почти сотня, но странно, что именно о тебе, а не о них болит и ноет душа. Как ты?
Помирился ли с Ойко? Воспитываешь ли новых детенышей? Летаешь ли по ночам над
городом? Разговариваешь ли со звездами? Доносит ли ветер к тебе мой стон?
Море, океан вопросов, но ответы скрыты и спутаны как карты в колоде, и где ты и
где я — не найти, не угадать. Возможно, уже забыл обо мне, опять кормишь голубей
на площади Сан-Поло, кружишь на Венецианском карнавале очередную красавицу. А
завтра рванешь в высь, пройдешься в полете над Валенсией и Тулузой, прогуляешься
по площадям Рима, отобедаешь в Белградском ресторане, поохотишься в Вуковаре и
заснешь где-нибудь в Глейсдорфе или Мишкольце…
Неужели мы больше не увидимся?
`Маме кажется, что у меня горячка. Она то и дело щупает мой лоб, заглядывает в
глаза. Я стараюсь улыбнуться ей, воссоздать прежний, знакомый ей оптимизм в
глазах. Но вот беда, мне до ужаса хочется вместо этого просто прижаться к ней,
расплакаться и рассказать все, что со мной произошло вдали от нее. О тех душах,
что пришлось забрать, и о своей, что осталась в твоей обители.
Я так и не привыкла спать по ночам. Лежу, смотрю в потолок и мирюсь с инертным
существованием, борюсь с желанием встать на подоконник и взмыть в небо, пройтись
в прощальном кружении над городом и полететь к тебе.
Я постоянно убеждаю себя, что страсть пройдет, сгинет тоска и все наладится. Не
первый раз я влюблена…но разве любила?
`Сегодня видела птиц. Они летели к тебе огромной стаей. Я стояла и с завистью
смотрела им вслед, пока мама не увела меня с улицы. Кажется, она серьезно думает,
что медкомиссия не ошиблась. Еще немного и мама начнет пичкать меня лекарствами,
водить по психиатрам. И как объяснить ей, что это тупиковый путь, неверное
решение? Все проще и сложней: я больна любовью к тому, кого нет. Кто миф,
парадокс, иллюзия природы. Кто реальнее любой реальности. Кто мертв, но жив
более любого из живущих'.
`Я работаю. Хожу в тренажерный зал.
Купила себе пугач и палю по мишеням — пустым банкам на пустынном пляже за домом.
Много читаю, бегаю по утрам. Стараюсь загрузить себя всем, чем можно.
Не помогает'.
`На меня косятся соседи. Сослуживцы сторонятся, словно я чумная. Братья смотрят
как на инопланетянку. Мама — как на любимую, но тяжелобольную. А ведь я уже не
Варн. Я такой же человек, как и они. Но чувствую себя настолько одинокой,
подавленной, насколько, наверное, и муравей не чувствует себя в пустыне.
Наверняка дело во мне. Но как переломить себя? Заставить улыбнуться в ответ на
пошлость, рассмеяться грубой шутке, умиляться непроходимой глупостью,
восхищаться дурными манерами. Фальшивить, лицемерить, лгать изо дня в день. Быть,
как все.
Не хочу, потому что не могу. Твой образ хранит меня от лжи. Я знаю, свобода не в
запретах, свобода в той самой никому не нужной, такой некрасивой для всех правде.
А мне омерзительна кривда. Я знаю ее цену, знаю вкус и цвет ее сути.
Она пахнет кровью и горем…
Мама водит меня в церковь. Я хожу. Вот только исповедоваться мне не в чем. Мои
грехи и гиена не смоет, куда уж клирик отпоет'.
`Конец марта. Меня уволили.
Соседи нажаловались патрулю и у меня отобрали пугач. Теперь я в принудительном
порядке хожу к психологу и слушаю его сказки о неограниченных возможностях
человека. Где-то я уже слышала теорию о человеко-царе…Можно я останусь