- Везде есть одаренные люди. Среди полотеров и карманников тоже. Но при чем тут ты? Не твое это дело - копаться в старине. Ты среди нас самый современный архитектор. И выбрось эту дурь из головы. Ну, что ты молчишь? Сурен!
- Давай подумаем все-таки. Взвесим все "за" и "против"...
- Ничего я не буду взвешивать! Ты что, надумал продать себя? Продать свой талант? Маму пожалел, дядю, тетю, толпу слепцов, не ведающих, что творят! Нет, Сурен, ты не сделаешь этого, ты откажешься. Поехали сейчас вместе, если один не сможешь. Сурен!
- Зачем? Я смогу.
Не смог. Согласился. В кротких бараньих глазах печаль, тоска, безысходность. Мне предложили выгодный заказ: как же, я ж премированный. Я умолял Сурена взять его себе. "Ты что? Как я могу? И после этого приходить в ваш дом? Нет!" Вот тогда я плюнул на все и уехал. Вспомнил главное слово, которое сказал мой дед Илья.
Заказ взял Оползнев.
Отточил карандашики, воткнул остриями в мозговые извилины. Сидит, стимулирует творческий процесс. Жена Томочка, бегемоточка, топ-топ-топ кофеек, топ-топ-топ - пирожок, топ-топ-топ - чмок!
Спасибо, дорогая, за все тебе спасибо. Ты права. "Утопать, так в роскоши". Умный человек сказал. И ему спасибо. Лучше быть умным, чем голодным и задавать глупые вопросы: быть или не быть? Конечно, быть. Ибо бытие опережает сознание. Тоже умный человек сказал. А посему будем устраивать бытие.
Без жилья нет бытия. Это понял еще пещерный человек. Окружающее пространство должно быть организовано. Извините, госпожа Планета, нам разум дан, чтоб навести порядок. У вас хозяйничают бескультурные стихии. Мы займемся твоим преобразованием. Мы загоним стихии в клетки. И все остальное тоже. Разлинуем пространство сверху вниз и слева направо. Вот. Теперь у каждого своя клеточка. Или свои клеточки. Весь мир в клеточку.
Все, Томочка, пошла работа, задвигались извилины, запели-заиграли. Эх, хорошо на белом свете жить! Эх, хорошо стране полезным быть! Ура! Камень на камень, кирпич на кирпич... Готово! Стоит башня, параллелепипед. Стройнехонька, ровнехонька. Вокруг небо. И внутри у нее небо. Аккуратно поделено на клеточки. А сколько его еще снаружи осталось, неба-то, над полями над нечистыми! Руки не доходят. Ничего, не все сразу. Граждане, граждане, потише, не все сразу! Что за галдеж устроили? Не волнуйтесь, все будет по справедливости. Сначала нам, потом вам.
Ай, да Томочка, бегемоточка! Некрасивою слыла, да счастливая судьба. Вот так! По заслугам честь, не задаром ведь. Мы работали. Мы без устали. Мы без отдыха. А теперь для нас - базы отдыха, продуктовые пайки, промтоварные ларьки. Все особое. Для заслуженных людей, для особенных, обособленных от мирских забот для бесценных работ. Во как! Вознеслись мы высоко, не достанете, не догоните.
- А ты заметил, как они стараются скрыть свою зависть? Поэтому приходится иногда пощекотать.
"На троллейбусе? Зачем же? Мы заедем за вами на машине".
"Рислинг? Фи! Я пью только твиши. Все остальное - ужасная гадость".
"Семнадцатый ряд? И вы пошли? Нет, я хожу в театр только на хорошие места".
"Этот плащ? Красивый, но в нем уже каждый третий".
"Сигаретница? Приятель из Японии привез. Кстати, она с секретом".
Видал, как ее перекосило, когда я сказала ей про кольцо? Бирюзу нынче подростки носят, а в ее годы уже несолидно.
Видал, как он посмотрел на твой бронзовый светильник? А ничего не сказал, будто такие в каждом доме стоят.
- Купи себе тапки на мягкой подошве. Эти пол царапают.
Какое единодушие! И впрямь позавидуешь! Хорошо, когда муж и жена единоверцы. Они счастливы! А я - нет. Я исповедую иную веру. И я не смогу быть счастлив на их манер. Я предпочту несчастье. Да я просто не вынесу их отполированное счастье.
- Слушай, Егор, ну когда же, наконец, мы выбросим этот твой жуткий стеллаж?
- Не понимаю, чем он тебе не нравится? Удобный, вместительный, я к нему привык, знаю, где что стоит.
- Я закажу тебе точно такой же, только он будет выглядеть прилично.
- Полированный? Чтоб сверкал, как гардероб?
- И что в этом плохого? Это естественное стремление человека к красоте, к комфорту.
- А мне комфортнее жить со старым стеллажом. Мне некомфортно, когда все вокруг блестит.
- Мне, мне! Ты же не один живешь. Егор, ты представь, вся мебель будет у нас новая, в одном стиле, и вдруг посреди - эта довоенная рухлядь. Люди смеяться будут. Не понимаю я тебя.
Ты меня не понимаешь, я тебя. Экая, скажите, редкость! Тебе нужна красивая, современная квартира, один из журнальных вариантов. А мне нужен в ней свой угол, в котором я буду чувствовать себя отделенным от мира, наедине с собой. Ты рвешься слиться с миром, подняться до уровня его ослепительных стандартов, которые он диктует нам неизвестно по какому праву. А мне ненавистен этот диктат. Я не вижу в нем высшего смысла, одна суетность. Сколько слов наговорили о правах человека - и тут же лишают его простейшего права жить не по стандарту, не как все! А если, скажем, меня пригласит на прием английская королева - мне что же, специально шить смокинг? На один раз?! Щас! Вон Ганди - взял и явился в Букингемский дворец в рубище. И ничего, планета устояла на своей орбите. И король не отрекся от престола.
- Не злись, Вероника, и не старайся меня понять. Мы с тобой разной веры. Что поделаешь?
Вся вскинулась, глазами сверкнула, закусила нижнюю губу. Лицо стало неприятное, злое. Оно вообще-то у нее не очень доброе, но этого не видно. Ее губы чуть раздвинуты в улыбке, брови кокетливо приподняты, носик вздернут, и это так привлекает, так располагает к ней. Когда-то он мог часами любоваться ею. Брал ее лицо в руки, говорил: "Подожди, не двигайся. Я хочу наглядеться на тебя". И смотрел, пока она не вырывалась. "Ну тебя! Ты сумасшедший". - "Да. И это ты сводишь меня с ума".
Неужели это он говорил ей такие слова? Как преображает человека любовь! Какой он становится глупый! Вот сейчас перед ним та же женщина, а голова от нее не кружится, и на лицо смотреть не хочется. Он до сих пор помнит то утро, когда он проснулся и увидел - рядом на подушке лежало чужое, голое, злое лицо. Накануне они сильно поссорились. "Твоя мама..." Перестань же! "Да пойми ты, она просто смешна. Этот ее поклонник... он или идиот или жулик. А ей-то неужели не стыдно? На старости лет любовь себе придумала..." "Замолчи! Не надо. Я и сам все знаю. Но в твоих устах это так грубо..."
Нет, это лучше забыть. Этот визг... Забыть! Забыть!
- А я, знаете, все забыл. Ничего не помню, что со мною раньше было. Это они мне сказали, как меня зовут, где я жил, что делал. Но я им не верю. Я им так и сказал: вы меня с кем-то путаете. Тогда, говорят, сами припомните, кто вы есть. А я не хочу. Зачем мне это? Мне так хорошо. Две женщины приходили. Одна утверждает, будто она моя жена, а другая - будто дочь. Нахальные страшно. Обниматься лезли при всех. И тоже приставали с напоминаниями. Я прогнал их. Надоело. Доктор говорит: нельзя жить без прошлого, нехорошо. А чем это нехорошо? Свою работу, какую мне велят, я выполняю. Чего им еще надо? Меня лично устраивает такая жизнь. Никакой другой я не хочу. Вы видали прыгуна из шестнадцатой палаты? Ну, тот, что после еды прыгает для усвоения пищи. Вот он только и делает, что вспоминает. То одно, то другое. Вчера, например, целый день плакал: фронтового друга вспомнил. Как тот поднялся в атаку и тут же упал, как подкошенный. Чудной он! А то как-то хохотать начал. Люди спать собрались, а его смех разобрал. Вспомнил, как вел он внучку домой, а у соседнего дома машина стоит похоронная. Он говорит внучке: "Давай посмотрим, кого это хоронят". Вокруг народ стоит, и они встали. Стояли-стояли, внучке надоело, она и спрашивает: "Дедушка, скоро ли покойник-то выйдет?" Громко так. Он схватил ее и бежать. Еле, говорит, удержался, такой смех разобрал. Не понимаю: чего тут смешного? И никто его не понял. Так один лежал в темноте и смеялся. Я уснул, утром проснулся - а он все смеется. Из-за такой чепухи ночь не спал. Вот ведь какая глупость. Он и вообще-то плохо спит. И многие другие тоже, я знаю. И все из-за своих воспоминаний. Зато я засыпаю сразу. И ничего мне никогда не снится. Нет, один сон бывает, но очень редко. Я не помню про что, но знаю, что он всегда одинаковый. Я кричать начинаю и сразу просыпаюсь, и вот в тот момент я его еще помню, а потом сразу забываю. Потому я и счастливый.
У счастливца глаза пустые и неподвижные, как у куклы, и смотреть в них страшно. Лицо асимметричное, правый угол рта сильно приподнят и вдавлен, словно он хочет крикнуть что-то злое, нижняя челюсть короткая, лоб большой, перерезанный двумя толстыми морщинами. Что пережил он? Отчего у него отшибло память?
- Может, не надо ему возвращать ее?
- Жалеете его?
- Вы уверены, что ему будет лучше с памятью?
- Уверен, что будет хуже. Потому что знаю, как он ее потерял. По-вашему, кем он был? Не угадаете. Начальник тюрьмы строгого режима. Приятное знакомство, не правда ли? Однако кому-то надо сидеть и на этой должности. Золотари, так сказать. Неприятно, а надо. Хотя почему неприятно? Это кому как. Любопытные экземпляры попадаются среди людей. Разумеется, тем, кто оказывается у них в лапах, не до любопытства. Теперь-то он агнец божий, а когда-то одно имя его приводило в трепет.
Начинал счастливчик следователем. Вел дела репатриантов, бывших пленных. Это было перспективно. Правда, работы было много, особенно ночами. Поначалу долго возился с упорными, раздражался, а сверху давили и тоже раздражались. Приходилось прибегать к разным способам, в том числе и к самым грубым, чтобы сломить упрямство. Однажды весь вспотел, душно стало, и он открыл окно. А упрямец подскочил - и туда, вниз. Кабинет был на третьем этаже, а внизу бетонный двор. Думал, осудят за такое дело, а вышло наоборот - похвалили. С тех пор стал он повторять этот трюк и заметил: при открытом окне самые упорные легче раскалывались. Действовало оно на них, как вид могильной ямы. Вроде быстрее понимали, что одна дорога перед ними и нет никакого смысла запираться. Сам он стоял при этом начеку и ловил за шкирку. После попытки выброситься дело можно было считать законченным. Теперь он полюбил упорных. Каждый допрос стал походить на интересное состязание. Он даже завел блокнот специальный, куда вносил имена самых сильных своих противников и напротив ставил крестики - для сравнения, кто из них дольше продержится. Несколько фамилий обвел красными кружками и вспоминал о них с особой приятностью. Эти были не только упорные, а еще и гордые, держались высокомерно, губы искусывали в кровь, а все-таки и они сдались в конце концов. Слабаков же, которые сразу с готовностью подписывали все, что он им подсовывал, этих он презирал и никогда не вспоминал. Все они были для него на одно лицо. Не вспоминал он также и тех, которые так и не сломились. Но их было мало, единицы...
Дальше карьера его пошла быстро, и он высоко бы взлетел, не попадись на его пути одна странная личность. Услыхал он о нем от своих надзирателей, и взяло его любопытство, и велел он привести его к себе.
- Говорят, ты разводишь религиозную пропаганду?
- Пропагандой занимаются политики. Я же говорю людям слово правды. Кто имеет уши, тот услышит.
- Ты поп, что ли?
- Человек я. И говорю не потому, что удостоен сана или как вы - по приказу, а потому, что избран я.
- Это как же - избран?
- Избран быть среди самых обездоленных - и утешить их, среди самых нечестивых - и устыдить их.
- Интересно ты говоришь. Кто же тебя избрал?
- Имя Его не хочу произносить всуе, ибо в ответ услышу одну хулу и поношение, и тем умножатся твои грехи, а их у тебя и без того несть числа.