Я пробирался по таежным тропам, подальше от всех — от белых, красных партизан, японцев. Спал на ветвях кривых дальневосточных сосен, жевал морошку, побеги удэгейской травки, пытался выкопать женьшень, но тщетно… Приморская тайга взирала на эту одинокую фигуру, опасный уссурийский тигр, роняя слюну, смотрел на чужака и все же воздержался от нападенья… Уже, казалось, должен был упасть и сдохнуть, однако воля к жизни взяла свое. Последним усилием взобрался на вершину сопки и остолбенел.
Какой чудесный вид! С вершины сопки мог созерцать: великий Тихий океан, где солнце восходящее рассеивало утреннюю пелену. Тайга спускалась к бухте ровными рядами сосен, песчаный пляж лизали волны, состав воды переливался нежным спектром красок. Вода, дымясь, вливалась в подкову бухты Находка, а на зеркальной глади исправно дымила трубами эскадра адмирала Фухимори.
Сознание мое работало стремительно: скатиться кубарем на берег, найти рыбацкий бот, добраться до Владивостока, там обратиться к американцам и попросить, чтоб переправили скорее в Сан-Франциско. Поскольку вся дальнейшая история Приморья была как на ладони: дальневосточная республика, аншлюс к СССР и долгая агония советской провинциальной жизни…
Скатился кубарем, сдирая жалкие лохмотья и обдирая морду о кустарник, а также поминая при этом японских городовых…
Уже стемнело, когда добрался до кромки вод. На четвереньках выполз на берег океана и обомлел: плескались волны о песок, и все дышало неземным спокойствием.
Баржа ПМ-140 стояла у причала. Тяжелая и темная, зачаленная гнилым швартовым. Одно ей было слово — самоходка. Однако я знал — необходимо любой ценой добраться до Сан-Франциско и там формировать сопротивленье. Шатаясь, взошел по трапу: есть ли кто? Спустился в кубрик. Темно. Мышами пахнет. И тихий голос: «Ну что, Зиганшин, принес бутылку?»
— Да нет, — сказал я не своим, — корейская торговка не дала.
— Ну ладно. Сейчас придет Поплавский. Глядишь, ему чего дала. — И снова тишина. Федотов был не в духе.
— Чего тут спорите, деды, — раздался шепот третьего, — гляди, принес канистру самогонки… давай, зажги фонарик, а то ведь промахнусь. — При свете фонаря разлили.
— Какой сегодня день? — осмелился задать вопрос. — Ты что, того? Сегодня — увольнение. За то, что вычистили командиру унитаз и кухню. 16 января, 60-й год. А мы — солдаты, знай, береговой охраны… Ты вспомни лучше, Зиганшин, как задне-место командиру подставлял… ну ладно, поехали.
Утершись рукавом, Поплавский взял гитару: «Советский ракиндрол! Она лежала на тротуаре, и буфера ее касались до земли… Налей еще!»
— Жаль, что закуски нету, — сказал Федотов и попилил на палубу, — найду хоть краба под якорем. — Корявый, полез впотьмах на палубу и тут же вернулся со страшным грохотом. — Уплыли, сволочи, уплыли!
Кто, что, чего? Стремительно наверх. Где берег? Седая мгла, тяжелое дыханье океана. Опухшая луна взирала равнодушно, как гиблое теченье несло солдатиков из моря Охотского в Японское. Почувствовал, что вот — в который раз уносит…
— Ну что там, — Поплавский хлопнул по плечу, — уж пить так пить, сказал котенок, когда несли его топить. Пойдем, прополоскаемся.
Разлили. Дальневосточный самогон прошел сверлом по брюху, встряхнул несложные солдатские мозги и породил собачий голод. В служивых животах бурчало и переливалось.
— Эх, закусить бы галушками, — сказал прожорливый хохол Поплавский.
— Да, кашки бы, — вздохнул русак Федотов, — как мамка в деревне делала, — запарить в печке с салом…
— Или, — сказал я не своим привычным голосом, — как принято у нас в Башкирии — запечь беляш, один-два-три, и с молочком…
— Да шел бы ты на хутор, Зиганшин, бабочек ловить! — ответил Поплавский, — тебя послушать, так жить не хочется…
Солдаты замолчали. Глотая едкую голодную слюну. Баржу несло теченьем Хирамато. К далеким островам Курильским, а может… от мысли в зобу дыханье сперло.
— Твоя-моя давай обедать! — сказал я веселым башкирским голосом. — Выпивка есть, закуска тоже будет! — и ловко стянул с себя сапог. Портяночные испаренья заполонили салон. Прикинув на руке сапог, наметанным движением кочевника разрезал голенище, затем мельчайшей лапшичкой настругал. — На, ешь, не бойся!
Поплавский пожевал скептически. — Уж больно ваксой пахнет твоя кирза… вот ежели бы кошку Мурку на закуску… да где она, твоя подруга, Федотов? — Небось на палубе. — Изрядно матерясь, мы вылезли: угрюмая и полная луна, и кошка куда-то запропастилась. Огромный Тихий океан был неспокоен: баржу потряхивало, волны хлестали через палубу.
Поплавский тряхнул гитарой. и штормам послушай, океан! Зиганшин съел второй сапог…
— Назло всем этим командирам Зиганшин-буги, Зиганшин-рок.
На прогибающейся палубе исполнили Зиганшин-рок. Угрюмая и полная луна, прищурившись, смотрела на эти содроганья.
— Ну ладно, — сказал Поплавский, — пошли поспим. Солдат спит, служба идет. Глядишь, к утру нас вынесет к родному берегу.
Легли на лавках. Я пытался сомкнуть глаза. Заснуть не удавалось. Открыл глаза: над головой с ножом стоял Федотов и лепетал: «Ну, дай сальца, Зиганшин, ну что тебе…» При тусклом свете фонаря его белесые глаза смотрели слепыми бельмами.
С истошным криком я сорвался, вырвался на палубу. Федотов, не отставая, бежал за мной. Волна качнула баржу, и мы поехали по доскам… «Ну дай отрезать сальца!» — Федотов схватился за мою штанину.
Последовала схватка. Я еле сдерживал его кулак с ножом, а тот пытался отрезать полоску сала. Последним напряженьем воли я отпихнул его ногой. Протяжно завывая, Федотов скатился в каюту.
Внизу все было тихо. Однако показалось, что задран левый борт. Плеснул себе дальневосточной самогонки, потом еще. — Какой-то шум недобрый, — сказал Поплавский и опустил под ящик руку, — вода, едрена мать!
Действительно, старушка-баржа накренилась. В прогнившем днище возникла течь. Оттуда хлестала неумолчно океанская вода. — Ну все, конец котенку! — суммировал Поплавский. Я не ответил пессимисту: сквозь гул стихии я распознал гудение пропеллеров… Неужто «наши»? Над гиблой палубой завис американский вертолет, наставил прожектор на морскую рухлядь: «Хей, рашен, вылезай!» По лесенке, мотаясь по ветру и матерясь, забрались в вертолет. Американский пилот похлопал хлопцев по спине, сказал «о-кей», затем направил вертолет на базу — в южнокорейский порт Пусан.