Первым делом я схватил Матушку. Потом я облегчился страх помог мне в этом. Затем я натянул штаны и ботинки, вставил свои зубы, засунул одеяло и вещмешок в неглубокую пещеру у края шоссе, все время оглядываясь по сторонам, чтобы не быть застигнутым врасплох с любого направления.
Девушка тем временем надела ботинки, пододвинула к себе арбалет, вывинтила щипчики из культи, вставила на их место нож и устроила покалеченную руку в перевязи из шейного платка. Я задумался, для чего, но на догадки не было времени, даже если бы я захотел догадываться, так как в этот момент маленький тускло-серебристый самолет, очень похожий на жука, вынырнул из тумана позади разбитого завода и беззвучно начал планировать вниз по направлению к нам.
Девушка забросила свой ранец в пещеру, а вместе с ним и арбалет. Я уловил ее мысль и заткнул Матушку сзади за пояс штанов.
С первого взгляда на самолет я определил, что он поврежден, на эту мысль, полагаю, меня навела тишина, с которой он подлетал. Эта догадка подтвердилась, когда одно из его обрубленных крыльев или лопастей чиркнуло об угловую опору разрушенного завода. Самолет спускался слишком медленно для того, чтобы разбиться при падении. В действительности его спуск был настолько замедлен, что в это трудно было поверить, правда, прошло много лет с тех пор, как я в последний раз видел летящий самолет.
Он не разбился, но от легкого столкновения с землей дважды развернулся и остановился на шоссе не далее чем в пятидесяти футах от нас. Нельзя было сказать наверняка, что он потерпел аварию, но он как-то странно накренился и выглядел достаточно покалеченным.
В самолете открылась овальная дверь, и на бетон легко выпрыгнул мужчина. И какой мужчина! Он был скорее семи, чем шести футов ростом, с коротко остриженными светлыми волосами, с очень загорелым лицом и руками. Все остальное было скрыто аккуратной одеждой переливающегося цвета. Весить он должен был столько же, сколько оба мы, вместе взятые, но он был прекрасно сложен: мускулистый и вместе с тем гибкий. Лицо его выражало незаурядный ум, ровный темперамент и доброту.
Да, доброту, черт его побери! Мало того, что его тело прямо светилось здоровьем и жизненными силами, а это было оскорбительно для нашей иссушенной кожи, для наших жилистых, как веревки, мускулов, для наших язв, полусгнивших желудков и полуостановленных опухолей, мало всего этого, так ему еще необходимо было выглядеть добрым - таким человеком, который уложит вас в постель и будет ухаживать за вами, будь у вас Бог весть какой интересный случай болезни, и даже произнесет для вас молитву - и все в таком же отвратительном духе.
Не думаю, чтобы я смог вынести этот приступ бешенства, оставаясь на месте. К счастью, в этом и не было необходимости. Так, словно мы репетировали это часами, девушка и я вскарабкались на шоссе и понеслись к человеку из самолета, преднамеренно расходясь в разные стороны, чтобы ему труднее было следить одновременно за обоими, но не настолько далеко друг от друга, чтобы сделать очевидным наше намерение атаковать его сразу с двух направлений.
Мы не бежали, хотя двигались с самой большой скоростью, на какую осмеливались, - бег мог ненароком выдать нас, а Пилот, как я стал его называть про себя, держал в правой руке какой-то странный маленький пистолет. На самом деле то, как мы двигались, было частью наших совместных действий: я подволакивал ногу, будто был хромым, а девушка имитировала другую разновидность хромоты, так, что ее приближение выглядело серией полуреверансов. Ее рука на перевязи была скрючена, и в то же время она, будто случайно, демонстрировала груди - я еще подумал: "Тебе вряд ли стоит подобным образом отвлекать внимание этого бычка, сестренка, у него, небось целый гарем из шестифутовых телок". Я откинул голову назад и умоляюще протягивал руки. Одновременно оба мы несли какую-то чепуху. Я хрипел что-то наподобие "мистер, Бога ради спасите моего приятеля ему худо в сотне ярдов отсюдова он помирает мистер помирает язык почернел от жажды весь распух ох спасите его мистер моего приятеля он не дальше сотни ярдов отсюдова он помирает мистер помирает...", а она плела еще больший вздор насчет того, как "они" преследуют нас от самого Портера и собираются распять нас за то, что мы верим в науку, и как "они" уже посадили на кол ее матушку и десятилетнюю сестру, и все в том же роде.
Не имело значения, что наши истории не соответствовали друг другу или вообще не имели смысла, наш лепет звучал убедительно и позволял нам потихоньку приближаться к парню, а это-то нам и надо было. Он направил свой пистолет на меня, а потом я увидел, что он заколебался, и я подумал с восторгом: "Ты привез сюда немало доброго мясца, мистер, но это будет пресное мясцо, мистер, пресное!"
Он принял компромиссное решение и, отступив на шаг, стал кричать на нас и махать рукой - мы были парой одичавших собак.
К нашему большому преимуществу мы действовали без колебаний. Не думаю, чтобы нам это удалось, если бы мы как раз не настроились убить друг друга, когда он свалился нам на голову. Наши мускулы, и нервы, и умы были настроены на немедленную безжалостную атаку. А некоторые "цивилизованные" люди смеют еще утверждать, что жажда убийства не способствует самосохранению.
Мы уже почти добрались до него, и он ожесточал себя, чтобы выстрелить, и я, помню, какую-то долю секунды думал о том, что может сделать мне эта его чертова пушка, а потом мы с девушкой начали наше поочередное представление. Я замер как вкопанный, будто совершенно оробел под угрозой его оружия, а пока он осознавал это, чуть дальше продвинулась девушка и замерла, как только его взгляд переместился на нее, тем временем я продвинулся еще на фут и затем еще убедительней попытался продемонстрировать свою неподвижность, стоило лишь его взгляду метнуться ко мне. Мы действовали в четком согласии и в прекрасном ритме, будто давние партнеры по танцам, хотя все это было абсолютным экспромтом.
И все же, честно говоря, не думаю, чтобы мы добрались до него, если бы как раз в тот момент не произошло нечто, отвлекшее его внимание. Могу сказать, что, в конце концов, он сумел ожесточить себя, а мы все еще не были достаточно близко. Он не был таким ручным, как я надеялся. Я завел руку за спину, чтобы достать Матушку, предполагая сделать последний рывок, а потом, чтобы там ни случилось, прыгнуть, когда раздался этот жуткий вопль.
Даже не знаю, как описать его двумя словами. Это был, судя по всему, женский крик, доносившийся с некоторого расстояния от старого завода. В нем слышалась нота боли и предупреждения, и в то же самое время он был слабым и чуть захлебывающимся, а в конце - булькающим, будто издавал его некто полумертвый, с горлом, забитым мокротой. Голос нес в себе или искусно имитировал все это одновременно.
И, надо сказать, на нашего парнишку в сером он произвел впечатление, поскольку тот, уже стреляя в меня, начал поворачиваться, чтобы взглянуть через плечо.
Увы, это все равно не удержало его от выстрела. Он попал в меня как раз тогда, когда я делал выпад. И я узнал, что делает с человеком его оружие. Моя правая рука, в которую он попал, повисла плетью, и я закончил свой бросок, споткнувшись о его железные колени, как приготовишка, попытавшийся блокировать профессионального регбиста, а нож выскользнул из моих пальцев.
Но в следующий благословенный миг свой выпад сделала девушка и нанесла, слава Богу, не замедленный удар сплеча, а резкий, прямой, как стрела, укол в точку как раз под его ухом.
Она достала, и кровь фонтаном брызнула прямо ей в лицо. Я подхватил свой нож левой рукой, вскочил на ноги и направил его прямо ему в глотку арестантским приемом, который пришелся очень кстати. Острие ножа прошло сквозь тело, как сквозь пустоту, и вышло из позвоночника с такой силой, которая, как я надеялся, способна была лишить нервной чувствительности самый прочный продолговатый мозг и предохранить нас от посмертного возмездия с его стороны.
Все, по большей части, и вышло так, как я рассчитывал. Он покачнулся, выпрямился, выронил свой пистолет и плашмя упал на спину, с убийственной силой ударившись черепом о бетон. Там он и лежал, и кровь, хлынув несколько раз потоком, потихоньку струилась из его шеи.
А потом пришло нечто вроде посмертного возмездия, хотя исходило оно, понятно, уже не от трупа. И были в нем, если подумать, хорошие стороны.
Девушка, которая, без сомнений, оказалась самым хладнокровным созданием из всех мною виденных, бросилась за пистолетом Пилота, чтобы наверняка схватить его раньше меня. Она схватила его - да! - а потом отскочила назад, издав крик боли, злости и удивления.
Там, где пистолет ударился о бетон, была теперь раскаленная лужица. Ручеек крови, вытекавший из-под головы пилота, доползал до этой светившейся белым лужицы, и вверх с шипением поднималась струя пара.
Каким-то образом пистолет умудрился расплавиться как раз в тот момент, когда умер его хозяин. Что ж, по крайней мере, это доказывало, что в пистолете не было ни пороха, ни другой химической взрывчатки, хотя я и так уже убедился, что он работает на иных принципах, так как был им парализован. К слову, это доказывало и то, что хозяин пистолета принадлежал к цивилизации, очень заботившейся, чтобы произведенные ею механизмы не попали в руки посторонних.
Но расплавленным пистолетом дело не кончилось. Когда девушка и я отвели свои взгляды от лужицы, которая быстро остывала и была уже красной, как кровь, - так вот, когда мы перевели свои взгляды с лужицы на мертвое тело, то увидели, что в трех местах (как раз там, где, как можно было ожидать, находились карманы) его серая одежда стала обугливаться, образуя неправильной формы пятна, от которых вверх поднимались черные струйки дыма.
Именно в этот момент, так близко, что я даже подпрыгнул, несмотря на то что годами учился переносить неожиданности стоически, - прямо у меня под боком, как мне показалось (девушка, надо сказать, взвилась тоже) - чей-то голос сказал: "Эй, убийство совершили, а?"
Обогнув накренившийся самолет, к нам от разрушенного завода быстро подходил какой-то старикашка, который выглядел, однако, если я хоть что-то в этом понимаю, закаленным, круто замешенным аборигеном Мертвых земель. У него была копна желтовато-седых волос, а все, что выглядывало из выцветшей серой одежды, прокалилось солнечными и прочими лучами до кувшинной звонкости. Добрая дюжина ножей была пристегнута к высоким ботинкам и свисала с пояса.
Не удовлетворившись тем, что его голос уже вывел нас из равновесия, он жизнерадостно продолжал: "Аккуратная работенка, надо отдать вам должное, но на кой ляд вам понадобилось отправлять этого парнишку в ад?"
III
Мы всегда, по причине нашей челове
ческой природы, являемся потенциальны
ми преступниками. Никто из нас не сто
ит в стороне от темного коллективного
подсознания человечества.
Карл Юнг. "Непознанное Я"
Обычно попрошайки, которые прячутся в окрестностях, пока совершается убийство, а потом выходят, чтобы принять участие в дележе добычи, получают то, что заслуживают - молчаливый, подкрепленный невысказанной угрозой приказ следовать своей дорогой без остановок. Иногда им даже достается под горячую руку, если вся жажда убийства не израсходована на первую жертву или жертвы. Но они лезут все равно, веря, надо полагать, в неотразимое обаяние собственных. личностей. По нескольким причинам Папаша не получил такой отпор сразу же.
Во-первых, ни у одного из нас не было при себе нашего дальнобойного оружия. Мой револьвер и ее арбалет были спрятаны в пещере у края шоссе. А такие типы, как Папаша, которые таскают за собой ножи целыми вагонами, имеют одну скверную привычку: они обычно здорово умеют их метать. Со своей дюжиной ножей Папаша определенно превосходил нас в вооружении.
Во-вторых, ни один из нас двоих и не мог воспользоваться оружием. Именно так - ни один. Моя правая рука все еще висела, как гирлянда сосисок, и я не замечал никаких признаков того, что это омертвение исчезает. А она сильно обожгла себе пальцы, когда пыталась схватить пистолет - теперь я видел красные кончики ее пальцев, которые она на секунду вынула изо рта, чтобы стереть с глаз кровь Пилота. Все, что у нее было, - это культя с прикрепленным к ней ножом. Что касается меня, то я, конечно, мог бы бросить нож и левой рукой, если бы понадобилось, но можете быть уверены, не собирался рисковать Матушкой таким образом.
И потом, я уже услышал голос Папаши - с придыханием и довольно высокий, какими и становятся голоса у стариков, - и мне пришла в голову мысль, что именно Папаша был тем человеком, который издал этот странный вопль, отвлекший внимание Пилота и позволивший нам его достать. Что, между прочим, говорило о его быстрой сообразительности и богатом воображении впридачу, а кроме того, означало, что он помог нам в убийстве.
Помимо всего этого, Папаша не вилял хвостом и не надувался от непомерной гордости, как большинство попрошаек. Равенство между нами он просто подразумевал с самого начала и говорил в спокойной манере, ничуть не задирая нос и не впадая в критику, - слишком, черт возьми, спокойно и открыто, на мой взгляд, для таких обстоятельств, хотя от других бродяг я слышал, что старые люди склонны к болтливости, но сам со стариками никогда не работал и даже не сталкивался. Пожилые люди весьма редки в Мертвых землях, как можно догадаться.
Поэтому мы с девушкой хмурились, но ничего не предприняли, чтобы остановить его, пока он подходил. Около нас его многочисленные ножи перестанут быть для него таким преимуществом.
- Гм-м, - сказал он, - похож на того парня, которого я убил пять лет назад у дороги на Лос-Аламос. Такой же обезьяний серебряный костюм и почти такого же роста. Тоже хороший парень был: пытался дать мне что-нибудь от лихорадки, которую я изображал. Это его пистолет расплавился? Мой мужик не дымился, когда я подарил ему вечный покой, но в то время, как это случилось, на нем не было никакого металла. Хотел бы я знать, есть ли у этого парня... - Он начал опускаться на колени рядом с телом.
- Руки прочь, Папаша, - рявкнул я на него. Вот так мы и начали называть его Папашей.
- Да ладно, ладно, - отозвался он, став на одно колено. Не собираюсь я к нему и пальцем прикасаться. Просто слышал я, что аламосцы так оснащают металл, который с собой носят, что он плавится, когда они умирают, и мне интересно, как у этого парня. Но он весь твой, дружище. Между прочим, как тебя зовут, дружище?
- Рэй, - прорычал я, - Рэй Банкер. - Я думаю, главной причиной, почему я ответил ему, было нежелание еще раз услышать это его "дружище". - Слишком много говоришь, Папаша.
- Похоже на то, Рэй, - согласился он. - А вас как зовут, леди?
Девушка просто зашипела на него, а он ухмыльнулся мне, как бы говоря: "Ох уж эти женщины!" Потом сказал:
- Почему ты не обыщешь его карманы, Рэй? Вот что мне любопытно.
- Заткнись, - ответил я, хотя и чувствовал, что он прав. Мне, конечно, и самому было интересно насчет карманов парня, но я размышлял также и о том, пришел ли Папаша один или с ним есть еще кто-то, есть ли, кто-нибудь еще в самолете,- о вещах вроде этого, о слишком многих вещах. В то же время я не хотел выдавать Папаше, насколько беспомощна моя правая рука. Я бы почувствовал себя куда уверенней, если бы ощущал хотя бы боль в этой руке. Я опустился на колени, оставив между нами мертвое тело, и решил было отложить Матушку в сторону, но потом заколебался.