— Ну что, попиндюхали, хлопцы? — Так точно! — ответили хором танкисты. И мы попиндюхали в логово фашистского зверя.
Наш танк перескакивал с кочки на кочку, выпуская клубы синего дыма… В смотровую щель я видел: сожженные деревни, обугленные нивы, разбитую боетехнику врага и щедро рассыпанные тела безвестных пехотинцев. Чтоб избежать сего тягостного зрелища, свернули на боковую на дорогу.
Пейзаж сменился… Аллея, ровная как стрелка, вела нас прочь от войны. Она была обсажена подстриженными деревцами. По праву руку — озеро, в нем весело плескались выводки невиданных в России уток. По леву руку, на поляне, застыли две косули. При виде нас они не дрогнули, не убежали в лес.
— Ну, ребя, — сказал наводчик Перышкин, — сдается, заехали куда-то не туда. — А ты поменьше пинди, поменьше и получишь, — ответил я ему, нажал на полный газ. Тридцатьчетверка, взревев, рванула дальше. Аллея уперлась в горку, а там, на этой горке, стоял высокий дом готического типа, я бы сказал, однако, немного похожий на замок. Тяжелые, окованные двери, все окна зарешечены, на островерхой башенке — старинный петушок.
— Что делать? — спросил боевых друзей. Мы стали совещаться. — Убьют как пить дать! — сплюнул Газиатуллин. — А ежели нальют вина? — задумчиво промолвил Перышкин. — Ну как, решай, сержант Драченко! — их взоры устремились на меня.
Я призадумался… Действительно, опасность, что в этом логове нас всех подстрелят, отравят иль задушат, — велика, однако переть на этом танке в расположение немецких войск — куда опасней. Там — стопроцентный копец. Порассчитав все за и против, я шлепнул по затвору орудия: «Нехай, идем на вылазку!»
По одному мы вылезли из люка; сжимая ППШ, на цыпочках приблизились к двери, нажали… Дверь приоткрылась, и мы проникли в темный зал… здесь пахло сумрачной, ненашей древесиной, стол с канделябрами, камин. Сквозь древние цветные витражи вливался печальный свет… — Эй, есть здесь кто? — Ни звука, ни ответа.
Стараясь не скрипеть, поднялись на второй этаж. Толкнули прикладом перву-дверь: прекрасная Матильда М. сидела в кресле недвижно, уставив на нас застывшие глаза.
— Ребята, тут смертным духом пахнет, — поежился Газиатуллин, — айда отсюдова! — по узенькой по винтовой спустились мы в подвал.
Решетчатая загородка не поддавалась. Газиатуллин подложил гранату. Мы спрятались. Рвануло. С меня сорвало головной убор. Толкнули загородку, увидели: ряды бутылок. Лежали на боку, покрытые плотнейшей паутиной времени. Ряды зубровиц и сливовиц, коньячно-водочных изделий, шампанских, хереса, амонтильядо…
— Темно, ребята, принеси свечу! — Послушный Газиатуллин сбегал за свечой, поставили на бочку, и я отшиб горло какой-то пузатой сургучно запечатанной бутылке. В желудок мне хлынула пьянящая густая жидкость… заволокла пазы. — Давай, ребята, пей, чтоб всем им сдохнуть!
Пошла работа. Вытаскивали бутыля и прям на месте заливали в глотку. Вбирали в себя моря. Зубровиц и сливовиц, шнапсов, коньяков, амонтильядо, хереса…
Расширившимися зрачками видел: засаживают с равномерным «буль-буль-буль» — наводчик Перышкин и моторист Газиатуллин. Особым фокусом — немного сверху и сбоку увидел и себя: стоял на четвереньках, лакал собакой из миски пенистую жижу различных спиртовых оттенков…
— Ты так погибнешь, Рем, — тяжелая и властная рука взяла меня за шкирку, оторвала от пенной жижи. Я обернулся: мои друзья лежали в разных позах: наводчик Перышкин — в обнимку с бочкой, с невинным детским выражением на лице, а моторист Газиатуллин — в конвульсии, весь почерневший: видать, нарушил заповедь Ислама. Я понял, что души их давно гуляют в царстве Маниту.
Барон фон Пален погладил мой мохнатый лоб и на руках отнес наверх, в свой кабинет, там положил на мягкий персидский коврик у окна. Особым, инстинктивным зрением я видел: хозяин спокоен, он собирает книги и вещи, готовясь к дальнему нелегкому пути.
Передо мною фолианты: Эразма Роттердамского, средневековых мистиков, папирусы из древнего Египта. Миниатюрный череп обезьяны, засушенная рука графини Н. Все это он складывал в сундук и тягостно вздыхал.
— Мой старый четвероногий друг, мой Рем, — он бормотал себе под нос, — сегодня мы потеряли Матильду Б. Она была… Но я уверен, что на небесах мы снова будем вместе. Мы ведь не можем оставаться здесь, под ненавистной большевистской оккупацией. Она скончалась без боли, яд был силен, а эти вот реликвии…
— Реликвии — они не могут и не должны достаться варварам с Востока! — фон Пален поднатужился, поставил ящик с бесценным содержимым в пылающий камин. Огонь пошел лизать.
Он преклонился, сложил благоговейно руки. Его суровое остзейское лицо, взгляд, устремленный на горящие реликвии… я вспомнил, что род фон Паленов идет от крестоносцев…
Фон Пален сказал мне: «Прощай, мой верный пес», приблизился к столу, налил бокал вина и кинул в него тяжелый фамильный перстень, затем опорожнил и сел напротив очага. Через мгновение его глаза застыли. Он мне напомнил Матильду Б.
В окно влетел снаряд и с диким грохотом взорвался. Запахло гарью, дымом, взметнувшейся трухой… Поджавши хвост, я устремился вниз, через разломанные переходы. Подальше от этой дикой германо-российской бойни, от этих несуразных ситуаций. Нашедши винтовую лестницу, сбежал в пропахший сыростью подвал…