— Надо, Люсь, соберись.
Та вскинула руку с пистолетом и принялась палить по маховикам, в тщетной надежде
остановить хоть один. Пули отскакивали, грозя задеть стрелка.
— Перестань, дохлый номер, — опустила ее руку Сталеску. — Давай: вдох, выдох
и вперед.
— Это самоубийство, Алиса.
— Единственный выход. Я иду первой. Если что… не останавливайся и на секунду,
уходи. Поняла?
— Ага… Камикадзе!
Девушки скривились в лицо друг другу, пытаясь изобразить бодрые улыбки
пофигисток, и пошли к адской машине.
Они лежали буквально в трех метрах от заветной дверцы на выход, в темноту
прохладной ночи, к траве, свежему воздуху и жизни, но могли лишь смотреть на нее.
До разума еще не доходило, что они дошли, да и сил подняться не было.
`А надо', - вяло подумала Алиса, покосившись на подругу. Та была зеленого цвета,
левая сторона лица, словно повстречалась с наждаком, рука от плеча до кисти
измолота и держалась, наверное, лишь на рукаве формы. Сталеску досталось меньше:
вывих запястья, да спина, как лицо Маликовой. Обошлось.
— Держись, Люся, держись, я сейчас, — прошептала Алиса, с трудом поднимаясь.
Набрала код, угадав с первого раза, распахнула дверь и выволокла подругу наружу.
Сама упала рядом.
`Надо бы позвать на помощь', - забилось голове. И услышала шорох шагов по траве.
Приподняла голову — увидела два армейских ботинка. Пошла взглядом дальше,
задирая голову вверх, и встретилась с ненавистной физиономией:
— А-а-а, Сток… Принимай….Живы, как видишь….
Люция лежала в лазарете. Руку ей собирали из осколков и лоскутков кожи, как
Франкенштейна. Обнадежили, пообещав долгий путь выздоровления, но о списании не
заикнулись. Это выводило Маликову из себя, но значительно меньше, чем
собственное отражение в зеркале. Лицо некогда симпатичной особы теперь походило
на маску уродца.
Нет, конечно, заживет, и, конечно, короста сойдет, но пластику делать придется в
любом случае. Если дадут, а ведь не дадут. Теперь у сержанта одна дорога —
добить Маликову, чтоб не было претензий со стороны родни и глобальных
неприятностей с кураторским отделом. Списывать ее в таком виде, ясно, чревато
последствиями и со стороны юридических органов и со стороны прессы. А так,
конечно хорошо всем — полежит девочка, очнется и вновь в строй, в тоннель и уже
навеки. Не даром ей даже звонки домой запретили, изолировали, переведя в
отдельную палату якобы для удобства.
`Итак, выбор не богат: либо я, либо сержант', - прошептала Люция, глядя на свое
отражение. Скривилась от отвращения к себе, ненависти ко всем и всему что ее
окружает: Лиса вон уже в строю. А что на спине в крестики-нолики в клетках
рубцов играть можно, не печалится. Понятно — спина, не лицо.
Дверь в палату хлопнула и на пороге появилась Алиса:
— Привет, — оглядела застывшую у зеркала санузла подругу.
— Что надо? — буркнула та, с силой хлопнув дверью санкомнаты. Прошла к постели.
Алиса вздохнула, проводив ее виноватым взглядом: три недели уже прошло, а Люция
все в себя прийти не может — злится, бурчит всем недовольная, и смотрит, словно
Сталеску специально в тот тоннель ее затащила, физиономией в маховик сунула.
— Люсь, я тебе яблок принесла…