— И как? — спросил Эдуард.
— Ответила правильно.
— Откуда ты знала? — спросил Олаф, и с неподдельной возмущенной интонацией.
Я расстегнула привязной ремень.
— Слушай, перестань сейчас же. Ты еще не заработал право на ревность или обиду.
Олаф глянул на меня неприветливо.
— Сонни и Паук видят, как мы спорим, — напомнил Олаф.
Я забыла про двух полисменов, что ехали за нами. Это даже не небрежность, для этого нет названия.
— Ладно, хорошо, только я всерьез говорю, Олаф. Польщена, что ты пытаешься за мной ухаживать, как нормальный мужик, только нормальный мужик не станет ревновать еще даже до первого поцелуя.
— Неправда, — сказали в один голос Эдуард и Бернардо.
— Как? — переспросила я.
Они переглянулись, потом Эдуард сказал:
— Я втрескался когда-то в одну девицу, всерьез и впервые. Никогда ее не целовал, даже не держал за руку, но ревновал ко всем, кто оказывался рядом.
Я попыталась себе представить молодого робкого Эдуарда — и не смогла. Но приятно было знать, что когда-то и он был мальчишкой а то иногда казалось, что Эдуард вышел какой есть из головы какого-то гневного божества, Палладой зла.
— Мне случалось ревновать женщин, у которых были романы с моими друзьями. На территории друзей не браконьерствуешь, но иногда завидно смотреть, как им хорошо вместе, — вставил Бернардо.
— Мы с Анитой думали, что ты готов браконьерствовать, — сказал Олаф.
— Ну, если я люблю женщин, это еще не значит, что у меня принципов нет. Серьезных подруг моих друзей я не трогаю. И жен тех, кто мне нравится.
— Приятно слышать, что у тебя есть принципы.
Я постаралась вложить в эту фразу побольше язвительности, и мне удалось.
— Не помнишь, — спросил Бернардо, — что там за поговорка насчет стеклянного дома?
— Я чужих мужей не трогаю.
— А я вампирш, — ответил он.
Очко в его пользу. Но вслух я сказала:
— Ты даже не знаешь, чего лишаешься.
— Я не хотел бы спать с женщиной, которая меня может заворожить взглядом. Надо все время помнить, чтобы в глаза не глядеть.
— Так что дело не в смертности, а в практичности?
— Да, и проблема с влажностью.
— Ты о чем?
— О том, что они мертвы, Анита, а у мертвых смазка не выделяется.
— Стоп. Прекратили, а то я сейчас себе это представлю. — И добавила, не успев подумать: — Для тех вампирш, кого я знаю, это не так.
Сведения у меня были из воспоминаний Жан-Клода и Ашера, которыми они со мной поделились метафизически. И от Белль, которая сама приходила в мои сны.
— А откуда ты знаешь, что твоим знакомым вампиршам не была нужна смазка? — спросил он.
Я попыталась найти ответ, который не вызовет дополнительных вопросов, и не смогла.
— Краснеешь.
Олаф это сказал не слишком довольным голосом.
— Ой. Это значит, картинки, которые мне представились, верны? — А вот у Бернардо голос был просто счастливый. И сам он улыбался от уха до уха.
Эдуард внимательно посмотрел на меня поверх приспущенных очков.
— До меня не доходили слухи о тебе и о вампиршах.
— Давайте вы все подождете снаружи, а я одна с тиграми поговорю.
Я вышла из машины в полумрак парковочного гаража.
Сонни и Паук вышли из своей машины, но с меня уже хватило разговоров с мужчинами. Я захлопнула дверь и пошла к табличке с надписью «Лифт», услышав звуки открывающихся и закрывающихся дверей. Если дойду туда первой, то в казино поднимусь без них. Пусть это и глупо, но мысль о том, как двери закроются перед носом у Эдуарда, доставила мне мелочное удовлетворение. Может быть, он понял, что хватит уже меня дразнить, потому что прибавил шагу и догнал меня перед лифтом.
— Подниматься туда одной — это надо быть дурой. Ты не дура.
Слышно было, что он разозлился.
— Мне надоело все время объясняться и оправдываться.
— Я послал Бернардо и Олафа поговорить с ребятами из СВАТ, так что можешь говорить только со мной. Есть еще что-нибудь, что я должен знать?
— Нет.
— Врешь.
Я посмотрела на него недобро:
— Я думала, это только Тед фантазировал насчет лесбиянок.