присущим всем ученым темпераментом. В прениях и занимательных беседах время шло
незаметно, прошла неделя, пошла вторая, но Юзифас не спешил проявиться. Бэф
начал скучать и томиться.
Сказки профессора уже не развлекали. Рицу все чаще оставался в номере. Но в
соседний поселили какого-то фаната тяжелого рока. Он, видимо, был глух, и оттого
на умеренной громкости дуэты отбойных молотков слушать не мог. Бороться с
меломаном было бесполезно, это он понял, когда портье попытался вразумить жильца:
в ответ тяжелый рок сменился на `легкий', но разницы никто не уловил, потому что
теперь не только децибелы музыки, но и тоскливые тексты песен давили на разум,
влетая в открытые окна и балконные двери номера Бэфросиаста.
Прослушав двадцать раз `О чем поет ночная птица', Бэф понял, что в двадцать
первый раз споет сам, и решил сменить интерьер своего номера на прелести
городского пейзажа, что открывались с гостиничной площади.
Нет, можно было просто закрыть окно и остаться в уединении номера, что в
принципе и сделали остальные жильцы, однако Бэфросиасту это бы не помогло. Мало
его слух был много острее человеческого, так еще и чувствительность обострена до
предела, и хоть в закрытые окна не проникали звуки музыки, зато легко — чужие
мысли, вернее, полное их отсутствие. Пустота и одиночество разъедали меломана, и
состояние его души фактически в точности отображало состояние Бэф. Он даже
подумал, что за стеной поселился его собрат, еще один Варн. Однако, привычного
знака приветствия, что принято меж своими, не последовало, и Бэф понял, что
ошибся — за стеной жил человек. Обычный депрессивный пессимист, что не жил, а
мучился своей жизнью, и пытался смириться с ней, примириться с собой. При этом
конфликтовал с окружающим миром, абсолютно естественным для человека способом —
оставаясь один на один с собой и своими одиночеством.
Был бы Варн, пришел бы к собрату, и они разделили бы его на двоих, как делят на
весь клан, на все сообщество. Но у человека свой подход к данной проблеме, они
живут огромными поселениями, образуя не то что города, мегаполисы, и все равно
не видят, не слышат, не чувствуют друг друга и не столько не понимают, сколько
не хотят понять. Пусть проблема будет одна на сотню миллионов, каждый все равно
будет нести ее в одиночку, не поделится, не попытается помочь. Эта сотня
миллионов одиночеств будет корчиться в моральной ломке строго каждый по
отдельности, в своей соте-квартире, четко сам с собой. И натягивать на лицо
маску безмятежного спокойствия при звонке в дверь, шутить и мило улыбаться
непрошенному гостю, прикрывая ханжеской лирикой гостеприимства стон и плач в
душе. А иначе — никак, а иначе они не умеют жить.
Бэф закрыл номер, прошел по коридору и… получил по носу внезапно
распахнувшейся дверью номера любителя громких оргий. Впрочем — любительницы.
Взъерошенного вида мадмуазель стояла, подперев одной рукой бок, другой, опираясь
на ручку дверцы, всем своим видом показывая крайнюю степень недовольства всем, а
опешившим от неожиданности мужчиной, в частности. И при этом ворчала, выкрикивая
в глубину коридора:
— Эй! Портье или как вас там?! Уснули?! Мне что самой за чаем сходить? Тогда
какого черта они здесь делают? В преферанс играют? Я чая дождусь или нет?! Черт!
Сколько можно ждать?!
— Успокойтесь, я позову кого-нибудь, — отнял руку от носа Бэф. Девушка кинула
на него злобный взгляд:
— Зачем мне кто-то?! Мне нужен чай! Черт знает, что! Десять минут назад сделала
заказ, сколько можно заваривать чай? Они что, его в Китае разливают?