102066.fb2
И потом еще долго говорил, путано и для Валеры моего мало убедительно. Тогда я его перебил для уточнения.
- Ну что ж, я так понимаю, Валера, все-таки нужна человеку женщина.
Женщина - этому Валере? Господи!
- Аксюта, ты что? Ты в самом деле выходишь за него замуж? Да какая может быть с ним жизнь, семья? Ты посмотри на жену Буравкина. И ты такая станешь.
- Он обещал, что бросит пить.
- Не верь, не бросит он. Он и мне обещал, каялся.
- Теперь все пьют.
- Не все.
- Не все. Но которые не пьют, тех уже разобрали. Да он не такой уж и плохой. С ним когда по-хорошему, он добрый, покладистый. Просто он в плохую компанию попал. Жалко его, пропадет он с ними. А со мной... Все же попробую я.
Ну попробуй, попробуй, женщина. Не ты первая, не ты и последняя будешь. Поистине терпение ваше безгранично. Вы будете верить и тогда, когда верить уже будет не во что. Будете надеяться и тогда, когда надеяться будет не на что. И любить будете. Все равно будете любить. И кто знает, может, на этом и стоит человечество? Ведь если не женщина, кто же направит его на путь истинный, кто убережет от падения? Кто?
Ты много можешь сделать женщина. Не просто человек и не мужчина венец творения, а ты. Аполлон Бельведерский красив и достоин восхищения, мы любуемся им, а перед Венерой Милосской мы преклоняем колена. Любуемся, восхищаемся, глаз оторвать не можем - и преклоняем колена. Женщина, в твоих руках такая власть... И когда ты ею пользуешься... Ах, женщина, пользуйся своей властью! Это такое блаженство - быть в твоей власти! Лямочка! Какое наслаждение тебя целовать! Прости меня, что я не приходил к тебе раньше. Я не мог... понимаешь, не мог переступить... все-таки Лакуна мой друг... но теперь я понял, что все это ерунда. Все меркнет перед тобою, женщина. Ничего не может быть выше тебя. Ну прости же меня! Прости! Только не прогоняй. Я буду твой. Я буду принадлежать тебе целиком. О, ты лучшая из женщин! Ты совершенство. Твое тело божественно. А сама ты мудра и талантлива, как никто. Ты и есть Афина Паллада, а я твой служитель. Ты допустила меня в свой храм. А теперь помолчим... умоляю... Лямочка... богиня... моя... будь моею...
Нет, хватит. Устала я от вас. Почему вокруг меня все такие вьются... неустроенные? Из тех, с которыми хлопотно. Или я сама таких выбираю? Вообще-то вы ребята хорошие, и романы с вами получаются интересные. И я вас помучаю, и вы меня. Ссоры, примирения, любовные восторги. Ни вы, ни я не знаем, что будет завтра. Честное слово, и я не знаю. Наступит ли после страстной недели воскресение? Или страстные муки еще продлятся... никогда не знаю. Мне надо сначала посмотреть на твое лицо, послушать твой голос... и тогда я узнаю, будет ли завтра у нас светлый праздник. Терпеть не могу, когда в кино сидят и рассказывают, что будет дальше. Весь интерес - в неизвестности. И чтобы перепады - то в жар, то в холод. Тогда жизнь чувствуешь - что течет она у тебя по жилам с током крови. Что не одни там в ней разноцветные шарики, лейкоциты, эритроциты и прочие медицинские показатели. А есть и еще что-то сверх. Что-то эдакое... Эх! Хорошо с вами, ребятки, да только нету у меня сил возиться да нянчиться с большими дяденьками. Дочка у меня маленькая, ей не романы нужны, а папка - любящий, надежный, спокойный. То, что называется семья. Одна семья не получилась, второй раз промахнусь - не одной мне плохо будет. Рыбочка, маленькая моя, хохолочек светленький, ни за что не втяну тебя в этот наш бедлам. Ей-то за что? Она при чем? Ни при чем.
Да, вот так. Как написал мне когда-то один мой обиженный поклонник: "Ты ни при чем. Кто же при чем? Никто ни при чем. Все понимаю. И все-таки несправедливо".
Где-то он сейчас скитается, бесшабашная голова? Он был последний, на кого я всерьез потратилась. Ох, и помотал он мне душу. Сколько у нас это продолжалось? Года три, не меньше. Господи, мы даже письма друг другу писали, хотя и жили в одном городе. Разругаемся, дым столбом, а потом сидим, строчим и пересылаем по почте. Особенно я любила это занятие. Ты-то чаще бывал краток или просто в ответ приходил. И приносил мои письма.
- Да, ты права, ты во всем права. Только зачем?
- Что зачем?
- Зачем тебе этого так хочется...
Теперь я их иногда читаю. Где-то ты у меня остался, в каком-то закутке души, и там иной раз побаливает, как у солдата старая рана. Но от этого не умирают. Вот и я живу. Сижу в кресле, поджав ноги, читаю письмо, где я так старалась тебя вразумить. Не ради тебя, ради твоего таланта!
Так я выражалась, так думала.
...Понимаешь, мне по-человечески жаль - не тебя (себя ты сам пожалеешь или еще кто), а того, что есть в тебе. Ведь это такая редкость талант, такая драгоценность. Как вспомню твою "Женщину на вокзале" среди водоворота одноликой, безглавой толпы, или "Глухого", который запутался в хаосе звуков, эти пальцы его испуганные, словно перебирающие невидимые струны... и после этого - твои нынешние плоскодушные молодцы разного пола и цвета. Конечно, с ними проще - всего лишь немного пота и ни капли крови. У тебя там шагают одни ноги, потому что это тебя волнует не больше, чем урожай бананов в Эквадоре.
Я понимаю: деньги нужны. Чтобы выпить, и закусить, и широту души показать. Что ж, пиши свои плакаты, кто тебе мешает? Но чего ты так суетишься вокруг? Что так стараешься, чтобы тебя приметили как их автора? Зачем тебе эта троллейбусно-трамвайная известность?
Нет, не жди меня на Новый год. Не приду я. В новом году мы пойдем с тобой в разные стороны. Так лучше.
С уходящим тебя, послезавтра уже прошлым годом! И пусть останется с нами то, что было хорошего, пусть уйдет то, что было скверно, и пусть не придет то, о чем пришлось бы пожалеть...
А вот и то мое последнее письмо, злое и гнусное. Как я там размахалась, жуть! По самым больным местам била. Била, зная, что уже не получу сдачи. Сил не будет мне ответить. Видела, что не в себе он, до точки дошел, тонет - и знает это. А я ухожу. И не удержать. Устала я от него. Так устала, что одного хотела: покончить с этим. Как он кричал! При всех! При моем главном! "Домашняя кошка! Ты только с виду львица! А так кошка. Чистенькая, ухоженная. А я грязный, я не по форме. Да! И меня не отмоешь, не отгладишь, понятно? Вот и катись к своим вылизанным, гладеньким собратьям. Ублюдки! Ненавижу!"
Некрасив человек - когда тонет и кричит. Ему не до красоты. А ты стоишь на берегу и видишь, как он некрасив.
Это был конец. Я хотела его. Потому и толкнула так, чтобы все оборвать.
Месяца через три он мне все же ответил.
"...Ты права, встречи с самим собой - страшная и жестокая вещь. Уезжаю, дали командировку в Зауралье. Едем бригадой оформлять очередной храм культуры и отдыха. Буду, как ты говоришь, честно писать плакаты.
С тобой не увижусь. Не хочу. Не могу. На морде рана - от твоих слов. Как ты меня хлестнула - наотмашь, всей пятерней! Больно, но я не жалуюсь. Если б еще и самому себя не видеть... Но от себя не уедешь в командировку.
Прощай. Обещаю не писать и вообще не возвращаться к тебе. Будь счастлива. Постарайся..."
И рисунок приложил. Автопортрет, и я с краю в профиль. Губы мне вывернул, угол вниз оттянул - это я изображаю презрение. А бровь горестно взметнулась вверх, и глаза почти нет, только морщинка боли. Вот и вся моя лихость. Не поверил он в нее. И свою отбросил. Обнажился: видишь, ты все толковала мне, а я и сам про себя все знаю. Вижу. Лицо разъехалось на два, не соберешь в одно, не сдвинешь. Одно - то, что ты показываешь, когда выходишь на люди. Другое мало кто видел. Как-то ты сказал мне с горькой откровенностью: "Художнику тоже жить хочется. Я же не виноват, что родился художником". Тогда у тебя было такое лицо, как здесь. Ты не заметил, а я именно тогда сдалась тебе, после тех слов. Я почувствовала у тебя такую тоску по обыкновенной человеческой любви, такую острую потребность просто, по-мужски излиться женщине и ощутить ее понимание, жалость, ласку. Тебе так нужно было попросить утешения и получить его. И не притворяться, что не нужно. Так открываются дети - сразу и до конца. Какая женщина устоит против этого?
Как был он счастлив, совсем по-ребячьи, когда мы стояли вдвоем у его картин и он вдруг понял, что услышан! Что он не ошибся в себе, что он может отбросить мучительные сомнения! Что он прав, а не те! Какое фарисейство, какая непозволительная глупость думать, что истинный талант не нуждается в признании толпы! Да что такое художник без признания? Призрак, фантом. Только с признанием людей обретает он плоть и начинает жить. И как часто это происходит уже после смерти художника, а он уходит из жизни, так и не зная - оценят ли, поймут ли... был ли... Легко ли это вынести, подумайте вы, люди! Ван Гог и тот сломался, разрезал себе ухо, чтобы не слышать людской глухоты.
И этот... Он был счастлив со мною так недолго. Он скоро почувствовал, что ему мало одного моего признания. Что на свете, кроме нас двоих, живет еще много другого народа. А художник пишет не для жены, не для брата, не для друга. Он опять впал в тоску и пошел куролесить. Подрался в ресторане. Пятнадцать суток ходил с метлой. Художник и метла. Горько? А что делать!
Что ему делать? Чирикать с синичками? Скучно и глупо. Он журавль. Ему надо в небо. Вот он и улетел. И будет теперь мотаться по всему небу, пока крылья держат. Потом сразу брякнется - и конец...
Вот такая житейская история в письмах и рисунках хранится у меня в секретере среди прочих бумаг. Рассказала о ней Егору, показала рисунки. Он долго молчал. Потом спросил:
- Где он теперь, твой журавль?
- Не знаю. Больше мы не виделись. Он не вернулся в наш город.
- Летает, не слыхала?
- Слыхала. Отлетался. Но картину написал. "Слепцы". Вокруг сумрак, тьма, а фигуры полыхают светом и в лицах удивление, радость, одушевление... Больше такое не напишет. Все.
Опять молчит. Чем-то они похожи. Хотя Егор совсем другой. С ним хорошо. Он не шумит, не скандалит. Весь увлечен работой, новой жизнью. И все-таки - неприкаян тут. Не замечает, а сам рвется к своей семье, к архитектуре. И не сможет без них. Я это знаю. Женщину не обманешь. Знаю, а все равно выбрала его, а не Лакуну. Хотелось в последний раз ударить по струнам - так, чтобы вздрогнуть от макушки до пяток. А от Лакуны не вздрогнешь. Он спокойный, уверенный, его сколько ни дразни - не огрызнется. Егор же заводится с пол-оборота, психанет - побелеет весь, становится нетерпеливым, настойчивым, безудержным и все-таки - ни в чем, никогда не переходит каких-то границ. Для него женщина - богиня, и он дает ей это почувствовать... Ах, Егор, Егор, уезжай...
Я уеду, а ты выйдешь замуж за Лакуну. Не притворяйся. Или нет, лучше притворяйся. Без вашего притворства можно повеситься. Хорошо, что ты ничего не говоришь. И я молчу. И никак не могу отойти от тебя, оторваться от твоих глаз. Не смотри так. Прости меня. Дай Бог тебе счастья. С Лакуной тебе будет хорошо. Это то, что тебе надо. Осталась одна минута, и поезд тронется. Медленно, медленно. Можно еще спрыгнуть на платформу или вскочить на подножку. Но ты не вскочишь и я не спрыгну. Мы - хорошо воспитанные люди. Мы не будем пугать людей. Не будем вносить сумятицу в железнодорожное расписание. Застучали колеса. Семафор перечеркнул твою фигуру, вокзал, город, где я прожил два года.
...Ме-е-е-дленно минуты уплывают вдаль, встречи с ними ты уже не жди-и-и... Радиоузел поезда утешает расставшихся. Вселяет в них надежду. ...И хотя нам прошлое немного жаль, лучшее, конечно, впереди-и-и... Как прекрасно! Ты уплатил железной дороге за билет, курьерскую скорость, постельное белье и за возможность послушать любимые песни... Скатертью, скатертью дальний путь стелется и упирается... Черт бы их драл, не хочу я знать во что он упирается! Я хочу назад! Туда, где... Но назад-то ходу нет. Никому. У времени все пленники. Пленник, плен, плененный, пленительный. Плененный мужчина. Пленительная женщина. Где ты? Что делаешь? О чем думаешь? Обо мне. Ведь правда же, обо мне? Ты не удерживала меня, ни о чем не просила. Спасибо. И за последнее свидание спасибо. За то, что не сдержалась, забыла про свой зарок и ответила на мои прощальные поцелуи. И как ответила!... Нет, нельзя об этом думать! Так можно сойти с ума. Потом, потом я все припомню. Не сейчас, нет. Сейчас я еще слишком близок к тебе. Пусть время отмерит между нами расстояние. Раз, два, три, четыре, пять. Как медленно двигается секундная стрелка.
- Антифонт! Умоляю, прекрати эту пытку. Невыносимо!
- Успокойся. Сейчас все встанет на место. Разожми кулаки, ты сам держишь прошлое. Расслабь мускулы, и оно уйдет от тебя. Ну, как, легче?
- Немного. Но внутри очень жжет.
- Это пройдет. Время унесет твою боль.
- Оно не двигается, оно застыло.
- Оно идет. Опять туда, куда ему определено. Посмотри в окно. Была ночь, черное небо, мертвая тишина. Теперь на горизонте нежная полоска света. И музыка. Прекрасная музыка льется оттуда.
- Я слышу. Слышу. Да, это Моцарт. Симфония соль-минор. Сколько в ней грусти!