вылететь домой, не верила до конца в то, что она подставила ее намеренно,
предала. А тут дошло, душу скрутило от ярости и обиды. Девушка рванула от
конвойных в сторону корпункта и толкнула Маликову:
— Я к тебе обращаюсь!
Та вперила в нее злобный взгляд, в котором не было и крохи прежних добрых чувств,
дружеских отношений. Алиса застыла, словно встретилась с гремучей змеёй.
Конвойный, подлетев, схватил Сталеску за плечо и силой потащил к комендатуре. И
та пошла, автоматически переставляя ноги, а сама все оборачивалась на Маликову,
вглядывалась в ее лицо и не видела той Люси, что была ей лучшей подругой долгие,
долгие годы. Алисе хотелось возмутиться, заплакать, воззвать к прожитым вместе
дням, неделям в том аду, что уже закончился для нее ценой жизни двух человек:
Сталеску и Стокман.
— Гадина ты, Люська, — прошептали губы.
Та, видимо, прочла, поняла и презрительно усмехнулась в ответ. Плевать мне на
тебя и на все то, что ты думаешь обо мне, — говорил ее взгляд: я домой лечу, а
ты гори здесь синим пламенем хоть в тоннеле, хоть в печи крематория!
`А может, вложить ее? Испортить настроение'? — мелькнула шалая мысль и тут же
погасла. Алиса свесила голову и побрела своей дорогой на личную Голгофу.
Горько, больно, но она сильная, сможет, выдюжит, а Люция… Бог ей судья и палач
— судьба. И она. Если доживет и выживет — свидятся. Выживет. Примет она
предложение Гнездовского — куда теперь деваться? Тем более, должок образовался
подружке любимой…
Кому-то должной быть Алиса не любила.
Глава 10.
Ей на шею словно накинули огненное лассо, а в глаза насыпали битого стекла.
— Лесс, очнись! — занозой вошел в ухо чей-то обеспокоенный голос. Она с трудом
разлепила веки и, щурясь, уставилась в карие глаза:
— Бэф, — прошелестело, как опавшая листва. Это ее голос?
— Лесс посмотри на меня, Лесс! — требовал Бэф.
Она застонала, оглушенная его яростным шепотом, и вдруг поняла — ей больно!
Глаза распахнулись от удивления — это жгучее чувство в шее, что не дает ей
дышать полной грудью, слепит сознание и плавит мозг — и есть боль?
— Мне больно, Бэф, — растерянно прошептала она ему в лицо, не веря самой себе.
Бэфросиаст насторожился, зрачки стали большими, зовущими в холод мрака, в
спасительную прохладу небытия. Лесс закрыла глаза, уткнулась лбом в плечо вожаку.
А тот осторожно дотронулся до раны на шее. Она увеличилась за ночь, края
разошлись, открывая взору желтые капельки гноя, вокруг отек, покраснение.
— Не может быть… — прошептал Бэф и встряхнул Лесс, заглянул ей в лицо. — Ты
же Варн…
— Я Варн, — послушно повторила она. Бэфросиаст качнул головой, с минуту думал
и вот, подхватив девушку на руки, полетел в горы.
Она была уверена — Бэф принес ее сюда, чтоб убить. Эта мысль не вызывала ни
малейшего трепета, ни сожаления, ни страха, ни единого шевеления в душе. Лесс
смотрела, как вожак роется снегу, и надеялась на то, что он перестанет, наконец,
изображать собаку и приступит к исполнению своего долга. Все правильно — больные
и убогие стае не нужны. Правда, она не ведала, бывают ли те и другие, и не
слышала о том, но может быть, потому и не знала, что такие исчезали только
появившись? Их вот также относили в горы, на самый верх, укладывали на камни и…
Бэф что-то откапал, вскинул взгляд на Лесс. Шагнул и сказал, склоняясь над ней: