– А, черт, почему бы и нет? – усмехнулся он. – Давай, попробуем маленько. Слушай, мне нравятся эти кружки для пикника и тарелки тоже. Где ты их достала?
– «Эберкромби и Фитч», – невозмутимо ответила Линда. – Нержавеющий стальной сервиз на четыре персоны, тридцать девять долларов пятьдесят центов… Ваше здоровье.
Майо разразился смехом.
– Я был дурак, что поднял этот скандал.
– Все нормально.
Они выпили и стали есть в теплом молчании, по-товарищески улыбаясь друг другу. Линда сняла шелковую рубашку, чтобы загорать под жарким полуденным солнцем, и Майо аккуратно повесил ее на ветку куста. Внезапно Линда спросила:
– Так почему у тебя не было детства, Джим?
– Кто его знает. – Он помолчал. – Мне кажется, потому что моя мать умерла, когда я был маленьким. И еще мне пришлось много работать.
– Почему?
– Отец был школьным учителем. Знаешь, сколько им платят?
– О, вот почему ты против яйцеголовых!
– Я?
– Конечно, ты. Только не обижайся.
– Может быть, и так, – уступил он. – Это было, конечно, разочарованием для моего старика. Я играл за защитника в высшей школе, а он хотел сделать из меня Эйнштейна.
– Тебе нравится футбол?
– Не как игра. Футбол был бизнесом. Эй, помнишь, как мы обычно делились в детстве? «Эники, бэники, ели вареники…»
– Мы обычно говорили: «Шишел, мышел, этот вышел…»
– А помнишь: «Апрель глуп, иди в клуб, скажи учителю, что ты дуб»?
– «Я люблю кофе, я люблю чай, я люблю мальчиков и мальчики любят меня…»
– Держу пари, что так и было, – торжествующе сказал Майо.
– Не меня.
– Почему?
– Я всегда была слишком высокой.
Он был изумлен.
– Ты не высокая, – заверил он ее. – Ты точь-в-точь как надо. Правда… И прекрасно сложена. Я заметил это, когда мы волокли пианино. У тебя неплохая для девушки мускулатура. Особенно ноги и там, где это…
Она вспыхнула.
– Перестань, Джим.
– Нет, честно.
– Хочешь еще вина?
– Благодарю. Налей и себе.
– Хорошо.
Удар расколол небо, как сверхзвуковой бомбардировщик, и за ним последовал гул разваливающейся кирпичной кладки.
– Еще один небоскреб, – сказала Линда. – О чем мы говорили?
– Об играх, – подсказал Майо. – Извини, что я говорю с набитым ртом.
– О, конечно. Джим, а ты играл в Новой Гавани в «Уронить носовой платок?» – И Линда пропела: – «Шина, резина, зеленая корзина, я несла милому письмо и по дороге уронила…»
– Ну, – сказал он, довольный, – ты здорово поешь.
– А, перестань!
– Но это так. У тебя выдающийся голос. Не спорь со мной. Помолчи-ка, я кое-что соображу. – Он довольно долго напряженно думал, допил вино и с отсутствующим видом принял еще один стакан. Наконец, он пришел к какому-то решению. – Ты будешь учиться музыке.
– Ты же знаешь, что я умираю от желания научиться, Джим!
– Значит, я на время остаюсь и научу тебя тому, что знаю сам. Погоди! Погоди! – поспешно добавил он, прерывая ее возбуждение. – Я не собираюсь оставаться в твоем доме. Я хочу иметь собственный угол.
– Конечно, Джим. Все, что ты скажешь.
– А потом я уеду на юг.
– Я обучу тебя вождению, Джим. Я сдержу свое слово.
– И не мистифицируй меня, Линда.
– Конечно, нет. Что за мистификация?
– Ты знаешь. Как в прошлый раз.
Они рассмеялись, чокнулись и допили вино. Внезапно Майо вскочил, дернул Линду за волосы и побежал к памятнику Страны Чудес. В одно мгновение он забрался на голову Алисы.
– Я Король на Горе! – крикнул он, глядя вокруг императорским взором.
– Я Король… – Он осекся и уставился вниз, к подножию статуи.