ни больных.
Но что же тогда со мной? — хотела спросить Лесс, но вожак приложил пучок
пожухлой травы с искрами льда на желтоватых листьях к ране на шее, и Варн лишь
зашипела, забыв мысль. Минута, другая — боль прошла, отступила вместе с
вопросами и ответами и памятью о себе.
— Вот и все, — вздохнул Бэф, но облегчения в его голосе Лесс не услышала.
— Ты не доволен? Я огорчила тебя?
— Нет. Сейчас мы вернемся в замок, и ты будешь спать. И никогда ни кому не
скажешь о том, что с тобой сегодня случилось, — сказал он, вглядываясь в ее
зрачки. Лесс хотела возразить, заверив, что у нее все хорошо, и спать она совсем
не хочет, но вместо этого сладко зевнула, доверчиво прижалась к груди Бэф. Рука
вожака накрыла ее щеку в тот момент, когда Варн заснула.
Бэф же еще долго сидел на камнях, обнимая девушку, и думал — не рано ли он
радовался? Что ему теперь делать? И сколько ни рылся в памяти в поисках подобных
случаев, не мог найти аналогов. Варн — это Варн, человек — это человек, а как
быть с тем, кто не является ни тем, ни другим? Как помочь и от чего беречь?
Почему Монгрейм не рассказал ему о подобных случаях?
Кто бы знал, что получится именно так, а не иначе?
А если поискать ответы в библиотеке? Недаром он собирал книги — среди
литературного мусора попадались здравые мысли, и истина, завуалированная под
мистику и фантастику, нередко помогала ему, открываясь с совершенно неожиданной
стороны.
Бэф улыбнулся, поцеловал Лесс в висок:
— Ничего, человек загадал загадку, человек ее и разгадает. Выход есть всегда.
У одиночных изолированных камер для штрафников есть свое преимущество: в них
царит тишина и покой. Никто не орет `подъем'! Не заставляет отжиматься, стоять в
карауле, пробираться тайными тропами к заветной вещице, которой цена горсть
снега в пургу. Здесь живет уединенное размышление, тщательно охраняемое стенами,
полом и потолком. Три раза в день открывается люк-отсек, чтоб заключенный мог
питать мозг, уставший от дум.
Сутки из двух, отмерянных капитаном, Алиса проспала, убаюканная непривычной
тишиной. Вторые потратила на воспоминания. Она прощалась с собой вчерашней, и
это расставание было настолько мучительно, насколько тревожно и туманно было
будущее новой Алисы. Впрочем — Лисы. Хватит с нее зазеркалья глупых фантазий,
беспочвенных надежд и веры в то, чего нет и быть не может на свете. Мир оказался
не настолько красочным, как рисовала его детская наивность. И это также вызывало
острое чувство сожаления.
Но жизнь идет дальше, страница юношеских иллюзий перевернута, только и всего.
Новая страница, возможно, не богата цветными веселыми картинками, но зато более
монументальна в основе предложенного текста. Алиса напишет его сама, а другие
пусть думают, что напишут они.
Где-то она слышала, что жизнь — это игра, правила которой постоянно меняются.
Раньше она этого не понимала, а сейчас не только поняла, но и приняла. Правила
сменились — теперь она одна, сама за себя и, как и куда погребет, так и выгребет.
Надеяться же на течение не стоит — берег, к которому оно ее прибивает, не ласков.
Нет уж, `там хорошо, но нам туда не надо'. Придется идти курсом СВОН,
прицепившись к авианосцу Гнездевскому…
Он явился без приглашения после ужина. Прошел в камеру и сел на лежак, рядом с
Алисой. Уставился на нее, напустив в глаза тоски: