— Надо спешить, — сказал Виктор, — моя мать в курсе. Кто-то ей сказал. Я бы не хотел, чтобы Анита была здесь, когда она приедет.
— Лежи тихо, — сказал Эдуард.
Врач взял чуть слишком глубоко, и я снова дернулась, пальцы сжались в кулаки.
— Не могу не шевелиться, — признала я.
— Бернардо, Олаф! — позвал он.
— Блин.
Я не хотела, чтобы меня держали, но… даже сопротивляться не стала бы. Не смогла бы.
Забавно, как никто не стал спорить с заявлением, что не надо нам здесь быть, когда появится Вивиана. Она едва но подчинила меня своей власти, когда я была здорова, сейчас, раненая и ослабевшая… не знаю, смогла бы я ее не впустить себе в голову.
Бернардо взял меня за правую руку и прижал к столу в двух местах. Виктор взял другую, в которой была игла капельницы. И когда я почувствовала руки у себя на бедрах, по одной на каждом, я знала, чьи они. Олаф.
— Вот блин!
— Анита, ты на меня смотри и со мной говори.
— Сам говори.
Я почувствовала руки у себя на животе.
— Что вы там делаете?
Самой было противно, какой у меня оказался испуганный высокий голос.
— Начинаю шить. Заранее прошу прощения, что будет больно.
И я ощутила укол первого прохода иглы, но это должен был быть не последний. Чтобы не было шрамов, использовали более тонкую иглу и более тонкую нить. Получается дольше, и больше нужно швов. Вот не уверена, что моя суетность стоит таких жертв.
Эдуард отвлекал меня разговором, пока остальные старались удержать неподвижно. Он рассказывал про Донну и детей. Шептал о той работе в Южной Америке, куда я с ним не ездила, рассказывал, как пришлось убивать тварей, которых я только в книжке видела. Он столько сообщал личных подробностей, сколько никогда в жизни я от него не слышала. Пока я готова лежать тихо, он мне будет шептать свои тайны.
Я ждала, чтобы боль притупилась, но бывает такая боль, которая не притупляется. Эта вот была острой и тошнотворной, и ощущение стягиваемых разрезов кожи было таким, что мой желудок не выдерживал.
— Стошнит сейчас, — сумела я сказать.
— Сейчас ее стошнит, — повторил Эдуард, и державшие меня руки убрались. Я слишком быстро попыталась перевернуться набок и отдала всю еду, которую сумела удержать на месте убийства. Вегас действительно оказывался для меня городом развлечений.
Свежая боль в животе прорезалась иногда и в середине рвоты. Доктор вытер мне рот, потом снова положил на спину.
— Она вытянула несколько швов.
— Простите, — сумела я сказать.
Голос у врача стал сердитый:
— Мне надо, чтобы ее держали. Она все равно дергается, и если у нее будет рвота от боли, швы могут не выдержать.
— Что мы должны делать? — спросил Виктор.
А я была счастлива, что он сейчас меня не зашивает. Пусть говорят хоть целую вечность, лишь бы снова не начали. Я поняла, что тут не только боль, а еще и ощущение.
— Держите ее, — велел доктор.
Растворы в капельнице помогли прояснить мысли и зрение, и я теперь его четко видела. Он был афроамериканец, стриженый почти наголо, среднего сложения, с маленькими уверенными руками. На нем был зеленый хирургический халат поверх одежды и латексные перчатки.
Эдуард убрал руки от моего лица, чтобы прижать плечи к столу. Виктор взял ноги, предоставляя Олафу руку, которую до того держал. Когда гигант начал возражать, Виктор ответил:
— Я оборотень. И ни один человек, как бы ни был силен, со мной не сравнится.
Олафу это не понравилось, но он взял меня за руку выше локтя, а Виктор залез на стол — прижать нижнюю часть тела. Он был силен. Все они сильны, но я тоже, благодаря вампирским меткам Жан-Клода.
Эдуард надавил как следует, прижимая мне плечи, но я не смогла не дернуться, когда игла снова пошла через кожу.
— Кричи, — сказал Эдуард.
— Что?
— Кричи, Анита. Боль надо выпустить так или этак. Если будешь кричать, может быть, сумеешь не шевелиться.
— Если начну орать, я не смогу прекратить.
— Мы никому не расскажем, — сказал Бернардо поверх руки, которую прижимал к столу почти отчаянно.
Игла воткнулась в кожу, потянула. Я открыла рот и завопила. Весь свой страх, все желание драться или бежать вложила я в этот крик. Орала со всей скоростью, с которой успевала втягивать в себя воздух. Орала, рыдала, ругалась, но перестала дергаться.
Когда врач закончил шить, меня трясло в испарине, тошнило, глаза не видели, саднило горло, но дело было сделано.
Опустевший пакет прозрачной жидкости врач заменил на новый.
— Она опять в шоке, мне это не нравится.
Кто-то принес одеяло, меня накрыли. Я сумела сказать хрипло, сама не узнавая своего голоса:
— Надо уходить. Сюда придет Виви, да и за Полой Чу надо присмотреть.
— Вы никуда не пойдете, пока еще один пакет раствора не прокапаем, — отрезал доктор.
Эдуард снова держал мне голову, поглаживая край волос, где прилип к лицу мокрый локон.
— Он прав. В таком виде ты никуда ехать не можешь.
— Мы поедем и проследим, чтобы Пола Чу не ушла, — сказал Олаф.