— Она пыталась, но я как-то не очень полагаюсь на украшения.
— И все же ты веришь в этот кусочек металла на шее, — улыбнулась она снова.
Я не совсем поняла, имеет она в виду крест или медальон, но в любом случае в ее словах был смысл.
— Ты права, моя наставница мне говорила о камнях и прочей бижутерии. Просто я в нее не верю.
— Есть вещи, которые действуют независимо от веры или неверия, маршал.
— Вот на мне кое-что есть, — сказал Бернардо, — и оно просто действует, Анита.
— Камни? — спросила я.
Он кивнул.
— Они помогают тебе видеть то, за чем ты охотишься, — сказала ему Феба. — Но когда ты снял крест, они улучшали твое зрение в духовном мире, но не защищали тебя от него.
Он пожал плечами:
— Я получил ровно то, чего просил. Может быть, я просто не знал сам, что мне нужно.
Я посмотрела на него. Он уже надел крест обратно, но глаза у него еще напряженно щурились. Видение Марми Нуар сильно его напугало.
— Я бы не предположила, что ты из любителей амулетов, — сказала я.
— Ты же сама говорила, Анита: у нас нет твоих талантов работы с мертвыми. Привлекаем себе на помощь подручные средства.
Я посмотрела на Эдуарда:
— И ты ими тоже пользуешься?
Он покачал головой.
— А ты? — обратилась я к Олафу.
— Не камнями и не магией.
— А чем?
— Крест, благословенный весьма святым мужем. Он горит его верой, не моей.
— А для тебя лично кресты не действуют? — спросила я и тут же пожалела.
— Тот же муж мне сказал, что я проклят, и никакое количество «Аве, Мария» и прочих молитв меня не спасет.
— Спасен может быть каждый, — возразила я.
— Чтобы получить прощение, нужно раскаяться в грехах.
Он смотрел на меня пещерами глаз в упор.
— А ты нераскаявшийся.
Он кивнул.
Я подумала об этом — о том, что его крест горит верой святого мужа, который предсказал Олафу низвержение в ад, если он не раскается. Он не раскаялся, но крест, полученный от святого, носит, и крест этот действует. От такой логики, то есть ее отсутствия, у меня голова заболела. Но в конечном счете вера не имеет отношения к логике. Иногда она требует нелогичности.
— Ты его убил? — спросил Бернардо.
Олаф посмотрел на него:
— Зачем мне было его убивать?
— А почему было не убить?
Олаф задумался на секунду и ответил:
— Мне этого не хотелось, и никто мне за это не заплатил бы.
Вот в этом весь Олаф. Он не потому не убил священника, что это нехорошо, а потому что ему это не доставило бы ни удовольствия, ни денег. Далее Эдуард в самых своих резких проявлениях такой логике не следовал бы.
— Мы очень свободно при вас разговариваем, — сказал Эдуард. — Почему бы это?
— Наверное, потому что чувствуете себя свободными.
Он мотнул головой:
— Нет. Вы на эту комнату или на весь дом наложили какое-то постоянное заклятие.
— Единственное у меня тут заклинание — чтобы каждой мог говорить свободно, если хочет. Очевидно, у ваших друзей такое желание есть, а у вас нет.
— Я не верю, что исповедь приносит душе пользу.
— Я тоже, — ответила она, — но она освобождает запертые части души, или же помогает успокоить разум.
Он покачал головой, потом обернулся ко мне:
— Если надо, чтобы она что-то сделала с медальоном, то давай. Нам пора.
Я вытащила вторую цепочку из-под жилета и всей одежды. Когда-то я пыталась носить медальон и крест на одной цепочке, но слишком много раз мне нужно было показывать крест, и меня утомили вопросы, что означает второй символ. На металле был изображен многоголовый кот, и если посмотреть на медальон под нужным углом, видны были полосы и символы, начерченные по краю. Я пыталась его выдать за ладанку, но он недостаточно невинно для этого выглядел.
Я протянула его Фебе. Она его осторожно взяла за цепочку двумя пальцами;
— Очень старая вещь.
Я кивнула: