- Здравствуйте! - еще издали кричала она гнусавым, как у сифилитика, голосом.- Здравствуйте, господа французы - цвет наш и сливки!
Вечером, когда мы лежали на траве за хатой и, пуская тучами дым, курили едкий крымский табак, к нам подошел поручик Злобин.
-...Ноги у ней воняют, под мышками болото,- рассказывал он, подсев к нам на траву,- вся вдоль и поперек истыкана, а вот, извольте видеть, ласк требует!.. Я ей говорю: Подольская, плыви на легком катере, да к матери к такой-то, а она, да сквозь зуб вырванный, да с этаким свистом, знаете, сладким: "Золотой мой! Единственный! Губ твоих хочу!.." Ах ты стерва! Злобин сплюнул.- Губ хочет!.. Вот, господа, сойдись раз с бабой, липнет потом, как жидкий навоз на подметку...
Мы молчали.
Протянув руки, от сарая в хату прошел слепой Антон. По степи, за косым забором бежали голубые тени. Доплывал Далекий звон колокольчиков и бубенцов.
По дороге из колонии Мальц возвращался подпоручик Басов. Подпоручик Басов пел:
Во су-бо-о-ту... в день не-на-а-стный...
Был воскресный день. Занятия не производились. На белых каменных заборах колонии Мальц золотыми пятнами играло обеденное солнце.
- Ишь, черти,- просверлили! Метров до двухсот будет! - сказал подпоручик Морозов, подойдя к колодцу посреди улицы и склонившись над срубом.
За колодцем, ведя за руку девочку лет пяти, шла старушка.
- Mahlzeit, Mutter!* - крикнул я ей.
Услыхав немецкую речь, старушка ласково закивала.
Вскоре мы сидели у ней в хате и пили молоко.
------------------
* Пообедаем, матушка! (нем.).
- ...Но ведь Он любит нас, и Он простит мне. Я не могу, сынок, не жаловаться,- говорила мне на каком-то мало понятном, швабском наречии колонистка.- И не на Него в небе жалуюсь я, сынок мой, а на детей его, позабывших слово святое, а потому, сынок, и наказанных. Смотри,- и всё по Писанию исполнилось... И брат против брата пошел, и мор, и голод... Грех один, и ответ один держим, сын мой. Вот и мы... ведь все наши свиньи, и телка наша... (Это когда черкесы с аулов спустились)... и телка подохла... С Кавказа ведь далеко!.. А как дошли мы до Крыма, и как приняли нас... Да ты меня, сынок, слушаешь?
- Слушаю, бабушка...
А сидящий против нас подпоручик Морозов подбрасывал на коленях девочку и, забавно тряся бородою, лаял, как дворовый ленивый пес.
Дергая его за бороду, девочка смеялась.
Когда к вечеру мы возвращались домой, Морозов на краю колонии вдруг остановился.
- Смотри! Вот он, старик-то наш... Вот где он пропадает!..
На чисто выметенном дворе небольшого домика подпоручик Басов колол дрова. Гимнастерку он скинул. Фуражки на нем также не было. Над головой то и дело взлетал топор.
На пороге домика сидел бритый старик-немец. Немец курил трубку. Какая-то женщина погоняла хворостинкой тощих гусей.
- Не будем нарушать идиллии!.. И мы пошли дальше.
В степи около Мальца за пасущимися конями колонистов гнались донцы. Четыре лошади были уже пойманы. Их держал коновод. Верхом на крутоногом белом коне на дороге стоял казацкий полковник.
- Скоро наступать будем! - сказал мне подпоручик Морозов.- Донцов на коней сажают!.. Идем.
- Фельдшер Дышло у вас? - как-то вечером вбежал к нам во двор поручик Злобин.- Черт возьми... Фельдшер Дышло!.. Фельдшер...
Через минуту, размахивая тяжелой медицинской сумкой, фельдшер Дышло уже бежал через поле.
Мы вскочили и побежали за ним.
...Ефрейтор Подольская стояла на четвереньках посреди офицерской халупы пятой роты. Она колотила по полу ногами и дико кричала, брызжа на руки слюною. Груди под ее гимнастеркой колыхались. Гимнастерка была также в слюне.
- Сулема,- сказал спокойно фельдшер.- Известное дело - сулема! - И, выпрямившись, он стал озираться вокруг себя. В халупе был невероятный беспорядок. Лишь плита была прибрана. На плите стояла кастрюля с молоком. Над кастрюлей вздымался пар.
- Ловко баба устроила!
Фельдшер Дышло подошел к печке.
- Ах ты, ахтерша ты, мать твою в порошок! И рассчитала-то вовремя!.. Смотри, ки-пи-ит! А ну, господа...- Он поднял кастрюлю.- Спасай ее по ее же рецепту! Гады!..
В тот же день, когда солнце опускалось за степь и подпоручик Басов возвращался из колонии, мы видели, как под руку с поручиком Злобиным ефрейтор Подольская уже вновь отправлялась на сеновал.
Приказом на следующее утро генерал Туркул удалил из полка всех женщин не-сестер, а вечером того же дня, как раз в то же самое время, когда Злобин и Подольская отправлялись на сеновал в последний раз, верстах в четырех от нас, в колонии Гольдреген, застрелилась поручик Старцева, Вера, оставив короткую записку:
"Не могу перенесть обиды, первой со времен Румынского похода.
Поручик Старцева".
...Ни газет, ни слухов.
- Завтра будет ясная погода...
- Хорошо бы борщ заказать, поручик Науменко!.. Зевок.
- Я, господа, с уксусом люблю...
- Занятий сегодня не будет,- вдруг, выходя из хаты, сказал нам поручик Кумачев.
- Пойду в Мальц!..- решил подпоручик Басов. Но уйти он не успел, так же как не успел лечь поручик Науменко.
С раннего утра весь батальон заставили чистить сапоги.
Штабс-капитан Карнаоппулло бегал и волновался:
- Если, вашу мать, сорвете церемониалку... не в ногу иль что... всех, вашу мать, засолю нарядами!
Усы его были туго скручены и вытянуты в длину. Синий подбородок гладко выбрит.
В полку ожидался приезд генерала Врангеля.