Ох, как она пела! Заливалась птахой. И не было такой песни, какой она не знала. А еще знала множество таких, каких ни десятник, ни сотник в жизни не слыхивали. Обо всем для них спела, а после засмущалась и прочь побежала. И ленты за ее спиной развевались вместе с волосами...
...А то еще раз они с сотником...
Тут я сказал:
- Да заткнись ты со своим сотником! Лучше убери отсюда всю эту грязь и согрей нам чаю. Не видишь разве, господин Ицхак в расстройстве. Да руки помой, прежде чем к посуде прикасаться! Всему тебя учить надо, чушка неумытая...
Мурзик послушался. Ицхак помолчал немного. Видно, грусть в себе успокаивал.
- Ты ведь всяко ее трахать сможешь, - утешил его я. - Ведь она же не отказывает. А жениться не обязательно.
- Сегодня не отказывает, а завтра диссер свой защитит - и откажет. Ух, знаю я таких стервищ! - Он погрозил кулаком отсутствующей Луринду.
Я уж и не знал, как друга утешить.
- Ну, хочешь - я ее выебу?
Ицхак разволновался.
- Не смей, слышь! Баянка, не вздумай! Как друга прошу...
- Да ладно, - лениво ответил я, - я просто так спросил, для порядка... Давай Мурзика в ночной магазин сгоняем? Пусть нам портвейна купит...
- Не хочу портвейна, - сказал Ицхак.
Я понял, что он всерьез прилепился душой к этой бляди.
- Иська, есть только один способ. Ты должен постичь свое былое величие. И с высоты этого величия плюнуть.
В глазах Ицхака появилась слабая надежда.
- Ты думаешь, поможет?
- Чем джанн не шутит? Вдруг поможет! Вон, Мурзик-то у меня как расцвел... десятником себя вспомнил...
- А ты кем себя вспомнил? - спросил Ицхак.
- О, мой опыт многообразен и неоднозначен... Скажу тебе, Изя, что дело это серьезное и на полпути останавливаться я не намерен. Я желаю выяснить о себе все. Я ношу в своем теле древнюю душу. Душу славную и богатую подвигами. Думаешь, почему я стал ведущим специалистом?
- Потому что я тебя пригласил, - брякнул Ицхак.
- А пригласил ты меня потому, что ощутил скрытые во мне возможности. Думаешь, это все просто так? Нет, Изя, просто так ничего не бывает. Переселения души, Изя, вещь тонкая, хрупкая даже и в то же время несокрушимая...
Я долго пересказывал Ицхаку речения учителя Бэлшуну. Но ходить к учителю пока что запретил. Сказал, что поначалу он хочет закончить опыты со мной. Поскольку видит во мне неисчерпаемые перспективы. И только потом я возьму на себя смелость рекомендовать учителю обратиться к опытам с Ицхаком.
- Но ты будет ему настоятельно рекомендовать? - с надеждой спросил Ицхак.
- Разумеется! - сказал я.
Мурзик подал нам чай и вставил реплику:
- Уж в таком-то деле, как у господина Ицхака, сложностей никаких и нет. Сходили бы к той же Алкуине. Уж это-то она умеет: отворочу, приворочу...
- Приворожу, - поправил я, чувствуя в рассуждениях моего раба отзвуки его разговоров с Цирой. Ревность шевельнулась в моей груди. - Что для тебя сгодится, Мурзик, то благородному господину древних семитских кровей ровно укус клопиный.
- Я как лучше хотел... - проворчал Мурзик. И забрал чайник, чтобы мы с Ицхаком не обварились ненароком.
Ицхак выпил чаю и молвил печально:
- Ну, я пойду.
Я встал его проводить.
- Не горюй, Иська, - сказал я. - Это месяц бельтану, проклятый, тебя ест. Вот выпадет снежок и сразу полегчает.
- Угу, - сказал Ицхак. - А к этому, к учителю, своди меня как-нибудь, ладно? Может и впрямь мне это поможет... Присох к потаскухе, ну что ты тут поделаешь. А она ведь и вправду плоская, хоть в дисковод вставляй...
И удалился.
Когда он ушел, я наорал на Мурзика и, обиженный, улегся спать.
Второе путешествие в прошлое моей души было немногим удачнее первого. На этот раз я увидел себя надзирателем полевых работ. Сотни полторы полуголых чернокожих рабочих ковырялись на пространстве в два с половиной суту. Рыхлили землю. По соседству еще сотня занималась прокладкой канала. Над ними надзирал другой смотритель.
Мы с этим смотрителем отлично ладили. Вместе пили сладкое хмельное вино из выдолбленной тыквы. Он рассказывал мне смешные истории о жрецах владельцах поля. Я хоть и боялся - вдруг боги услышат и жрецам нашепчут но слушал и смеялся в кулак. А тот смотритель - он ничего не боялся. Он и богов не боялся, храбрец был отчаянный, богохульник, вор и бабник. Ну и выпивоха, конечно. Удалой был человек! В черных волосах аж синева отливает, глаза - как у дикого коня, большие да влажные, из-под бороды алый румянец будто пожаром бьет. Женщины при виде него таяли, словно от одного взгляда на такого красавца все кости у них теле размягчались. А детей от него почему-то не рождалось, да только он об этом не слишком задумывался.
Конечно, мы с ним воровали у жрецов. И зерно воровали, и рабов. Тем прижигали храмовое клеймо, ставили другое и продавали на сторону. Мы понемногу крали, так что нас долго не могли уличить. Я чувствовал, какой интересной, насыщенной, полной риска и приключений казалась мне жизнь благодаря этим кражам.
Да, мне было интересно воровать...
Потом моего напарника все-таки поймали за руку. Обнаглел. Его потащили пытать. Он только головой мотал и мычал, роняя слезы. Не знаю уж, что с ним сделали, только одно и видел: как вынесли из храма мешок, а из мешка красное капало. Так в мешке и закопали. А потом подошли ко мне и наложили на меня руки.
Ох, и взвыл же я!.. Рвался на волю, просил-умолял, бородой весь храмовый двор подмел, животом вытер. Жрецам сапоги вылизал. Только без толку. Кто у храма крадет, тот богов обворовывает, а за святотатство карали тогда беспощадно.
- Это ваша прошлая жизнь, - заворковал успокаивающий голос где-то далеко-далеко. Я лежал, простертый на каменном столе, и жрец с позолоченным лицом уже изготовился содрать с меня, живого, кожу. - Эта жизнь миновала. По вашей собственной воле вы можете выйти из этого тела и подняться над ним. Вы можете наблюдать со стороны за происходящим. Вы можете не пожелать наблюдать за происходящим, а вернуться сюда, в вашу нынешнюю жизнь, в это прекрасное место.
С величайшим облегчением я ворвался в свое сегодняшнее тело. Я был весь потный и дрожал. Учитель Бэлшуну обтер мне лоб платком и безмолвно налил полстакана эламского виски.
Я жадно проглотил виски, но даже не захмелел. Меня колотило, я был готов разрыдаться.
- Поплачьте, - сказал учитель Бэлшуну, внимательно наблюдавший за мной. - Вас гложет необходимость выплакаться. Не сдерживайте эмоций. Иногда это бывает целительно.
Я закричал: а-а-а! Как будто с меня и вправду сдирали кожу. И слезы брызнули у меня из глаз. Бэлшуну влил в меня второй стакан виски.
- Все хорошо, мой дорогой, - сказал он. - Все это миновало. Вы ведущий специалист... Кстати, как ваша работа?
Захлебываясь слезами, я стал рассказывать о своей диссертации. Постепенно я успокаивался. Наконец я вздохнул и притих. Я почувствовал сильную усталость.