— Знаю, знаю: вы умеете защищать своих женщин. Я не Гнездевский, уважаемый граф.
Хотя, хочу заметить, вы своими действиями наживаете весьма серьезных врагов. К
чему вам неприятности получать, лезть в дебри из-за женщин? Мало их,
беспроблемных, что ли? Не молоды ведь вы уже. Авантюры подобного рода больше
юнцам под стать, живучим да прыгучим, а нам, старикам, покой полезен. Тишь,
гладь, размеренность и юная чаровница под боком.
— Я не привык обсуждать свои пристрастия, привычки и планы с кем бы то ни было.
— Конечно. Это так, философское размышление. А нельзя получить документы раньше?
Мы в принципе уже немало знаем и работаем, но дознание шло бы быстрее при вашей
помощи. Не хочется мне упускать сообщников Гнездевского. Боюсь некоторых к
ответу не призвать.
— Хорошо, чем смогу, помогу, но лишь в случае убедительных доказательств о
терпимости по отношению к Лесс.
— Ее сегодня же переведут в полковой госпиталь, в тридцати километрах отсюда.
Ущелье Карапас. Сможете забрать ее через три месяца.
— Я не знаю, что будет через три месяца, как и вы. Но прослежу обязательно.
Разумно — кивнул полковник:
— Что ж, будем считать, договорились? — протянул ладонь для пожатия. Бэф не
без колебания пожал:
— Будем.
— Приятно иметь с вами дело, граф. Через час вас доставят, куда скажете.
— Надеюсь, больше не увидимся.
— Кто знает, граф, кто знает? При вашем-то темпераменте и любви к приключениям
зарекаться от свидания? — вставая, заметил Горловский. Улыбнулся Рицу по
отечески тепло. — И все-таки примите совет: держитесь подальше от сомнительных
связей. Тогда мы точно не встретимся.
Глава 22
Лесс лежала на кровати в одноместной, вполне комфортабельной палате, если б не
ее стеклянные стены. Удобно лишь служащему составу — десять палат — один пост, с
которого видно каждого пациента.
Алиса чувствовала себя мышкой, попавшей в аквариум. Осталось наглотаться воды —
лекарств, что заставляют пить по четыре раза в день под бдительным присмотром
медсестры и дежурного бойца, и пойти на дно — вглубь собственного сознания. Во
тьму мыслей, воспоминаний. А ей совсем не хочется туда. Потому что там горько,
холодно и больно. Там грязь пройденных лет, ошибок, убитые за пустую банкноту
люди, амбиции капитана, разбитые надежды, пепел, оставшийся от веры в свет и
добро. Там мама и Бэф, весь клан ставших ей братьями и сестрами свободных и
вечно пьяных от этой свободы Варн. Иных существ и все же более близких и
понятных, чем любой человек. А еще там живет сожаление о том, что сделано и что
не сделано. И никак ей не понять, о чем жалеет больше.
Месяц, два барахтается она в трясине собственной памяти и бродит кругами от
первого звонка в лицее до последнего трупа в доме `Ромео'. Ее напичкали
транквилизаторами, просканировали, простерилизовали мозг, до полной апатии свели
все физические ощущения. А память, как самое вредное, назойливое насекомое,
живет и здравствует, ширит свои директории, захватывая, словно прожорливый вирус,
не только нервные клетки, но и всю плоскость бытия.
И Лесс знала причину данных метаморфоз, понимала, что нужно сделать, чтоб
избавиться от угнетающего чувства тоски — убить причину дискомфорта, постоянного
третирования любой плоскости ее личности — любовь к Бэф. Но легко подумать, а