И у меня во сне тикали часы.
x x x
СКЛАД
И вот наступило неизбежное завтра. Сначала полночь, потом ночь, потом утро. Ну, как обычно и как всегда, без отклонений от заведенного миропорядка. И люди проснулись в своих холодных и теплых постелях: пожилые люди проснулись раньше, зрелые позже, а молодые - еще позже. Проснулись и стали жить не работая, поскольку у всех у них - и у работающих, и у безработных - был выходной. Плюс, конечно, преддверие праздника, когда у большинства человечества на душе проступает радость или хотя бы спокойствие. Не у всего, конечно, человечества - но у большинства...
А самой первой, или одной из первых, проснулась, конечно, Сталинтина Владимировна. Потому что спать ей мешали возрастные явления - нищета и бессонница. Вообще-то нищей на сто процентов Сталинтина Владимировна не была, при наличии мало-мальской пенсии от государства и родины. Но старухой - была. Это бесспорно. И с праздниками она поздравляла прохожих мимо людей от чистого, можно сказать, сердца, без подвоха и задней мысли. Хотя и в искренней надежде на будущую удачную операцию. То есть ей деньги на нее были нужны, как свежий воздух. И осталось только собрать их своими слабыми силами и руками. Чтобы снять хирургическим вмешательством катаракту и заменить хрусталик по методу академика и профессора Святослава, кажется, Федорова. Как минимум, на одном глазу. Без требуемой суммы денег сделать это - в нынешних экономических условиях кризиса - нельзя никак. Вот она и изыскала способ деньги добыть - с миру по нитке и мелочи для нужд своего старческого здоровья. А то Сталинтина Владимировна совсем мало чего видела в последние годы. Гречку перебрать, чтобы отделить зерна от плевел перед тем, как сварить их и съесть, и то зрение ей не позволяло. Но она все равно перебирала ее, на ощупь. Говорила: "Я всю жизнь перебирала гречневую крупу так сколько мне там осталось? Уж буду перебирать до смерти". Короче, дальше своего носа ничего Сталинтина Владимировна не видела. Одни контуры размытые и силуэты, чуть цветами радуги тронутые. Недавно она по зрению впросак угодила и в неловкое двойственное положение: проходя, остановилась напротив церкви и решила на нее перекреститься. А оказалось, она не на церковь, а на горотдел милиции крестилась. Церковь дальше располагалась, по ходу движения. Она до нее не дошла. Конечно, с таким слабым контурным зрением трудно ей было жить на старости своих лет насыщенной жизнью. И с таким именем - тоже трудно. Многие же по сей день не устают ее упрекать, что названа она в честь кровопийцы мирового пролетариата и тирана всех времен и народов. А она, во-первых, в имени своем перед людьми не виновата и ответственности за умерших родителей не несет, а во-вторых, с тираном ее имя никак прямо не связано. Ее в память и во имя мадам де Сталь назвали, Анны Луизы Жермен. Любили ее отец с матерью - мадам эту знаменитую - в свои юные годы и читали взахлеб и вслух до потери сознания. А товарищ Иосиф Сталин, когда родилась Сталинтина Владимировна, был еще в масштабе страны ничем и всем покуда отнюдь не стал. Она в двадцать четвертом году родилась. При жизни Ленина еще, между прочим, Владимира Ильича. Того, что лежит в мавзолее из мрамора, по самую сию пору в целости и сохранности, как живой. Правда, он тогда уже сильно и неизлечимо перед смертью болел. Но теперь этого никто уже точно не помнит и разбираться в ее личных исторических мелочах не желает, потому что роль личности Сталинтины Владимировны в истории мизерна. А некоторые вообще ничего не желают знать - ни имени, ни почтенного возраста, ни чего другого, просто бьют ее из низких корыстных побуждений под дых и все. А также бессовестно грабят. Люди же разные бывают и встречаются, и проходят по улицам сто раз на дню в обе стороны. Есть добрые интеллигентные люди, такие как Макашутин, Дудко и Адик Петруть, к примеру. Их интеллигентность всегда ярко выражена, и они, уважая возраст и старость, и груз прожитых лет, подают Сталинтине Владимировне какую-нибудь несущественную мелочь. Если, конечно, она у них у самих есть в карманах, и они могут позволить себе подобную роскошь. А жена Петрутя, которая и не жена ему, а так - седьмая вода на киселе - фрукт уже совсем иного замеса и всегда кисло смотрит, когда деньги Сталинтина Владимировна обретает с легкостью необыкновенной. И потом высказывает свои мелкособственнические соображения и Адику, и Макашутину, и Дудко в личной беседе. В том смысле, что почему это вы какой-то неадекватной старухе деньги ни за грош даете, тогда как у нас самих переизбытка в этом плане не наблюдается и не ожидается впредь? Ей все говорят убедительно, что подавать следует не от переизбытка, а отрывая от себя, и что они знают Сталинтину Владимировну уже несколько последних месяцев, причем с редкой стороны, как абсолютно непьющую профессиональную нищую, а она говорит "ну и что?" и бранит всех почем свет стоит. Правда, приличными словами бранит. Без вульгаризмов и ненормативной лексики.
Но суть не в этом, поэтому вернемся к сути, то есть на круги своя, к своим, так сказать, овцам и баранам. Сталинтина Владимировна с праздником прохожих поздравляла не зря. И не для одних только денег. А потому, что завтра действительно должен был наступить большой и радостный праздник. Какой, она точно не знала. Забыла она впопыхах. То ли Рождество Христово, то ли Его Покров. Но точно праздник и точно божественный. И наверно, все-таки Рождество, судя по всему. С ним она прохожих и поздравляла. И прохожие вспоминали, что да, действительно, на носу у них Божий праздник - и им становилось веселее жить и идти домой. Впрочем, Сталинтина Владимировна ошибалась. Праздник по церковному календарю был не завтра. Он был послезавтра. Что несущественно. И еще лучше. Поскольку если б он был завтра, поздравленные ею граждане не успели бы сходить и купить себе чего-нибудь праздничного и вкусного к своему обеденному столу. А так они при желании могли легко это сделать. Сделать именно завтра. В выходной день недели. Потому что сегодня уже вечер, поздно и все устали до боли. А завтра день впереди, и магазины в полной мере открыты, и главное склад открыт, гостеприимно осуществляя торговлю оптом и в розницу, но по оптовым ценам сниженным и предпраздничным донельзя. Понятно, что этот факт превращает вроде бы обыкновенное предприятие оптово-розничной торговли в место паломничества, в крупнейший центр удовлетворения насущных человеческих потребностей и желаний. Другими словами, склад служит обществу, делая его, так же как и его членов, лучше и добрее. Потому что когда граждане - члены общества - имеют удовлетворенные потребности, они автоматически становятся добрее и лучше - даже самые из них плохие и недобрые. А вместе с ними, значит, и общество в целом тоже становится добрым и хорошим. Или хотя бы приличным. Отсюда вывод - чем больше у общества складов, тем лучше для него, тем оно здоровее в экономическом смысле и в смысле нормализации морального духа. Это обязаны всесторонне понимать не только бизнесмены новой формации, но и политики верхнего эшелона власти.
А склад, он перед крупными праздниками неделями работает на ввоз и прием грузов. Со всех концов и уголков страны везут и везут в склад товары самого широкого потребления, в основном, конечно, водку, но везут и коньяк. И вина тоже везут из Крыма и из Молдавии, и из стран дальнего зарубежья Испании и той же Франции, родины всех шато. И много чего еще, много чего другого, съестного и прохладительного, везут крупными партиями вплоть до вагонных норм. Чтобы люди могли купить себе праздничную пищу и таким образом отличить праздники от будней. И все это складывают в специальных складских помещениях, холодильных и самых обычных, складывают как можно плотнее и туже, ящик к ящику, контейнер к контейнеру, и несмотря на это, товары достигают потолков и практически подпирают их собой и своею тарой. Потолки же на складе высокие. Не менее пяти метров. Не то что в жилых многоэтажках. Где человеческой душе жить тесно, а после смерти - отлететь некуда. Чуть выше поднимешься - там другие люди живут, посторонние, и души у них свои, тоже посторонние. Так и приходится все девять дней под потолком низким болтаться - как люстра.
Здесь этой проблемы нет. Здесь напротив - доверху не так-то просто добраться. И для работы на большой высоте - чтобы ставить и чтобы снимать грузы - приходится пользоваться лестницами. Называемыми стремянками. Но и этого мало. Заполнив складское пространство снизу доверху и по площади кроме узких проходов для грузчиков, - ящики и контейнеры вылезают в торговый зал и выстраиваются там у стен, портя собой интерьер и угрожая упасть на головы покупателей, не подозревающих ничего.
Накануне праздников и празднеств склад открывается раньше. Минимум, раньше на час. Он забит под завязку и ждет, что его опустошат жители и гости города. И хозяева, проявляя характерные признаки нетерпения, ждут того же, чтоб получить доход, а, может быть, и сверхприбыль. Другими словами, они предполагают нажиться на факте церковного торжества и на человеческой радости, не имея ни к первому, ни ко второму никакого касательства. Что все равно лучше и порядочнее, чем наживаться на горе, как это делают повсеместно врачи и работники сферы ритуальных услуг, сантехники и судьи, а также ростовщики и ломбардцы, и преступные похитители богатых наследников. Они вообще молодцы - хозяева и создатели данного склада на пустом месте. То есть нет, не на пустом и более того - на занятом. Здесь еще прежней советской властью - на последнем ее издыхании - хладокомбинат был выстроен под открытым небом, но в эксплуатацию не пущен и в строй не введен. А когда пришли иные времена, этот комбинат, к слову, из стекла и бетона, никому и на фиг не пригодился. Его хотел сначала Голливуд приобрести для декораций, чтоб фильмы свои голливудские типа "Терминатора-2" в них снимать, потом инвестор какой-то долго думал купить-не купить, а в результате не купил никто, и комбинат стал ветшать и разрушаться временем перемен и разворовываться. И разворовывался он до тех пор, пока местные городские власти решительно не продали его нынешним хозяевам - чуть ли не задаром и не насильно. Они их долго уговаривали и обещали всемерную помощь и поддержку - лишь бы только выручить за эти мертвые производственные площади что-нибудь для себя. И хозяева, все обсудив и взвесив, купили у властей комбинат на льготных условиях в кредит и переоборудовали его в склад для удовлетворения нужд большого города. Воздвигнув таким образом храм, можно сказать, торговли. То есть не для молящихся храм, а для торгующих. Которых никто отсюда не выгонит никогда. Ну, и для покупающих, само собой разумеется, тоже храм. Для всех, в общем, храм -независимо от вероисповедания и конфессии, включая и атеистов. Потому что если молятся не все, то продают и покупают все без исключения, так как без купли-продажи нет жизни на Земле. И каждый покупатель находит своего продавца, а продавец своего покупателя - как две половинки одного яблока. Единственное, что продать у нас трудно - это мозги. Каждый и любой дурак считает, что мозги у него и у самого есть и, значит, покупать их смысла не имеет. Объяснить же дураку, что он дурак - невозможно, ведь он свято верит, что создан по образу и подобию Божию. А поскольку дураков в нашей стране много - рынок мозгов узок и вял. Но склад здесь ни при чем. Склад мозгами не занимается. Разве что телячьими, импортными, которые деликатес.
И все работники склада сходятся рано-рано, сходятся на заре и ждут восхождения солнца. Одни просто ходят по складу, заложив за спину сильные руки, другие сидят в подсобке, играя в игру домино. А хозяева склада находятся на высоком посту в кабинетах и звонят из них по делам, и им тоже навстречу звонят. Они внутренне сомневаются, что горы еды и питья, лежащие пока мертвым грузом, из склада сегодня исчезнут, и их в одночасье сожрут, в смысле, употребят в пищу для радости и увеселения душ. Уж слишком значительны залежи твердых и жидких продуктов, и аппетит народа для полного их потребления должен быть выше похвал, а он вызывает некоторые сомнения ввиду низкой покупательной способности.
Конечно, хозяева рисковали, вкладывая деньги в еду, и если они просчитались, их ждут долги и нужда - деньги-то ведь чужие, и взяты хозяевами склада у собственных, высших хозяев, и не просто так они взяты в долг, а по дружбе и под проценты. И то, и другое свято и, если что - требует жертв. Чаще всего - человеческих. Но если риск оправдается, хозяева обретут свое земное счастье и в жизни, и в труде на благо своего бизнеса. Об этом как раз обретении они убедительно просят все могущего Бога, просят прямо из офиса, непосредственно с рабочих мест, оборудованных по последнему слову науки последними достижениями техники и в частности офисной мебелью европейского класса. Мысленно они обещают поставить Ему свечку, самую дорогую и толстую, и не одну, а много.
И постепенно вступает в свои права утро напряженного дня, и день этот тоже вступает, обещая быть трудовым. На складе начинает твориться производственный страх и ужас - столпотворение и Содом, помноженный на Гоморру. Грузовики от магазинов и уличных предпринимателей едут само собой в плановом порядке и сверх обыкновенных норм, автоколоннами. А кроме них, склад осаждают частные случайные лица, то есть, другими словами - люди. Некоторые на собственных автомобилях приезжают, скупая необходимое и для праздника, и на всю последующую неделю, чтобы уж заодно, некоторые - каковых больше - приходят пешком, семьями, или добираются до склада городским общественным транспортом - чтобы купить продукты и напитки как можно выгоднее и дешевле грибов. Они не считаются с расстоянием и затратами свободного времени, съезжаясь из всех районов города и из-за его окраин. Это легко объяснимо. Да, конечно, все то, что есть в этом гигантском складе, есть и в магазинах, щедро разбросанных по всему городу и близко к жилищам граждан. Но в магазинах различных и многих - что-то в колбасном и в рыбном, что-то в хлебном и вином, а что-то вообще в овощном. На складе же есть все. Все буквально. И не просто в ассортименте, а по доступным ценам, которые ниже рыночных на пять тире двадцать процентов. Естественно, о сосредоточении всего, чего может желать душа, в одном месте на таких сверхвыгодных началах не стыдно мечтать и грезить. И стремиться к реализации своих грез естественно и не стыдно. Поэтому, видимо, все и устремились: бедные и богатые, больные и здоровые, семейные и одинокие, а также эллины и иудеи. Пришел даже один рабочий с нового Игренского кладбища - наиболее отдаленного и непопулярного у населения и народа. И что загадочно - у всех этих устремившихся людей были совершенно разные гены и хромосомы, непохожие родители и более древние предки, а они не задумываясь пришли, как по команде или как близнецы-братья, на склад. С одними и теми же намерениями, в одно и то же фактически время суток, и детей своих с собой привели - наверно, чтобы и те ходили сюда, когда вырастут, по стопам своих матерей и отцов и в память об их жизнях.
И Басок с Шапеличем, Качуром и Колей давно бросили домино в подсобке россыпью и, забыв, кто из них козел, работают в поте лица, как проклятые рабы. И я тоже с ними работаю, и тоже, конечно, как проклятый. Такие предпраздничные дни - это наши лучшие дни жизни. Мы от выработки, сдельно, получаем за свой ручной героический труд. От количества перенесенного и от общей суммы продаж. И после вчерашнего веселого, богатого событиями вечера, сегодня мы работаем в поте лица не образно, а буквально. И, кажется, уже усомнились в том, что человек есть венец природы - ну не может венец так бурно и неудержимо потеть. Пот выступает, сочась, не только из наших лиц, но и из наших тел, и он стекает по ногам, задерживаясь в обуви, и не уходит в землю лишь из-за тяжелых ботинок, которые не промокают ни снаружи, ни изнутри. Ну и потому, что земля склада покрыта новым асфальтом, влагу сквозь себя не пропускающим. И Качур не устает повторять нам для бодрости, поднятия тонуса и трудового энтузиазма: "Работаем, пацаны, работаем. Это ж наши живые деньги, кровные и большие".
И мы работаем, служа передаточным звеном от чужого к чужому, от чужих грузов к чужим машинам и чужим людям. Грузчики - это и есть всего лишь передаточное звено. Как, впрочем, и все другие - передаточное звено от чего-то к чему-то или от кого-то к кому-то, надо только чтобы все поголовно получали за акт передачи положенные комиссионные и могли на них жить и существовать, сохраняя свое достоинство в приемлемых рамках. А отсюда недалеко и до счастья.
Мы подтаскиваем ящики в торговый зал и грузим их в грузовики, и помогаем допереть богатым покупателям и их бабам покупки до их богатых машин - за отдельную само собой плату. Так что Качур мог бы этих бодрящих фраз и не произносить всуе. Нас взбадривать лишними словами не надо. Мы, если надо, и без слов взбодримся до основания. Теми же чаевыми, допустим, или вином французским из неизбежно разрешенного боя. Или мечтами о предстоящем сегодня вечере свободы и завтрашнем дне отдыха, когда можно будет тратить заработанное легко и красиво, не оглядываясь и не останавливаясь на достигнутом, в смысле, потраченном.
В общем, столпотворение и потребительский ажиотаж в складе нам на руку и на пользу. И мы его используем по максимуму в пределах возможного. Невзирая на то, что народ все валит и валит, прибывая - скапливаясь, шумя, путаясь под ногами, мешаясь и задавая вопросы. С ящиками ты или с тачкой, на которой полтонны нагружено какой-нибудь кока-колы - народу все равно и едино. Он подходит вплотную и спрашивает о своем, и требует немедленного ответа. Народ, он всегда требует ответа немедленного. Хотя никогда его не получает.
Качур одному такому любознательному клиенту два ящика поставил на ногу стопкой и стал подробно на его вопрос отвечать - с чувством, с расстановкой и с толком, мол, какие баллончики могут быть в принципе и с каким еще газом, здесь склад иного, мирного, профиля: продуктовый и винно-водочный, крупнейший в городе и в области, а может, крупней его нет во всей нашей бедной стране. Он рассказал также, что хозяева склада - акулы большого бизнеса - сознательно пошли на беспрецедентный размах, считая, что малым бизнесом можно удовлетворить малую экономическую нужду, а она у нас не малая, а большая. Этот любопытный клиент сначала терпел боль стоически и слушал речь Качура неторопливую, а потом как заорет во весь голос:
- Нога, там моя нога!
Качур хотел сделать вид, конечно, что ничего не услышал, и объяснения продолжил подробно и в логическом развитии, но на крик сбежались друзья придавленного и сбежалась его подруга. То ли жена, то ли невеста, короче одним словом - женщина. Сбежались и суету подняли на недосягаемую высоту. Женщина кричит:
- Дудко, сними, пожалуйста, ящики. Ради всего святого!
А Дудко кричит:
- Макашутин, помоги мне, будь добр.
И придавленный кричит "помогите". Громче и убедительнее остальных кричит, благим, как говорится, матом - даром, что вежливо и уважительно. А Качур на всех на них с интересом смотрит. И с интересом слушает их хаотичные крики об оказании срочной неотложной помощи пострадавшему. Стоя над схваткой хилых интеллигентов с ящиками большого веса. Это вместо того, чтобы работать, добывать свой нелегкий хлеб с маслом, сервисно обслуживая официантку из кафе с красивым названьем "У Кафки". Она приехала за ходовым и прочим товаром, так как хозяйка кафе уже, как и прежде, гуляет, сожители и совладельцы - в смысле, компаньоны хозяйки - тоже гуляют, и больше прислать совершенно некого. Повар - дурак и тупица, у бармена - язва какой-то кишки, напарница не пользуется доверием в коллективе, таща все, что плохо лежит, и то, что лежит хорошо - тоже успешно таща. Причем у своих. Хозяйка ее обязательно вычислит, поймает и схватит за руку. Но пока этого не произошло, официантка сама напарницу потихоньку воспитывает - смоченным полотенцем, завязанным в морской узел. А сейчас она стоит, вздымая большую грудь, у машины и ждет, когда же эти бездельники, коих везде подавляющее большинство, загрузят ее в соответствии с предварительным заказом, хозяйкой заранее оплаченным. И думает она о них, о бездельниках, не по-женски плохо и нецензурно. Матом она о них думает, грубым, но справедливым. Да и не только о них. И не только сейчас. Она вообще так думает и мыслит, в такой языковой форме, постоянно. Что в трудную минуту жизни лишает ее возможности обратиться к Господу Богу с молитвой. Но вслух своих мыслей и дум официантка не высказывает. Практически никогда. На работе ей не положено высказываться по должности, а она почти всегда на работе. Или дома - спит, набираясь во сне сил. Да, вот во сне она иногда высказывает свои мысли. И именно в матерном выражении высказывает. Поэтому хорошо, что она уже месяца три одинокая - бой фрэнд ее последний услышал, как она во сне сказала "пошел ты на", воспользовался этим счастливым случаем и пошел навсегда. А то бы он ночью пугался, и дочь, если б она у нее была, тоже пугалась. Как пугаются муж Алины и их внутрибрачные дети, когда она задерживается допоздна и не приходит вовремя к ужину вследствие неизвестных тайных причин. Понятно, что они за нее пугаются и волнуются, и совершенно не знают, что думать, когда она все-таки приходит, счастливая, но довольная и, естественно, страшно усталая. Так что они просто ей верят. Как верят жене и матери, хранительнице очага. И еще они верят в то, что все будет прекрасно. Если не сию минуту, то в конце концов обязательно.
Но сегодня довольны и счастливы любимые дети Алины. И муж ее Петр Исидорович (тоже любимый) счастлив. И мать мужа Анна Васильевна Костюченко особенно, а также и в частности счастлива. И довольны они и счастливы, потому что Алина весь день с ними, и никуда уходить не стремится, и потому что собрались они в кои-то веки всей семьей и вышли в люди. Для того лишь собрались и вышли, чтобы сходить на склад и совершить там предпраздничные покупки. Но этого тоже для счастья с лихвой достаточно, так как это сплачивает, укрепляя семейные узы, и воздействует на внутреннее состояние семьи самым положительным, живительным образом.
К сожалению, Алина со своей семьей встретила здесь, на складе, Печенкина. Который тоже был с семьей. Только со своей. Случайно встретила. Не сговариваясь. Да и почему "к сожалению"? Без всякого сожаления она Печенкина встретила. Скорее, наоборот. Их семьи между собой знакомы еще слава Богу не были, и эта встреча прошла для них безнаказанно и никак не повлияла на их предпраздничное приподнятое настроение. Ни в лучшую сторону не повлияла, ни в худшую. А Алина и Печенкин повели себя так, будто видят друг друга впервые, и никак не обозначили своих тайных интимных связей на стороне:
- Простите, молодой человек, - спросила Алина у Печенкина, стоявшего в сыро-колбасном отделе к кассе прямо перед ней самой, - эта колбаса несоленая?
- Несоленая, - ответил Печенкин. - Хотя я колбасу не ем.
- А как же без колбасы? - спросила тогда Алина. И Печенкин ей ответил:
- Привычка, - и сказал: - Это без хлеба обойтись в жизни нельзя, без картошки тоже нельзя, а без колбасы можно довольно безболезненно обойтись. Тем более питаться колбасой в чистом виде - вредно для здоровья, и у меня, например, от нее давление.
Им, наверно, занятно было поговорить на глазах у всех многочисленных присутствующих, на виду у своих жен, мужей, детей и прочих ближайших родственников. Чтобы щекотнуть по нервам себе и друг другу ходя по краю и ощутить, что они знают то, чего не знает никто иной. Кроме, конечно, официантки, обслуживавшей их накануне и запомнившей им заказ одного голого кофе надолго и, может быть, на всю жизнь. Но официантка в данный момент пребывала вне поля их зрения и их не видела. Она видела их чуть раньше - они мелькнули поочередно, пройдя мимо нее и мимо ее микрогрузовика вглубь склада, в основной торгово-закупочный зал. Она еще подумала "вчера эти вроде вместе в кафе сидеть приходили, вдвоем, кофе голый заказав, а сюда, на склад, раздельно пришли и в каких-то иных семейных составах". Она обязательно додумала бы эту странность и разобралась бы в несоответствии и его истоках, и возможно, сделала б вывод, что все люди не братья, а бляди, и верить нельзя никому - ни мужчинам, ни женщинам, - но тут грузчики наконец начали догружать крытый кузов ее "ГАЗели", и официантка все свое внимание переключила и сосредоточила на них и на их производственных действиях - она обязана была поставить на товаротранспортной накладной свою личную подпись и не ошибиться, чтоб не платить, покрывая убытки из своего кармана. Это главное - она должна была не дать себя обмануть ни на копейку. Грузчики на то и существуют, чтобы бесцеремонно кого-то обманывать. Экспедиторов, хозяев, поставщиков, покупателей и друг друга. Но она им не экспедитор и не хозяин, и вообще она им никто - ее вокруг пальца на мякине не проведешь. Она и сама любого провести способна, будучи человеком на своем месте. А они пускай интеллигентов делят на ноль и приводят к общему знаменателю. Их тут сегодня не меньше чем в академии наук или в опере собралось и сбежалось. В надежде сэкономить средства, которых у них не ахти, и при этом устроить себе полноценный праздник, чтоб как у людей, не хуже. К слову, почему официантка недолюбливала интеллигентов - не очень понятно, в сущности, интеллигенты это такие же люди, как и мы. Ну, или почти такие.
Басок загрузил три ящика симферопольской водки в кузов, прочел по слогам значок на груди официантки и спросил:
- А если я не хочу?
- Не хочешь - тогда не спрашивай, - ответила официантка. - И не заговаривай зубы. Я, между прочим, считаю.
- Считать не вредно для ума, - сказал Басок и уступил мне рабочее место.
- Заигрываешь, - сказал я, - к девушке при исполнении? - и поставил в кузов сок манго.
- Нет, - сказал Басок отвернувшись, чтобы сейчас же уйти, поскольку он и сам был при исполнении не меньше девушки.
- Что вы делаете сегодня вечером? - спросил я не у Баска.
- Работаю, - ответила девушка. - До утра.
Я хотел спросить было "кем?", но не спросил. Подумал - вдруг она оскорбится в лучших и иных чувствах. Или, быть может, обидится. А у меня не было желания никого сейчас обижать. Иногда я такому желанию бываю подвержен. Но нечасто и не на погрузке в родном складе. Поэтому я сказал официантке:
- Желаю успехов в труде до скончания ваших дней.
Официантка промолчала. Она считала ящики в столбик. А в ящиках она отрешенно считала все до одной бутылки - следя за степенью их наполнения, за грузчиками в целом и в частности за Шапеличем. От Шапелича всего можно ожидать неожиданно. И она ожидала. Интуитивным своим чутьем. Но он ее интуицию и ее чутье вероломно обманул - уйдя как пришел и откуда пришел. По-честному. И я ушел в склад - трудиться, перемещая грузы. И, занимаясь этим полезным перемещением, я говорил себе шепотом: "Ну надо же, какая грудь у девушки гиперболическая. Я думал, такая бывает лишь в американском кино в результате комбинированных съемок и компьютерной графики". И девушка как будто меня услышала, и ее ко мне потянуло сквозь складское пространство. Она преодолела расстояние, нас разделявшее, подошла и сказала:
- Эй, вы догрузите меня или нет?
- А где Шапелич с Баском? - сказал я. - Они ж вроде тебя заканчивали.
Девушка с грудью сказала:
- Они лелеют надежду, что я им буду платить. Но я платить им не буду. Я сяду и буду сидеть, - так мне сказала девушка, всколыхнув во мне грудью чувства. Еще сильнее, чем прежде.
И я сказал:
- Вы думаете, что раз мы грузчики, у нас нет ни стыда, ни чести, ни совести, а есть одна сила в мышцах?
- У нас есть все, - сказал проходивший мимо Коля из-под мешка с чипсами.
- Да, - сказал я и сказал: - Наш хозяин Петр Леонтьич Гойняк учит - что у нас тут не столько склад, сколько храм.