И выпускает в окна.
У ночной тишины
Есть красный петух рассвета.
Из перьев его поутру
Зарю раздувает ветер…
Она вдруг замолчала и подняла голову.
— Ну что же ты, — прошептал дракон. — Ты никогда не пела мне этой песни. Пой еще.
— Я ее только что выдумала и еще не знаю, что дальше, — ответила Раина. — Но я пела ее не тебе.
— А мне все равно, — ответил дракон, хотя было видно, что он и огорчен, и обижен. — Пой еще. Пожалуйста.
Раина скорчила гримаску, но запела — на этот раз какую-то немедийскую балладу. А Конан смотрел на нее и думал, что не ошибся: хозяйкой в этих подземельях была действительно она. Бирюзовый зверь всецело подчинялся ее капризам, ублажал ее, как мог — ведь не зря же в этой сокровищнице ни одной стоящей вещи, а сплошные побрякушки? На какой-то миг ему даже стало жаль дракона, но тут он снова вспомнил, как выл Сагратиус — и стиснул зубы. Ладно, он не тронет эту тварь, тем более что и тронуть-то как следует он ее не может. Но и сидеть здесь на забаву его девчонке тоже не будет. Захочет сама — пойдет с ним. Не захочет — невелика потеря.
Раина неслышными шагами подкралась к нему и молча указала на дракона. Тот спал, смежив веки и раздувая ноздри. В них, словно угольки под золой, дремало пламя, отчего казалось, что нос дракона светится изнутри.
Конан кивнул и девушка ткнула пальчиком в сторону светящегося шара. Киммериец сунул его в корзину с остатками снеди и двумя бутылями воды. Пятясь, почти на цыпочках, они вышли из сокровищницы.
— А что теперь? — спросила Раина по-прежнему шепотом.
Киммериец втянул воздух. Чутье варвара говорило ему, что идти надо вдоль струи сквозняка, и, чтобы лучше ее чувствовать, он послюнил палец и намазал нос. Раина, глядя на его приготовления, прыснула, зажав рот ладошкой.
— Пошли, — сказал Конан, глядя на нее совсем не так восторженно, как она на него.
И они пошли. Первые несколько залов Раина шла молча, но скоро не выдержала и принялась жаловаться. Она никогда не ходила в пещерах так далеко сама и уж тем более никогда не пыталась выбраться наверх. Ей было страшно, и она скулила, как брошенный матерью борзой щенок, когда он пытается идти на расползающихся длинных ногах и дрожит и подвывает на каждом неуверенном шагу.
Чтобы хоть как-то пресечь эти жалобы, потому что окрики заставляли ее замолчать лишь на очень короткое время, Конан спросил ее, откуда именно из Аквилонии она родом. Девушка оживилась и принялась рассказывать:
— Я родилась в маленьком городке близ офирской границы. Ничего примечательного в нашем захолустье не было: овцы, свиньи да виноград. Одной моей подружке повезло: она приглянулась проезжавшей у нас знатной даме, и та взяла ее в услужение и увезла в сам Истарил, к королевскому двору. Потом Мирата приезжала однажды к родным и рассказывала, как хороша столица, какие там дома в два и даже три этажа, какие дворцы и сады. По ее словам, выходило, что Истарил — просто обитель Митры на земле…
— Погоди-ка, — оборвал ее Конан. — Какой еще Истарил? Тот, что двести лет назад сравняли с землей пикты?
— Да нет, Истарил, столица!
— Ты что-то путаешь, девочка. Столица Аквилонии — Тарантия.
Раина возмущенно тряхнула волосами:
— Какая Тарантия! Я даже имени такого не знаю. В конце концов, кто там родился и вырос, ты или я? Не спорь, а лучше слушай. Ты же хотел знать, как я попала на этот остров? Ну вот. Однажды, когда урожай был особенно хорош, отец вздумал съездить с молодым вином на базар в Ианту, столицу Офира. Ее-то ты знаешь? — Конан утвердительно кивнул, и девушка продолжала: — Ну вот. И я напросилась с ним. Мне тогда было пятнадцать лет, и я слыла самой большой непоседой в округе.
Я его долго уламывала. Но, в конце концов, уговорила. И мы поехали. Самого путешествия я почти не помню. Но Ианту помню отлично. Никогда в жизни я не видела столько красивых домов разом! Отец оставил меня на повозке, а сам пошел разыскивать кого-то, кто распределял места на базаре.
И вот я, разряженная по нашим деревенским понятиям в пух и прах, сидела на бочках с вином и глазела по сторонам. И вдруг ко мне подходит жрец в белых одеждах. «Не хочешь ли взглянуть на самый прекрасный в мире храм, красавица?» — спрашивает он меня. «Конечно, хочу, — отвечаю я, — но я не могу с вами идти, потому что отец запретил мне уходить из дома с чужими людьми». — «Ты боишься, что я сделаю с тобой что-нибудь дурное? — говорит он самым медовым голосом. — Не бойся, я ведь служитель бога. А служитель бога не может причинить зла ни одному из его творений». Словом, он меня уговорил…
— Помолчи-ка, — сказал вдруг Конан. Они стояли у развилки, от которой шло сразу три коридора — вниз, наверх и прямо. Варвар шумно втягивал воздух, пытаясь определить, который из трех выбрать. — В центральном слишком тепло, — пробормотал он. — Значит, он ведет вниз. В правом воздух застоявшийся, хоть он и уходит выше. Значит, мы идем налево. Клянусь Кромом, я найду выход! Должен найти! Я должен теперь дойти до края мира и выпить за Сагратиуса бутылку самого лучшего вина, как он собирался!
Вспомнив Сагратиуса, Конан вспомнил и Кинду, а вместе с ними — дракона, мирно спавшего в самом центре лабиринта. «Будь ты проклят, желтопузая лягушка, — пробормотал киммериец. — Ничего, я с тобой еще поквитаюсь!»
Он двинулся вперед, и Раина продолжила с того места, на котором ее прервали:
— Он меня уговорил, и я пошла. Мы пришли в храм — и меня сделали невестой бога. Даже не спросили, какой я веры. А когда меня разыскал отец, ему дали сто золотых — и он обо мне и думать забыл. Ну, долго я там не задержалась. Был там один мальчишка на побегушках — младший жрец. Ему все это тоже опротивело, но он боялся. Я его соблазнила, и мы бежали. Правда, в Кофе на нас напали разбойники, и его убили… но я-то осталась жива!
«Хорошо сказано, — подумал Конан. — Эй, киммериец, а не пытаются ли сейчас с тобой проделать то же самое? Может быть, она все-таки ведьма?» Но никакого ощущения реальной власти над Призрачным миром от Раины не исходило.
— Ну вот, его убили, а меня продали богатому шемиту из Асгалуна. У него я пробыла три года, пока меня не увидел на морской прогулке король Шема, Традрикес…
— Король всего Шема? — уточнил Конан и, получил ответ:
— Ну, конечно. У них же единое государство, хотя некоторые города и пытаются объявить себя независимыми от короны.
Выслушав эту ахинею, киммериец окончательно уверился, что девчонка в пещерах тронулась умом. Единый правитель Шема, надо же! Да он сам когда-то чуть не стал царем одного из городов и, сколько себя помнил, города шемитов всегда воевали меж собой, потому что у каждого был свой правитель, своя армия и свой закон.
— Традрикес увидел меня и влюбился с первого взгляда. Он выкупил меня у прежнего хозяина и сделал первой женой в своем гареме. И вот однажды, во время паломничества к Острову Идолов, на наш корабль напали. Мой повелитель был убит, галера захвачена, а меня присвоил капитан пиратов. Он заставлял меня петь ему с утра до ночи, прямо как этот, — она кивнула назад, в ту сторону, где по ее предположениям спал дракон. На самом деле они уже три или четыре раза свернули, так что дракон находился теперь справа от них, а не позади.
— А как тебя заполучил он? — спросил Конан, предпочитая, чтобы она была занята рассказом, а не жалобами о том, что у нее болят ноги, что она голодна и смертельно устала — и так далее. Этого всего киммериец уже наслушался.
— Так же, как и тебя. Однажды галера попала в шторм, и нас унесло далеко от берега. Десять дней мы болтались едва живые между небом и землей, а на одиннадцатый нас увидел он. Услышал, как я пою — хозяин думал, что моя молитва поможет буре утихнуть, и принуждал меня петь еще и еще, хотя я совсем охрипла и замерзла — так вот, он услышал, как я пою, протаранил галеру, всех утопил, а меня отвез на берег. Он может превращаться в человека, когда захочет — ты видел сам. Правда, ненадолго, но этого и не требовалось. В первом же городе мы купили мне новую одежду и вернулись к морю. Он не отпускал меня ни на шаг. И принес от Вендии сюда — за одну ночь. Он очень быстро плавает.
Тот, о ком они говорили, по-прежнему лежал в сокровищнице. Сквозь сон он слышал, как эти двое плутают в его лабиринте — и лишь усмехался в усы. Пусть. Он как следует выспится, а потом принесет им поесть. Ни один смертный не в силах отыскать дорогу наверх из его подземного дворца. Пусть Раина побегает. Опыт с мужчиной уже дал свои плоды: сегодня он услышал первую новую песню за последние пятьдесят лет…
А Конан и Раина поднимались все выше. Уже дважды они останавливались, чтобы поесть — и теперь в корзине лежал только светящийся шар. Девушка устала, сбила себе ноги о камни и порвала платье. Но Конан упорно тащил ее за собой. Он чувствовал, что выход где-то близко.
Они вышли к новой большой лестнице — третьей по счету за сегодняшний день, — и на нижней ее ступеньке Раина села и отказалось идти дальше.
— Я есть хочу! — капризно заявила она в десятый или в пятнадцатый раз. — И пить! Зачем я только пошла с тобой!
— Ты можешь как-нибудь погасить этот шар? — спросил Конан вместо ответа. Ведь не бить же, в конце концов, сумасшедшую.
— Но мы же тогда останемся в темноте, — испуганно сказала она.
— Не останемся. Смотри, сверху идет свет. Мы увидим его лучше, если ты загасишь шар.
— Его можно просто оставить, тогда он погаснет сам. Пусть лежит. Я только корзину заберу — тут есть пустой кувшин.
Лестница оказалась крутой и длинной. Но сверху действительно пробивался свет, и торопясь выйти к нему, они бежали по ступеням, не чувствуя усталости. Лестница заканчивалась небольшой площадкой и дверью, едва приоткрытой. Конан надавил на нее плечом — и они вышли наружу.
Был уже поздний вечер, солнце садилось за горные вершины. Они вышли не к морю, а в долину, вылезя прямо из склона горы.
Спуск вниз по козьей тропе не отнял у них много времени. Еще солнце не вовсе скрылось за деревьями, когда они, найдя среди зарослей ивняка маленький родник, уже плескались и брызгали друг на друга водой, как дети. Напившись, Конан растянулся на мягкой траве и закрыл глаза. В этот миг он был совершенно счастлив.
— Конан, — позвала его Раина, подкрадываясь. — Синеглазый мой варвар… Посмотри на меня. Хороша ли я?