросшему густым люпином рву. Тот давно не чищен и поэтому не выполнял своего предназначения — защиты от пожаров. По торчащему на его краю игрушечной избушке, Лён понял, что вышел правильно. Рядом с этим оберегом должны валяться останки куриного шейха, растерзанного картушами.
Лён невольно глянул внутрь избушки. За грязненьким стеклом лежала на боку давно погасшая лампадка. А в день приезда она горела и хорошо была видна во тьме. Но у Лёна не было с собой ни спичек и ни зажигалки. Да, может, не так её положено зажигать.
Он выбрался на дорогу и пошёл, прислушиваясь и оглядываясь. Всё здесь бы-ло совсем не так, как ночью — ничего ужасного. Но, если картуши не миф, то день для них не страшен.
Вот, приблизительно отсюда они и перенеслись с Наташей. Сейчас около двух часов. До вечера он всяко обернётся. Лён сосредоточился. Привычное сияние возникло сразу. На мгновение исчезли звуки. И тут же оказался в темноте. Значит, на Селембрис ночь. Высоко над головой в лунном свете, как тогда, смыкались бе-резовые кроны. И на краях узорчатой листвы красиво серебрился лунный свет.
— Свет Дивояра! — и под пологом леса послушно вспыхнула иголка. Так, кар-тушей нигде не видно. И это скорее хорошо, чем плохо.
Деревня утопала в темноте. Если бы не яркий свет луны, здесь царил бы не-проглядный мрак. Лён растерялся. Он как-то не подумал, что будет делать в селе-мбрийских Блошках ночью. Можно, конечно, выскочить отсюда. Но это он всегда успеет сделать.
В окнах семёновского дома едва теплился свет. Как и тогда, в деревне явно не имелось электричества. Лён потушил иголку и пошевелил калитку в свой дом. Вернее, в дом Семёнова. Он удивился: оказывается, здесь незаперто, только наки-нута верёвочная петля на столбик. И так прошёл внутрь палисада.
— Кто там? — раздался голос за окошком.
— Я заблудился. — соврал разведчик. — Мы тут приезжие, я местности не знаю.
— Входи, не заперто. — беззаботно отозвался женский голос.
Ночью и не заперто?!
Лён толкнул дощатую дверь в сени и вошёл. Внутри было темно, как у каша-лота в брюхе. Но тут же скрипнула легонько дверь и в проёме показалась рука со свечкой.
— Где ж тебя, сердешного, носило?
Удивительно, но голос был не старым.
— Мам, кто там? — раздался детский голос.
— Какой-то городской по лесу заблудился. — ответила молодая женщина, впу-ская Лёна.
Она посветила свечой ему в лицо.
— Откуда будешь?
— Из Нижнего. — быстро ляпнул он.
— Из Нижнего Тагилу? — удивилась женщина. — Эк занесло тебя! Ну заходи уж, коль явился.
Лён быстро огляделся. Впрочем, трудно что сказать так сразу. Планировка у пятистенков однотипная. Из второй комнаты вылезла девчонка в застиранном платьишке. Любопытно пяля на гостя огромные глазищи, она не забывала засу-нуть в рот кулак.
На бревенчатых стенах висели в рамках фотографии. Тусклые, слегка под-ретушированные снимки хранили образы танкистской четвёрки в шлемах, кар-тинно расположившейся на фоне КВ. Был молодой мужчина в гимнастёрке. Была широколицая пара молодожёнов с донельзя серьёзным выражением. Был с выта-ращенными светлыми глазами и тщательно зачёсанным вихром мальчишка, судя по всему, ровесник Лёну. Было и множество других. Развешаны на стенах руш-ники.
Гость торопливо глянул в угол. Там теплилась лампадка перед неясным, стёр-тым ликом на ветхонькой бумажной иконке с загнутым краем.
Не зная, как себя держать с незнакомыми жильцами, он засмущался.
— Давай, попей-ка молока. — сказала женщина, спускаясь в подпол. Такой точ-но был и в доме у дяди Саши, только делать в нём было нечего — ничего в нём не хранилось.
— Тебя как зовут? — шёпотом спросила девочка.
— Меня — Леонид. А как тебя?
— А я Пелагея.
— А мамку как? — удивился он.
— И мамку Пелагея.
Старшая из Пелагей выбралась из подпола с крынкой молока. Потом отрезала большой ломоть ржаного хлеба.
— Вам, чай, городским-то, непривычно. — засомневалась она. — Вы, чай, к пше-ничному привыкли.
— Мы ко всему привыкли. — успокоил её Лён.
— Ну, как там, на миру? — спросила женщина, подперев рукою щёку и глядя на Лёна, пока тот старательно изображая аппетит, ел хлеб и пил холодное, ужасно вкусное молоко.
— У вас корова? — уходя от темы, спросил он.
— Да. — словно удивившись, ответила женщина. — Ты, чай, устал. Давай-ка по-стелю у печки. А завтра проводим до дороги.
Она отправилась в маленькую комнату. А Лён, пользуясь возможностью, по-добрался к настенному отрывному календарю. Листы у него не отрывались, а аккуратно заправлялись за резинку. Глянул на лист и замер ошарашено: сороковой год!
Он лежал на каких-то старых шобонах у печки и всё не мог заснуть. В окно светила полная луна. По выскобленному некрашенному полу пролегали резкие и яркие полосы света. Было о чём подумать.
Сороковой год. Последний предвоенный год. Потом начнётся голод и раз-руха. Впрочем, что это взбрело ему в голову? Это же Селембрис! Непонятно, по-чему, но из времени выбран именно сороковой год. Из всех деревень выбраны Блошки. О Нижнем Новгороде, понятно, тут никто не знал. Тогда это был город Горький. Зато знают о Нижнем Тагиле. Интересно, что они сказали бы, если бы узнали, что совсем неподалёку отсюда, на горе стоит крепость, с которой в другом мире начал существование Нижний Новгород? Впрочем, на Селембрис многое совместимо. Ладно, слишком много загадок, на которые пока нет ответа. Завтра он вызовет Сияра и совершит облёт местности.
Над носом Лёна нависла сияющая веснушчатая физиономия с восторженной улыбкой от уха и до уха. В улыбке недоставало штук шести зубов.
— А хочешь, посмотреть, как мы с мамкой и с папкой на фотокарточке?
В первое мгновение показалось, что он спит в своём доме, только почему-то на полу у печки. А девчонка, которая его разбудила — Катька.
Лёнька быстро встал и направился следом за маленькой Пелагеей в другую комнату. Там стоял старый знакомец — монументальный комод с застеклённым верхом. Только выглядел он совсем новым и был украшен деревенским кружевом, по которому стояли всякие фаянсовые собачки, слоники, лошадки. За стеклом красовались разрозненные чашки с блюдцами и прочие сокровища.
Пелагея достала огромный и тяжёлый альбом в дерматиновой обложке и при-нялась торопливо перебрасывать его картонные страницы.
— Вот мы в городе… Там такая ателье. Там карточки можно сделать.
На среднего размера карточке в самом деле сидели трое — строго причёсанная и очень серьёзная Пелагея-старшая, молодой мужик в светлой рубашке и Пелагея-младшая.
— Там дядька врун такой! Сказал, что будет птичка и обманул!