Конан серьезно кивнул. У императора Нихон-но, оказывается, была веская причина удерживать незваного гостя в плену. Кто посмеет противиться воле богов? Теперь же, глядя на резвящуюся пару, киммериец понимал, почему боги заставили его пройти весь этот путь. Впервые он увидел в Аридо не живую легенду, чудом не отправившуюся вослед за всем тем, что унесла с собой Катастрофа, а нечто само собой разумеющееся, словно этому острову недоставало именно дракона, чтобы стать самым прекрасным местом на свете. Как будто у драгоценной вазы был отбит край, а Конан принес и приладил недостающий кусок.
— Живя бок о бок с драконами, мой народ стал походить на них, — продолжал старик. — Мы стали почти бессмертны, научились ценить тихий звук и нерезкий запах, научились говорить со всякой живой вещью, а в неживых пробуждать душу. Мы не воюем, не обираем друг друга, мы забыли, что такое злоба и ненависть. Долгий век и схожесть с кхитайцами позволяет нам путешествовать неузнанными в вашем мире, многое видеть, многое знать. Мы мало похожи на людей, населяющих Туранский материк.
— Как же вы все-таки разделились? — поинтересовался Конан. Этот вопрос занимал его более всего. Он никак не мог поверить, что в Аридоси жило на самом деле два существа. Хотя если вдуматься, то последние дни дракон вел себя все более странно — старел человеком и молодел драконом.
Патриарх, улыбаясь, посмотрел на любовников. Утомившись, они перестали метаться и улеглись рядышком на песке, время от времени покусывая друг друга за уши.
— Когда Кагия-химэ, Лунная Дева, почуяла, что Аридоси вернулся, она примчалась сюда быстрее горного ветра. Мы в это время еще спали, вернее, я спал, а он дремал, ибо я отдыхал только вместе с ним, а потому уставал больше, чем он. Увидев старую приятельницу, он кинулся ей навстречу с такой внезапной прытью, что я не поспел вслед за ним и остался спать. А проснувшись, вспомнил все, что должен был вспомнить. Потом я стал искать тебя — не так, как это делаете вы, а по-своему, — нашел и велел им принести тебя сюда. Ты, кажется, дрался?
— Да, отец, и не скажу, чтобы твои стражники показались мне неопытными юнцами! — ответил Конан с кривой усмешкой. — Я-то прошел неплохую школу, а любой другой на моем месте был бы убит прежде, чем успел вздохнуть!
— Твою школу я знаю, — заметил на это старик. — Чем дольше длится жизнь, тем она ценнее в твоих глазах, и потому каждому необходимо владеть Искусством Убивать. И здесь ему учат не один год, как учили тебя, а всю жизнь. Суди сам, сколь многому можно научиться! Теперь же я хочу, чтобы ты проводил меня во дворец. Пусть мой непутевый сын сам принесет тебе свои извинения.
— Извини, многомудрый старец, но с твоим сыном я уже знаком, — поспешно отказался Конан. — Лучше вели своему дракону увезти меня куда-нибудь подальше. Я слышал разговор стражников, так они сказали, что с утра меня начнут искать…
— Вот мы и найдемся, — кивнул старик. Железными пальцами он взял киммерийца за локоть — тот едва не охнул от такой хватки, — и повлек к драконам, приговаривая на ходу:
— Нерадивость должна быть наказана. Если бы мой сын уделил тебе должное внимание и задумался, каким же образом приплыл ты без корабля на острова, удаленные от всех берегов на десять дней пути, он повел бы себя иначе. Идем-идем.
Волей-неволей Конану пришлось подчиниться. Он уже понял, что без повеления этого человека, который еще во время Катастрофы был стар настолько, что отказался от трона, никто в этой стране не пошевельнет ни пальцем, ни когтем, чтобы помочь киммерийцу вернуться в западные земли. Посему оставалось следовать за ним. В виде Аридо ему этот старик, пожалуй, нравился больше.
Тем временем драконы, послушные знаку старца, приблизились к людям. Конан вгляделся в золотые глаза своего приятеля — теперь там не было ни злости, ни хитрости, ни даже просто разума: они были ясны, как чешуя его подруги. Дракон был счастлив и совершенно позабыл о своем существовании в одном теле с магом.
— Ну и Нергал с тобой, бирюзовое брюхо, — проворчал Конан, еще не зная, рад он этому или нет. По совести, для дракона было бы лучше не помнить о прошедших веках мучений на острове, где он сидел как паук в паутине и ловил все проходящие мимо корабли, лишь бы о нем не узнали люди.
— Садись, сын мой, — пригласил старик. — Думаю, тебе будет привычнее Аридо, да и сам он свыкся с тобою.
Ласковым жестом, подходящим более по отношению к кошке, чем к дракону, он протянул руку и почесал огромного зверя под нижней челюстью. Дракон сощурил глаза и издал звук, похожий на глухое ворчание голодного волка.
Конан не заставил себя долго упрашивать и мигом устроился на спине Аридо. Старик сел на золотого — боком, как садятся в седло изнеженные аквилонские красавицы, выезжая на охоту в платьях с длинными шлейфами, — и тихонько щелкнул Кагию-химэ меж ушей. Она прижала лапы к бокам и двинулась с места так стремительно, что мгновение спустя почти пропала за деревьями.
— Ну, чего ты ждешь? — ворчливо спросил Конан у своего скакуна. Было так непривычно видеть в Аридо бессловесную неразумную тварь. Разум и речь давала ему душа колдуна, хранившаяся в надежной оболочке из бирюзовых чешуй. Теперь душа отделилась, заняв собственное тело, и Конан для ящера не более чем всадник, и то на короткое время…
Дракон обернул на него морду. В золотых глазах Аридо плясали веселые искорки.
— Я все помню, — тихонько сказал дракон и шутливо ткнул Конана носом так, что тот едва не слетел с его шеи. — Только ты не говори ему. Он расстроится. Для него я должен быть немым беспечным зверем. Пусть я для него таким и буду, ладно?
Киммериец раскинул руки, издал ликующий вопль и расхохотался — впервые от всей души с тех пор, как покинул Тай Чанру.
В первое свое путешествие до столицы Конан добирался почти трое суток. Драконам же на этот путь хватило времени от обеда до заката. Впрочем, они и шли не дорогой, а напрямую через леса и реки.
Сначала они выехали из леса в распаханные поля, затем потянулись сады и дома поселян. Ближе к столице начались усадьбы тех, кто был приближен ко двору. Конан полагал, что старик минует их, обходя как можно дальше, но вернувшийся император велел драконам выбираться на дорогу и идти помедленнее, чтобы дать себя как следует рассмотреть.
Стоило поглядеть на то, как высыпал на улицы народ, завидев двух драконов. Люди выскакивали из домов, женщины выносили детей и поднимали их повыше, чтобы те тоже смогли полюбоваться. Сначала все видели только драконов и глазели на них, пока, наконец, кто-то не разглядел всадников и не крикнул: «Император-отец! Вернулся Старший Сын Неба!» — и переполох поднялся вдвое против прежнего.
Драконы гордо шествовали по мощенной яшмой дороге, а вслед за ними из усадеб одна за другой выкатывались повозки. Их на ходу увивали лентами и цветами, украшая даже быков, тащивших экипажи. В повозках восседали дамы, нарядные и пестрые, как стайка южных птиц. Их сопровождали всадники в платьях не менее ярких, чем женские. Слуги и дети, вопя и распевая какие-то песенки, бежали вслед.
Отовсюду слышался смех и приветственные выкрики. Толпа росла, и к большим земляным воротам, отмечавшим въезд в столицу, подошло уже целое шествие.
Император-сын, как видно извещенный скороходом, вышел отцу навстречу в сопровождении пышной свиты. Драконы остановились под стеной дворца и двое подбежавших слуг почтительно помогли старцу сойти наземь, хотя он в этом и не нуждался. Младший император согнулся в поклоне чуть ли не вдвое и распрямился лишь тогда, когда отец обнял его за плечи.
На лице сына была написана искренняя радость, в глазах дрожали слезы. Патриарх обернулся на Конана и знаком велел ему следовать за собой. Киммериец напряженно оглядывался, не возьмется ли кто-нибудь поминать ему вчерашний побег, но и стража, и царедворцы, включая Акиро и Корэтика, лишь почтительно ему поклонились, ничем не выдавая, что видят его не впервые.
Чем-то их поклоны и молчаливые приветствия напоминали бесконечные церемонии кхитайцев, но здесь, в отличие от Города Тысячи Драконов, все лица были живыми, а не застывшими масками с щелочками хитрых темных глаз. То, что ни отец, ни сын не сказали друг другу ни слова, скорее выглядело как переполненность чувствами, чем как их отсутствие. Да, это были не кхитайцы, но Конан, глядя на них, думал о том, что ему вконец опротивели желтые физиономии, кому бы они ни принадлежали. Короткая передышка среди народа Южного Ветра лишь усилила его тоску по родному северу, где правят не маги, а короли, где верное сердце и искусный клинок ценятся дороже ворожбы и нефритовых безделушек.
Войдя в зал приемов, император попросил всех удалиться, оставив его наедине с отцом. Царедворцы вышли, остался лишь Конан. Едва за пышной свитой закрылись резные двери, старик вскочил с места и принялся расхаживать по залу. Полы его одежд воинственно взметывались, когда он резко останавливался, чтобы повернуться к сыну.
Высокий голос патриарха дрожал от гнева, и голова императора клонилась все ниже.
— Как ты мог! — выкрикивал старик. — Как ты только мог допустить такое! Разве не в твоем распоряжении вся магия мира и благословение богов? Единственный дракон! Как ты допустил, чтобы погибли все остальные? Или не слушались они тебя с первого слова? Как ты мог быть так беспечен?
— Я старался, отец. Наши острова не ушли под воду, но волна поднялась в сто сайку, и почти все драконы воздуха погибли в один день. Их расшвыряло в море, они не смогли выплыть. Многих из тех, кто был под землей, завалило и зажало сдвигами каменных пластов. В самом центре Хо-сай разверзся огненный вулкан, и все Красные ринулись в него с радостными воплями. Вулкан потух и, видно, закупорился плотной пробкой остывшей лавы и пепла, потому что ни один огненный дракон не вернулся с тех пор.
— А остальные?
— Остальные тоже вскоре начали уходить от нас. Они гибли один за другим… Думаю, что от тоски по сородичам. Старая Матерь легла на берегу и отказывалась от всего, пока не умерла. Осталась одна Лунная Дева, и теперь я понимаю, что она ждала Аридоси, как-то узнав, что он жив. Больше не выжил никто.
Похоже, искреннее раскаяние, написанное на лице сына, смягчило гнев ушедшего императора. Помолчав, он спросил, уже мягче:
— Много ли людей погибло тогда?
Младший правитель горестно покачал головой.
— Почти все, кто оказался на побережье. Целые поселения были унесены в океан со всеми, кто был в домах и на пашнях. Я вернул к жизни тех, кто скончался всего лишь от ран, но многие были унесены в море или раздавлены камнями и упавшими деревьями. И нас все еще меньше, чем до Катастрофы, потому что дети растут медленно. Я объявил, что каждую вновь созданную семью, будь это даже простые бродяги-поденщики, я наделю большим участком земли, и таким образом мне удалось быстро возместить большую часть потерь. Но все же…
Какое-то время патриарх расхаживал молча. Кисти его пояса волочились за ним, извиваясь по узорному полу, как змеи. Потом взгляд его упал на Конана, стоявшего у раздвижной ширмы. Брови старца вновь сошлись на переносице.
— Теперь ответь мне, почему не сумел ты достойно принять этого вот человека? Можешь не говорить. Проступок твой тяжел тем более, что ты должен был принять его не просто как странника, а как почетного гостя, сообразно заслугам, ведь он привел сюда Аридо! Теперь во искупление вины ты своей рукой выберешь ему достойный дар. Я сказал, а ты слышал. Ступай.
Младший, не посмев ни взглядом, ни вздохом выразить неудовольствие или несогласие, молча поднялся со своего места, поклонился отцу и вышел из зала приемов. Старик обернулся к Конану. Глаза его смеялись.
— Не слишком ли ты суров к нему, мудрейший? — изображая на лице озабоченность, спросил киммериец. — Он принял меня… гм… не так уж плохо. И был очень расстроен исчезновением Лунной Девы. Всякий бы на его месте был небрежен с пришельцем.
— Я понимаю твои мысли лучше, чем слова, — отозвался старик, улыбаясь. — И согласен с тобой: выговор при чужаке горше вдвое. Но ты скоро оставишь нас и, если только не вмешаются вновь благие боги, никогда больше здесь не появишься. А потому гордость моего сына будет страдать ровно столько, сколько он заслужил. Я слышу шаги — он возвращается.
Несколько мгновений спустя шум шагов стал слышен и Конану. Двустворчатые двери распахнулись, и в зал вошла пышная процессия.
Впереди, бледный от волнения, шел юноша из дворцовой гвардии. На вытянутых руках он нес дар императора — что-то длинное и узкое в драгоценном лаковом футляре с богатой инкрустацией, — но взгляд его, красноречивый, как взгляд влюбленного, был устремлен на патриарха. Сколько лет было этому мальчику, если он знал в лицо ушедшего два или три тысячелетия назад правителя? Следом за ним шел, спрятав ладони в рукавах многослойных одежд, сам император, далее следовали сановники и придворные сообразно рангам. Старик легонько подтолкнул киммерийца — ступай, мол, навстречу.
По знаку императора с футляра сняли крышку, и Конан увидел свою награду. На алом шелке, рдеющая в огненных бликах на полированной зеркальной стали, лежала хатана. Рукоять ее была обвита черным с золотом шнуром, ножны выточены из черного дерева. Она покоилась в лаковой шкатулке, как драгоценность, как Рана Риорда, возлежащий в своей колыбели. Глаза киммерийца загорелись.
— Ты вернул нам самое дорогое, что было у нас, — торжественно, нараспев сказал император. — Старшего в роду и последнего оставшегося в живых дракона-самца. Теперь мы, быть может, сможем восстановить это украшение нашего мира, во всяком случае, род их не угаснет. Поэтому прими в дар самую большую драгоценность нашей сокровищницы. Имя этого меча — Кама Гатэри, Откровение Бога. Равной ей нет во всем свете.
— Вот это подарок! — выдохнул Конан. Выхватив меч из футляра, он восторженно разглядывал изящную форму и ясную гладь клинка, в которой синими точками вспыхивало отражение его глаз. — Благодарю тебя, владыка!
Император улыбнулся.