- Ну и я начал шептать ей о величии и значении этой ночи, о том, что мы наконец одни, что даже звезды за окном потупили очи и что только Бог...
- Дурак, - сказал Ниг и отполз на локте на старое место.
- Я говорил ей о прославленных любовниках древности - о Леандре и Геро, о Пираме и Фисбе, о Феоне и Сафо. Впрочем, спохватился я, почувствовав прикосновение ее руки к моим губам, если примеры язычников ей кажутся неубедительными или опасными для души, то можно обратиться и к свидетельствам Ветхого Завета,- и я начал припоминать, книга за книгой, о Руфе и Воозе, о... Помню, как раз на Воозе меня прервал шум за дверью. Приоткрыв ее, я увидел: старуха нянька, сидевшая с ухом, прижатым к замочной скважине, успела задремать и слегка похрапывала. Я разбудил ее и, вернувшись к Фелиции, продолжал оборванный рассказ.
- Дурак, - простонал Ниг и, заткнув уши пальцами, лег ртом в землю, а Гни, дожевав свою травку, спросил:
- И вы не проголодались?
- Нет: во мне теснилось столько красноречивейших любовных строф, изысканных метафор и гипербол, что я не замечал, как текло время. Уже небо за окном стало чуть сереть, когда я перешел к завлекательнейшему "Ars amanti" 1 Назона, пробуя передать изящнейшие утонченности Овидиевой эротики, этого удивительнейшего искусства ловить мгновения, искусства выкрадывать счастье, борьбу за поцелуй, объятие, за... Она сидела, ставшая видимой мне в сумерках рассвета, сурово сжав губы и почти отвернувшись от меня. Я спросил, что с ней. Не отвечая, Фелиция подошла к двери и громко постучала.
- Идем, - сказала она няньке, и голос ее дрожал от непонятного мне гнева. - идем, может, удастся вернуться незамеченными. Скорей.
- Постойте, - закричал я, теряя всякое понимание, - а как вы докажете, что были у меня?
Но Фелиция не замечала меня, как если б мои слова потеряли всякий звук и смысл.
- Скорей, - воскликнула она, - и если мне удастся вернуться к ложу не узнанной никем, даю обет: избрать в мужья самого молчаливого из всех, кто меня захочет.
И они скрылись в мгле предутрья, не оглядываясь на мои крики. После этого мы не встречались.
- Ну вот видишь, - зазлорадствовал Ниг. - Пойми ты подлинное назначение рта, и история твоя не кончилась бы так печально.
- Она еще не кончилась, - возразил Инг, подымаясь с земли, - конец ее ждет меня вот за этими воротами.
И трое вошли в город.
Ночь пришлось провести без крова. Гостиница была заполнена палочниками из соседних городов, пришедшими поклониться чудотворной иконе, которой был прославлен городок. Притом карманы друзей были пусты, и ночью их мучили голодные сны.
Наутро мимо них потянулась цепь паломников: Инг попробовал было преградить им дорогу вопросом о ртах, но те шли, погруженные в молитвы, с пальцами, впутанными в четки. Тогда трое примкнули к процессии и вскоре очутились перед сверкающей золотом риз и блеском драгоценных камней иконой; Ниг поцеловал ризы, Гни, наклонившись к лику, ловко выкусил самый крупный камень из оправы, а Инг, взглянув на него искоса, громко сказал, ударяя себя в грудь: "Mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa" 2. Через два-три часа в карманах у Инга, Нига и Гни - чудесным образом - зазвенели золотые монеты.
1 "Искусство любви" (лат.).
2 Моя вина, моя вина, моя тягчайшая вина (лат.).
Начать пить легко - кончить трудно. Скоро вокруг трех пришельцев захлопали пробки и забулькало вино. Сначала пили сами, потом угощали, затем принимали угощение, опять угощали - и так до звезд и ночной колотушки сторожа. Когда под лавками стало людней, чем на лавках, Гни пополз на четвереньках, пробуя в раскрытые, как воронки, рты храпящих вливать вино, Ниг лез целоваться с печной заслонкой и замочной скважиной, а Инг, хитро подмигивая и похохатывая, рассказал о чудесном превращении камня в золото. Рассказ имел успех, его стали повторять и за порогом кабака. А наутро Инг, Ниг и Гни, проснувшись, не могли даже протереть глаз, так как их руки были закованы в колодки.
Судья, к которому привели их по делу о краже драгоценного камня, был самым молчаливым человеком в округе: он оглядел их, порылся носом в бумагах и снова молча уткнулся в них глазами. Тогда Инг, не слыша вопросов, переглянулся с товарищами и спросил сам:
- Достопочтеннейший господин судья, как ни тревожат нас обстоятельства, приведшие к вам на суд, но еще более тревожит нас троих вопрос: для чего создан рот? Один из нас утверждает: для поцелуев. Другой: для еды. А я говорю: для произнесения слов. Мы пришли сюда издалека в поисках ответа. Наша свобода и жизнь в ваших руках, но прежде, чем умереть, мы бы хотели знать: для чего даны людям рты?
Судья пошевелил губами, почесал пером нос и снова врылся в бумаги. А через минуту зазвучала труба герольда и секретарь суда, поднявшись торжественно с места, прочел приговор:
"Признав виновными, освободить из-под стражи, отдав под надзор всех, кто видит и слышит. Осужденному, именем Инг, воспрещается говорить; осужденному, именем Ниг, воспрещается целовать; осужденному, именем Гни, воспрещается есть. Всякий заметивший нарушение вышеназванных запретов обязуется немедленно донести о таковом, после чего нарушитель запрета должен быть немедленно схвачен и предан смерти. Решение действительно с момента оглашения. Обжалованию не подлежит".
С несчастных сняли оковы и выпустили их на свободу. Сотни злорадных улыбок тотчас же окружили их со всех сторон. Они шли рядком, точно с замазанными ртами, не отвечая на насмешки и ругань горожан.
- Что ты скажешь на это? - спросил наконец Ниг, повернувшись к непривычно молчаливому Ингу, - и тотчас же осекся.
Инг пугливо огляделся по сторонам, губы его было дрогнули, но он сжал их крепче и покорно понурил голову. Завернули в таверну. По знаку Гни им подали блюдо с дымящимся мясом; Инг и Ниг взялись за ложки и тотчас же их опустили: бедный Гни сидел, отвернувшись, у края лавки, жадно глотая слюну. На минуту он поднял свои глаза - в них блестели слезы.
Началась жизнь, мало похожая на жизнь. В городе было достаточно миловидных и сострадательных девушек, которые со вздохом и сочувствием поглядывали на статного Нига: губы его потрескались от любовной жажды, щеки ввалились, и глаза стали мутны; он ходил, стараясь не глядеть на пунцовые бутоны девичьих уст, бормоча проклятия и жалобы. Но болтуну Ингу нельзя было даже пожаловаться, язык ему щекотало множеством невысказанных слов, которые приходилось проглатывать вместе с скудной пищей, которую делил он с Нигом. Они совестились есть в присутствии изголодавшегося Гни. Прежде чем разломать пополам сухарь, Ниг и Инг отходили куда-нибудь за дверь или за угол, чтобы не видеть Гни. Тому, что ни день, становилось все хуже: от слабости и истощения он уже не мог ходить, и двое друзей водили его за собой, держа под локти и помогая переставлять ноги. Вскоре несчастный впал в состояние полусна, полуяви и бредил видениями жирных окороков, шипящих колбас, прошпигованных пулярок и всякой снеди, непрерывно вращавшейся на вертелах перед его духовными глазами с благоуханием и сыком.
Ингу же нельзя было даже бредить: из страха, как бы не заговорить во сне, он почти не смыкал глаз.
Лучше всех держался Ниг. Не поддаваясь отчаянью, он дважды, выждав удобный момент, заводил беседы с часовыми, стоявшими у ворот города. После второй беседы, отозвав в сторону Инга, Ниг сказал так:
- Послушай, болтун, ворота города, может быть, и можно открыть, но золотым ключом. Надо торопиться. С Гни плохо: он превратился из спутника в поклажу, но все равно надо спасать его, да и себя тоже. Всю жизнь ты только болтал, теперь придется поработать, дружище. Я говорю о жене судьи. Кончай роман, иначе мы все погибли. Молчание - знак согласия. Вечереет. Я высмотрел: окно судьихи в это время всегда открыто. Поблизости никого. Идем, - и я докажу тебе, при помощи твоего же рта, чудак, что ты ошибался относительно его назначения.
Инг страдальчески промычал, как глухонемой или человек с вырезанным языком, и покорно поплелся спасать, подбодряемый пинками друга.
Последние инструкции ему были даны уже под окном, настежь раскрытым в ночь.
- Итак, помни: действуй поцелуем. Еще: если скажешь хоть слово, я сам донесу, и тебе вмиг оттяпают голову. Буду слушать и сторожить тут, под окном; я не старуха нянька и не засну, не надейся. Вот спина: полезай. Ну.
И пятки обреченного, оторвавшись от земли, сначала уперлись в плечи Нига, затем, подтянувшись к подоконнику, громко стукнулись об пол. За окном раздался сначала женский вскрик, потом испуганный шепот. Ниг, привстав на цыпочки, с ухом, прижатым к стене, жадно слушал. Женский шепот завозмущался, вспрыгивая, на вопрошающие высокие ноты; никто ему не отвечал. Короткое молчание. Потом громкие укоризны с плачем вперемешку. Молчание чуть подлиннее. И вдруг - тихий, заглушенный поцелуй. Ниг сдернул шляпу и перекрестился. Поцелуи, что ни миг, становились внятнее и чаще. Ниг зажал уши ладонями и облизывал ссохшиеся губы.
Сначала сверху упал мешок, мягко звякнув о землю. Затем с подоконника свисли пятки Инга, мучительно обшаривающие воздух. Ниг быстро подставил плечи, и через минуту они шли, крадучись вдоль стен, к воротной башне города, где их дожидалась заранее туда доставленная живая кладь - Гни.
И Гни, и мешок с золотыми монетами половину своего веса оставили в стенах города, так что беглецы не слишком пыхтели под своей ношей. Еще до утра им удалось добраться до глухой лесной сторожки, где несколько золотых кружков обеспечили им относительную безопасность и отдых. Ниг тотчас же перемигнулся с краснощекой сторожихой, Гни стали откармливать, набивая его пищей, как матрац сеном, а честью потрудившегося Инга никак нельзя было уговорить перестать говорить и отдохнуть: раззудевшийся язык не мог улечься во рту, ведь молчание - самая неисчерпаемая тема для россказней.
Но чуть трое окрепли, окреп и четвертый - спор. Каждый, вспоминая недавние события, норовил истолковать их в свою пользу; мнения что гвозди чем сильней по ним бьют, тем глубже их вгоняют. И после того как каждый из трех ртов был на время разлучен один с поцелуями, другой - со словами и третий - с пищей, ни одна из трех голов не хотела больше расставаться с своим смыслом, вогнанным болью по самую шляпку. И так как лесное безлюдье отвечало только эхом - решили идти дальше.
И пусть идут, но нам, друзья замыслители, пора повернуть вспять. Дело в том, что линия пути с этого места делается для меня как бы пунктирной: череду встреч ведь можно удлинять и укорачивать, сюжет странствующего спора допускает свободное развитие: пусть - от исхода к концу - разматывается, как веревка лассо,- важно одно: добросить до ускользающего конца и изловить его в петлю. И конец тут, я думаю, должен быть такой. Разумеется, начерно и примерно.
Ведомые спором, трое идут и идут, пока путь им не пресекло море. Они повернули вдоль берега и вскоре очутились в одном из портов, откуда и куда уплывают и вплывают корабли. Но море под штилем, ни зыби, паруса обвисли,- и расстранствовавшемуся спору приходится дожидаться ветра.
Мешок, подаренный Ингу, еще позвякивает десятком монет. Зашли в харчевню. Когда вино развязало языки, Инг, обратившись к матросам, дюжим, просоленным морем парням, собутыльничавшим с ними, спросил:
- Как по-вашему, в чем смысл рта? - И предложил им выбрать один из трех ответов. Парни чесали в затылках и конфузливо переглядывались.
- А разве все три этих, как их... смысла в один рот не влезут? ответил наконец один из матросов, опасливо оглядываясь на пришельцев.
Тогда Инг, снисходительно улыбнувшись, стал растолковывать:
- Смысл смыслу рознь. Причины - учит Дунс Скотус - бывают полные, или исчерпывающие, и неполные... ну, для простоты, скажем, пустые. Вот три бутылки: две пустых и одна полная. Видишь?
- Вижу, - отвечал парень, собрав лоб в складки.
- Ну вот. Поставь их перед зрячим и скажи ему: выбирай. Ясно, зрячий протянет руку к той, что с вином. Так?
Так, - как эхо, повторил парень, и лоб его покрылся испариной.
- Ну а теперь закрой глаза.
Парень захлопнул веки, а Инг быстро и неслышно переставил бутылки: