* * *
Среди пяти сестер офицерской палаты сестра Кудельцова была самой ласковой.
- Ну и девчонка, поручик, скажу я вам! - бросил мне как-то вечером есаул, провожая сестру Кудельцову глазами.- С такой бы, знаете, ночку провести! А?
Юнкер Рынов злыми глазами посмотрел на есаула, повернулся и лег на другой бок к нам спиною.
...Зажглись голубые ночные лампочки. Вечерние - желтые - уже потухли. К окну склонилась луна. Ее лучи, сплетаясь с голубым светом лампочек, ползли между койками, цепляясь за края серых одеял. Под койкой юнкера Рыкова они отыскали брошенную на пол гармонь-двухрядку и, упершись, остановились.
- Санитар! Утку! - просил кто-то. Я встал, взял костыли и вышел.
Когда я вернулся, раненые в палате возбужденно разговаривали.
- Поручик! Нами взят Орел! - объявил мне есаул.- Теперь - Тула, Москва, и кончено. Создать бы только твердую, как на фронте, власть.
Я молчал.
- Что ж вы молчите, черт порви ваши ноздри! Поручик?
Я лег на койку, не спрашивая есаула, как понимает он слова "твердая власть".
Ночью я не мог уснуть. Опять болела нога, почему-то гораздо ниже ранения. Ступня тяжелела. Мне казалось, она камнем лежит на тюфяке. Стиснув губы, я упрямо смотрел на голубой потолок. Молчал.
Сестра Кудельцова, в ту ночь дежурная, бесшумно обходила палату.
- Что, юнкер, не спится? - остановилась она над койкой моего соседа.
- Не спится, сестрица. Мысли мешают. И все о вас и о вас... Вы, может быть, присядете? Я вам свои новые стихи почитаю...
"Час от часу не легче! - подумал я.- Гуманист, гармонист, поэт...- еще кто?"
Боль в пальцах понемногу сдавала.
- "Чаша страданий испита,- минуты через две вполголоса читал уже юнкер.- Хоть бы любовь испить!.."
Только в огне ведь можно
Так беззаветно любить.
Милая! Свет мой тихий!
Дай мне руку твою!
Буду о ней я помнить
В каждом новом бою!
Я повернулся на бок и, чтобы не слышать стихов юнкера, ушел с головою под одеяло. Уснул. Но под одеялом было душно. Нога опять заболела, и вскоре я вновь открыл глаза.
Никогда не буду так молиться,
все еще нараспев читал сестре юнкер,
Как пред жарким боем за тебя...
Может, вам когда-нибудь приснится,
Как страдал я, родину любя...
Вы с крестом, а я с мечом разящим.
Мы идем, чтоб именем любви
Встретить день и с солнцем восходящим
Новый храм воздвигнуть на крови .
Кажется, я застонал.
- Что, больно, поручик? - И сестра Кудельцова быстро поднялась с койки юнкера и склонилась надо мной.
- Теперь уже легче, сестра,- сказал я, поворачиваясь.
Юнкер больше не читал.
Много месяцев спустя, уже при Врангеле, после боя с конницей Жлобы, вспомнил я еще раз стихи юнкера.
Было это в середине июня. Степь дымила желтой пылью.
Молодой хорунжий с шашкою в руке расправлялся с кучкою пленных. Когда наша подвода подъехала ближе, я узнал в нем бывшего юнкера Рынова.
- Храмовоздвижник! - крикнул ему я. Не знаю, узнал ли меня юнкер Рынов. Желтая от солнца пыль, бегущая за нашей подводой, скрыла от меня и его и пленных...
ТЫЛ
Листья уже слетели с деревьев и испуганно метались вдоль заборов Харькова. Я перешел на амбулаторное лечение, жил у дяди, два раза в неделю посещая лазарет, где ноге моей делали массаж и горячие ванны. В квартире дяди, кроме меня, жил и его бывший компаньон Меркас, старый еврей, купец из-под Бердянска.
- Вульф Аронович, что вы это на старости лет местожительство сменили? - спросил я его как-то.
- Я вам скажу...- Меркас отложил в сторону недочитанный номер "Южного края".- В такие времена, как мы сейчас переживаем, каждый честный еврей должен быть там, где у него меньше друзей и знакомых.
- Это почему?
- Я вам скажу... Потому что у каждого честного еврея есть друзья. А эти самые друзья могут перестать быть друзьями...- потому что - жизнь есть жизнь, господин офицер.
- Вы говорите загадками, Вульф Аронович.