– Недавно приехал. Как раз перед этим у отца начались судороги. Я был с ним. Это ужасно.
Поэт отвёл глаза, но тут же взял себя в руки. Он сел рядом с мальчиком и сжал его холодные тонкие пальцы.
– Я говорил с доктором, Вальтер. Твой отец скоро умрёт. Очень скоро. Может быть, уже нынче ночью. Может быть, послезавтра. Но вряд ли ему отпущено больше.
Юноша смотрел на поэта, как зачарованный.
– Что с ним?
– Скорее всего, его отравили.
Сын Оттона отшатнулся, почти выдернув ладонь из руки Патрика.
– Как такое может быть?
– В нашем кукольном королевстве бушуют нешуточные страсти, сынок. Кому-то очень хочется, чтобы на троне сидел твой дядя Эдвард.
Серые глаза потемнели.
– Я убью Эдварда!
Патрик грустно усмехнулся.
– Это уже не поможет. К тому же, не он дал яд твоему отцу. Мне даже кажется, он не знает о том, что Оттон отравлен.
Вальтер в ярости и отчаянии обхватил себя за плечи.
– Разве в этой стране нет армии и суда? Разве я не сын Оттона, чтобы потребовать расследования его смерти?
– Ты – сын Оттона, – ответил ему Патрик. – И сейчас ты должен бежать.
Юноша вскочил.
– Но почему?
– Ради спасения твоей жизни. Ты – наследник. Твоя болезнь не для всех является знаком того, что ты не можешь править страной. Наверняка найдутся люди, которые поддержали бы тебя в твоих притязаниях на трон. Возможно, в один прекрасный день ты действительно станешь правителем, но для этого ты должен выжить. Люди, погубившие твоего отца, неглупы. Они знают обо всём, что я сказал, и постараются избавиться от тебя. Совсем избавиться.
Ужас во взгляде Вальтера медленно превращался в задумчивость. Беззвучная беседа, поначалу лишившая его контроля над собой, теперь явно пробудила в нём какие-то догадки.
Патрик продолжал:
– Ты должен исчезнуть из столицы. Пока была надежда, что твой отец умирает от болезни, можно было ждать от Эдварда милосердия и того, что он позволит тебе жить во дворце. Или хотя бы вышлет не в самую глушь. Но теперь речь идёт о твоей жизни. Умоляю тебя – не упрямься!
Мальчик посмотрел на стихотворца, и тот поразился спокойствию в его серых глазах.
– Куда мне ехать? Я никогда не покидал С. У меня никого нет за пределами этой страны.
– Зато у меня есть. Сейчас ты сделаешь вот что… Кому из своих слуг ты доверяешь?
Мальчик подумал.
– Габбену. Он со мной, сколько я себя помню.
– Подойдёт. Разбуди его и вели собрать вещи в дорогу. Скажи, что твой отец велел тебе поутру выехать в Д. к Дитриху Аббельхейму. Тот, мол, предложил тебе новое лечение, которое нужно проводить в его клинике. Проследи, насколько сможешь, чтобы Габбен не болтал.
Вальтер напряжённо слушал. Патрику казалось, он видит, как произносимые им слова отпечатываются в великолепной памяти мальчика.
– Выезжайте из С. через восточную заставу, едва начнёт светать. Если кто-то из знакомых заметит вас – ничего. Я распущу слух, что ты уехал лечиться…
Мальчик поднял брови:
– Слух?
– Дальше. К вечеру вы доедете до Р., это маленькая станция, со всех сторон окружённая лесом. Там вас будет ждать мой слуга, Даймон, у него будет письмо от меня. Доверься ему. Он доставит вас к моим друзьям. Это всё, что я сейчас могу сделать для тебя. Что будет потом – не знаю.
Теперь уже юный герцог взял его за руку.
– А ты? Ты не боишься, что Эдвард не станет терпеть тебя при дворе?
– Что он может мне сделать? Выгонит на улицу, как собаку? Я, по крайней мере, буду жив, мой мальчик, и смогу добраться до кого-нибудь, кому небезразличен. У меня есть кое-какие сбережения… Кстати, как много у тебя денег?
– Достаточно. Мне некуда было тратить то, что дарил отец, я всё складывал в копилку. Отец! Боже мой! Выходит, я даже не буду с ним в его последний час?
– Он не станет винить тебя, сынок. Ни за что на свете он не пожелал бы тебе смерти, поверь мне. Его любовь к тебе сильнее всех обид.
– Я должен хотя бы проститься с ним…
По щекам мальчика потекли слёзы. Он не вытирал их и не пытался сдержать: сейчас они были единственное, чем он мог отдать Оттону последний долг.
– Иди. Тебе нужно собраться. Уже за полночь.
Вальтер кивнул и порывисто обнял поэта.
– Я вернусь сюда, Патрик. Я вернусь и сяду на трон. Я найду тех, кто убил моего отца. Пусть они молятся. Пусть хорошенько молятся!
Он вышел быстрой и твёрдой походкой, словно уже отправлялся на бой.
Впервые с той, уже ставшей давней, ночи, когда стихи Патрика обрели жизнь в музыке, Гунтер Лоффт явился в дом поэта в глухой предутренний час. На него было жалко смотреть. Ярость, у обычных людей вызывавшая жажду разрушения, прочертила дорожки бессильных слёз на его лице. Он держал в руках шляпу, а его густые тёмные волосы, обычно так заботливо взбитые, сейчас беспорядочно растрепались. Щёгольский шарф выбился из ворота пальто, яркость марокканского узора казалась дикой, но поразительно уместной.
Патрик, которого его слуга Симон едва смог добудиться, сел на постели и недоумевающе воззрился на нелепую, до неузнаваемости странную фигуру в дверях спальни. Голос музыканта прерывался – не то от бега по лестнице, не то от сдерживаемых рыданий.
– Патрик, они отказали нам. Всё пропало!
– Кто отказал?
– Дирекция театра. Нынче вечером ко мне приходил их швейцар. Вот что он принёс.