— Хамить-то не надо, — сказал Леснин. — Это лишнее. Побежишь на улицу, убью.
Он шагнул за Шиншиллой, вынул руку с маленьким пистолетом из кармана, молниеносно взмахнул рукой, целясь Шиншилле рукоятью пистолета в висок, но тот, изящным движением танцовщика отклонившись в сторону, ушел от удара, и Леснин костяшками пальцев врезал по стене, кисть его окрасилась алым, он здорово ободрал руку, лицо его исказила гримаса боли, но в следующую минуту, переложив пистолет в левую руку, он ударил Шиншиллу в лицо, рассек ему бровь, по веку и щеке Шиншиллы полилась струйка крови, на секунду он, по-моему, отключился, и Леснин стукнул его носком ботинка по голени. Шиншилла сполз на асфальт. Я никогда не видела, как бьют ногами, и когда Леснин поддал Шиншилле ногой в живот, я закричала. Леснин обернулся ко мне.
— Будешь орать, я кого-нибудь из вас пристрелю. Тихо веди себя, дура.
— Бездарный графоман, — сказала я тихо, — супермена-то хоть не разыгрывай. Вы всегда в охранке ногами бьете? Знала бы, с кем пью, тараканьего мора бы тебе в бокал подсыпала да еще бы с радостью смотрела, как ты подыхаешь, убийца, тварь, садист, ублюдок фашистский.
Я старалась говорить дольше, потому что за спиной Леснина Шиншилла поднимался, натренирован своим балетом он был прекрасно. Он встал все-таки, и когда Леснин рывком обернулся к нему, Шиншилла съездил ему по уху. От неожиданности Леснин опешил, последовала пауза, в которой Шиншилла бросил мне пакет. Я открыла дверь, влетела в квартиру, заперлась. Прижавшись к двери, я слушала, что там происходит.
— Человек последовательный, — сказал Леснин раздельно, — прострелил бы тебе колено, твое счастье, что я человек непоследовательный. Я тебя просто сгною в тюрьме, пидор проклятый, да прослежу, чтобы ты попал в камеру к уголовным гомосекам и ишачил там, сука, падла, всеобщей женой.
— А это, беллетрист хренов, сюжет из дешевой мелодрамы дурного вкуса, — хрипло ответил Шиншилла. — Стреляй быстрей и вали отсюда.
Из-за поворота арки зазвучал сценический глас материализовавшейся в глубине двора дворничихи:
— Пьяницы, хулиганы, сейчас засвищу, вызову участкового, постового, прекратите нарушать, пошли вон.
Леснин выматерился. Я слышала его удаляющиеся шаги, растворившиеся в шумах Фонтанки. Через минуту Шиншилла поскребся в дверь, я ему открыла. Бровь у него была рассечена, вид сползшей кожи и крови испугал меня, я заплакала и кинулась к аптечке искать йод, перекись, пластырь и стрептоцид.
Морщась, Шиншилла сказал:
— Молодца, фершалица, да ты вроде не на медицинском факультете.
— Я из медицинской семьи, — отвечала я. — Но теперь тебе надо пойти к травматологу.
— Что я там скажу? За углом на чей-то кулак наткнулся?
— Это ведь не милиция. Скажи — бытовая травма.
Он засмеялся.
— Да, приду и скажу: выпал из ванны, разбил лбом унитаз, бытовая травма, романтика буден.
— Шиншилла, — сказала я, — ведь это я тебя втравила. Прости меня.
— Что уж теперь, — сказал он. — Вот только спектакль через три дня, какой же я принц с фингалом и с порченой вывеской. Но, будь ты одна, он бы у тебя пакет отобрал. Не знаю, какие такие шпионские карты и шифрованные сведения у тебя в пакете…
Я его перебила.
— Какие карты? Какие сведения? Личные письма, личные дела, интимная жизнь, понял?
— Хозяин вряд ли заслужил, чтобы кто ни попадя совал нос в его интимные дела, даже ты, правда? А тем более Леснин, а с ним целый коллектив профессиональных ищеек.
— Он, наверно, про тюрьму всерьез говорил, Шиншилла, тебе надо скрыться.
— Скрыться? — переспросил он.
— Тебе надо уехать. Чем дальше, тем лучше. На Камчатку. На Дальний Восток.
— А как же всесоюзный розыск?
— Не будут по таким пустякам объявлять всесоюзный розыск.
— А вдруг?
— По дороге потеряешь паспорт. Купишь другой. С другой фамилией. Жуликов много. Продадут тебе документ. Я тебе браслетик с собой дам. Браслетик продашь, паспорт купишь.
— Фантастика, — сказал Шиншилла. — Какая, однако, жизненный путь — узенькая тропка. Шаг влево, шаг вправо — и ты в уголовщине. Все приблатнены. Все просахалинено. Хорошие советы даешь, девушка из медицинской семьи, студентка художественного ВУЗа, комсомолка, активистка, парле франсе. Скажи, ты знала, кто такой Леснин?
— Да.
— Давно знала?
— Недавно выяснила. Суток пять тому.
— Тебе в театральной студии место. Или в разведшколе. Ты не тогда выяснила, когда в библиотеке в обморок шваркнулась?
— Тогда, — сказала я. — Но я не шваркалась.
— Кийяфа тебя, стало быть, посетила. Ну, со мной все ясно, с Лесниным тоже, сам прокололся; а с остальными как дело обстоит?
— Не ахти, — сказала я.
— Со всеми?
— Кроме Хозяина. И Сандро еще туда-сюда.
ee, — сказал Шиншилла. — Чем нас сегодня попотчует Сандро? Пещерой Бархута? Вход в ад на повестке дня. Очень кстати.
— Неужели ты придешь?
— Будь уверена. Даже если травматолог швы наложит. — Весь израненный, он жалобно стонал. — Артист я или не артист? Вот уж сегодня-то приду обязательно.
— А коли среди ночи к квартире «воронок» подгонят один на всех?
— Стало быть, такая судьба, медхен Ленхен. Манийя, извини. Светловато, однако, для «воронка». Он ночная птица. Требует антуража тьмы. Что же это наш оборотень, Леснин-то, совушка полицейская, чувство стиля потерял да днем-то и высунулся? Интересная, видать, у нашего Хозяина интимная жизнь. Так, Ленхен?
— Очень интересная, — сказала я. — Сплошь волшебство. Чары одне. Граф Монте-Кристо двести лет спустя.
— Как ты думаешь, Леснин-то появится?
— Не один ты артист, — сказала я. — Вестимо, припрется. И сядете вы, игроки, играть в макао.
— Он не артист, — поправил меня Шиншилла, — а актер, разница большая. А в макао, дорогая, мы не играем.
— Во что же вы, черт побери, режетесь? Выучу ли я хоть одно название ваших идиотских игр?