Конечно, Ннанджи мог решить остаться, но скорее всего он еще не пришел ни к какому выводу. Сейчас он был на главной палубе вместе с остальными; его косичка медно отсвечивала в лучах утреннего солнца, а на ней еще ярче сверкал серебряный грифон, украшенный сапфиром. Все были там, за исключением Шонсу и его рабыни. Настоящая преданность. Похоже, она никогда не спала.
Томияно, несомненно, смотрел на меч, и внезапно осознал его значение.
- Но ведь он не сможет сойти на берег, не так ли? Воины окажутся большей угрозой, нежели колдуны! - Он рассмеялся, потом пробормотал что-то презрительное о воинах, но себе под нос, так что Брота могла сделать вид, что не слышала.
Для поединка не требовалось никаких причин. Меч гарантировал Ннанджи смерть, стоило только кому-то из высокопоставленных заметить его при нем. Конечно, теоретически он мог носить меч в ножнах, а при себе иметь свой собственный, но адепт Ннанджи наверняка счел бы это ниже своего достоинства. И это не спасло бы его от штатских, или от воинов, не страдавших лишними угрызениями совести.
Судно с лесом и две рыбацких лодки впереди...
- У меня голова раскалывается, - сказала она. - Глаза устали. Жаль, что ты не можешь мне помочь.
- Еще как могу!
- Но твоя спина...
- Я же сказал, что могу!
Она оставила его и направилась к лестнице. Она устала от его жалоб, и остальная семья вела себя не лучше, хотя и не столь грубо. Она собиралась позволить воинам остаться - пока не продаст сандаловое дерево. Она высадит их прямо перед тем, как "Сапфир" отчалит. Так будет безопаснее. Если, конечно, боги не проявят великодушия, как предсказывал старик. Она была торговкой, а слова стоили дешево. Будет видно.
----
Брота была на палубе вместе с остальной семьей, сидя на крышке люка, когда показался сам Ки Сан, во всем своем великолепии под лучами солнца. Ей случалось видеть многие города в Мире, но даже на нее это зрелище произвело впечатление. Множество зеленых медных крыш было разбросано по холмам, среди леса шпилей и куполов. На самой высокой вершине сиял белизной и золотом дворец. Оживленная набережная тянулась, насколько хватало взгляда, очерчивая изгиб Реки и гигантскую изгородь мачт и парусов, и уходя по дуге вдаль. Вокруг, словно мошки, носились лихтеры и баржи. Над водой разносился непрерывный грохот лебедок и колес фургонов.
Наблюдая за проплывающей мимо шумной пристанью, Брота подумала о том, сумеют ли они вообще найти место для швартовки. В этот момент от пристани отошло небольшое судно, и Томияно поставил "Сапфир" в образовавшийся просвет с той же легкостью, с какой попадал в плевательницу. Он торжествующе улыбнулся половиной лица. Команда радостно кинулась спускать паруса и бросать швартовы.
Брота тяжело поднялась и подошла к адепту Ннанджи.
- Ну, адепт? Хочешь остаться на борту?
Он сглотнул и кивнул, все еще в ужасе глядя на город.
- Хочу. Ты пошлешь за лекарем, госпожа?
- Хорошо.
- И еще, госпожа! - Он отвел взгляд от берега и слегка содрогнулся. - Я хотел бы продать Телку. Рабыня, у которой начинается истерика при виде крови - не слишком подходящий спутник для воина.
- Это верно. - Брота с серьезным видом кивнула. Молодец, Тана!
Ннанджи, запинаясь, продолжал:
- Э... ты не могла бы продать ее вместо меня? Ты бы могла выручить больше, чем я.
- Вероятно. Когда мужчина вот так продает рабыню, это означает, что она не слишком хороша. Если ее продает женщина, она может заявить, что та чересчур хороша. Конечно, я требую комиссионных. Одну шестую?
Его лицо поникло.
- Тана сказала, что ты хочешь только одну пятую.
- Ладно. Для тебя - одну пятую.
Он просиял.
- Ты очень добра, госпожа.
- Спасибо, адепт.
----
Таможенник ушел, Матарро послали за лекарем.
Возможность получить Седьмого в качестве пациента привлекла Шестого, которого сопровождали трое учеников, тащивших его сумки. Это был толстенький человечек с низким, вкрадчивым голосом и мягкими манерами; зеленая полотняная мантия была свежевыглажена, черные волосы прилегали к скальпу. Увидев инвалида, он нахмурился. Лекари столпились вокруг, что-то бормоча и ощупывая больного, в то время как непрофессионалы в напряженном ожидании собрались в дальнем углу рубки. Брота предусмотрительно встала справа от Ннанджи.
Наконец, Шестой поднялся и с некоторым сомнением посмотрел на собравшихся.
- Кому я имею честь доложить? - спросил он.
- Мне, - сказал Ннанджи, выступив вперед. Брота шагнула вслед за ним.
- Рана очень тяжелая, - осторожно сказал лекарь.
Естественно.
- Если бы он был штатским, я бы посоветовал позвать хирурга, чтобы тот отнял ему конечность.
Брота сдержалась, но рука Ннанджи, сжимавшая меч, слегка дернулась.
- Нет.
Лекарь кивнул.
- Я так и думал. Тогда с сожалением вынужден заявить, что за этот случай я не возьмусь.
Брота готова была вмешаться, но парень знал верный ответ.
- Мы уважаем твои знания, достопочтенный. Однако, пока ты здесь, возможно, ты мог бы что-либо посоветовать... относительно этих царапин от рапиры у меня на ребрах. Что ты порекомендуешь? - В одном глазу у него блестела слеза, но он, похоже, этого не замечал.
Лекарь понимающе кивнул и посоветовал Ннанджи находиться в прохладном месте, побольше пить, следя, однако, чтобы не захлебнуться, прикладывать к царапинам горячие компрессы каждые два часа, а в промежутке применять бальзам, который один из учеников достал из сумки. Ннанджи с серьезным видом поблагодарил его и заплатил золотой за бальзам и за совет.
- Ты вернешься завтра, достопочтенный? - спросила Брота. Ннанджи выглядел несколько удивленным, но Шестой радостно просиял и сказал, что, конечно, он придет снова проверить ссадины адепта. У нее не было намерения оставаться здесь на ночь, но она не хотела, чтобы он разболтал гарнизону о Седьмом в порту. Пока, по крайней мере.
Она проводила лекарей с корабля.
- Как долго, достопочтенный? - спросила она.
- Пять дней? - сказал толстенький Шестой. - На открытом воздухе. Но он был сильным человеком. Конечно, ты можешь позвать жрецов.