незначительный проступок. Гнул под себя, порабощал, а я и не замечала, все
больше замыкалась, боялась слова поперек сказать. Смотрела на себя в зеркало и
видела ту, что он описывал — уродку со слишком большими глазами, слишком
вздернутым носом и не с золотистыми волосами, а безобразно рыжими. Он критиковал
мои наряды, и в итоге я перестала покупать что-то, боясь быть высмеянной. Что бы
я ни приготовила — все было не так: слишком много соли или слишком мало. Много
мяса, мало. Сладко, не подсластила. Я, стараясь угодить, как могла, и начала
ненавидеть себя, неуклюжую, ни на что не способную. А его любить еще больше —
еще бы, он такой уверенный, красивый, живет с таким убожеством, когда рядом
вьются девушки ему под стать. Месяц, год, три… Родился ребенок. Хлопот
прибавилось. Помощи не было. Просить его я не могла — боялась. Он устает, да и
не мужское это дело, крутиться по хозяйству, нянчиться. Да и знала заранее, что
он скажет в ответ: что ты вообще можешь, убогая? Но, видимо, всему есть предел.
Прут можно сгибать до определенной степени, потом он либо сломается, либо
выпрямится. Я пыталась выпрямиться не ради себя, ради Вацлова. Он рос, и как
любой ребенок, нуждался в материнской ласке, но он запретил мне ласкать ребенка,
жалеть, гладить, обнимать. Ребенок боялся лишний раз прижаться ко мне, а я
боялась спровоцировать скандал. Он стал распускать руки, не стесняясь сына.
Мальчик заболел… и умер…. Ребенок нуждался во внимании, но ему нужно было
срочно ехать со мной. Один он не хотел. Пустая вечеринка с друзьями в то время,
когда малыш задыхался, а няня смотрела TV… Мы вернулись под утро, когда Вацлав
был уже холодным…Я винила во всем себя, жалела лишь об одном, что не умерла
сама. Я в прямом смысле сходила с ума, слышала постоянные упреки и понимала — он
опять прав. Прав! Если б я престала гнуться, трезво взглянула на вещи, решила с
кем я, кто мне дороже… Если б я нашла в себе силы послала его к черту!!
Варн повернулась к Лесс, уставилась на нее:
— Страх, вот что сломало мне жизнь. Став Варн, я потеряла его, но его отголоски
порой просыпаются в нас. Они смешиваются с сожалением и пониманием прошлых лет,
дней и рождают ярость. Прошлое не отпускает, если ты не отпустишь его.
— А что было дальше?
— Дальше? А, ты вот о чем… Он напился, обвинил меня в смерти сына, в
нерадивости, в том, что у нас был лишь один ребенок, в куче других грехов. Я
летала по всей квартире, не сопротивляясь. Я надеялась, что он убьет меня. Не
получилось. Он заснул, я выжила. Полежала, потом встала и пошла топиться. Жизнь
закончилась. Я стояла на перилах моста и смотрела в черную воду. Мне казалось,
там, только там покой, свобода. Вацлав. Прыгнула с улыбкой. Летела к воде, как к
спасению. И была перехвачена. О, как я билась в руках Бэф, проклинала его,
рвалась вон. Но он не отпускал, держал в руках и успокаивал. Убаюкивал, как
ребенка. Он молчал. Но я чувствовала его сопереживание. Это было что-то
неизвестное мне. Я доверилась ему. И поняла — вот оно, то, к чему стремилась —
не хочу уходить, не уйду. До меня дошло, что ни один человек на свете не смог бы
перехватить меня на лету, отнести через реку на берег. Парить над холодной
дамбой….
— Где ты живешь? Я провожу.
— Нет, нет, пожалуйста! Вы не человек?
— Не бойся, я не причиняю вреда таким малышкам, как ты. Кто тебя обидел?
— Я сама себя обидела. Давно и непоправимо…. Вы вампир?
— Нет.
— Тогда кто?