После этих фильмов я начал присматриваться к своим цивилизованным собратьям, и что же? Я обнаружил, что редкое лицо не несет на себе отпечатка страха или озабоченности. И в разговорах, я заметил, постоянно сквозит какая-то тревога, ожидание неприятностей или даже опасностей. Будто ходят они по земле и все ждут, что откуда-нибудь из-за угла на них тигр выскочит или другой страшный зверь, или кирпич свалится или сосулька с крыши. Последнее очень даже часто бывает. Я сам видел одну старушку, ей на голову при мне упала сосулька, когда она выходила из булочной, она стояла и плакала, так ей было больно. Еще бы, дома-то вон какие высокие понастроили, и сосулька, пока летела, развила скорость не меньшую, чем у метеорита. А сколько еще таких сосулек висит над головой современного человека? Действительно, ходить страшно!
Так что если согласиться с утверждением, что религии сочиняют со страху, то нам сейчас самое время придумать себе религию. А она у нас не придумывается... Некогда нам. Еще что-то по мелочи - плюнуть через плечо, постучать по деревяшке, сделать крюк, если кошка перебежала дорогу, перенести с понедельника на вторник важное дело - это мы можем. Отработанные стандарты заговорных действ не требуют ни сил, ни времени, ни ума.
Однако все же не это самое скверное. Самое скверное то, что мы и ворожим-то не сами, а кто-то для нас все готовит - составляет гороскоп, сочиняет тесты, вспоминает полузабытые способы гаданий и магических заклятий. А мы на ходу подставим, сопоставим, прикинем, откинем - и побежали дальше. Некоторые в церкви стали заскакивать. Свечек понатыкают, глазки закатят в умилении - и тут же бегом из храма. Спешим, братцы, спешим! Другой бы, может, и рад остановиться, не бежать, а посидеть бы, обдумать что-нибудь нужное, важное. Но куда там! Ритм современной жизни не располагает к раздумью. Нынче только успевай поворачиваться, это тебе не австралийская пустыня и не сельва за горами - за долами.
Одним словом, тяжело быть цивилизованным человеком. Мучительно. А какая награда? Смотреть по вечерам телевизор, а по утрам пить растворимый кофе? Не из ореховой скорлупы, а из фарфоровой чашечки? И не пальцем размешивать, а мельхиоровой ложечкой? Экие, скажите на милость, радости. В конце концов, мы люди или мы клопы? К черту всю эту клоповую цивилизацию, я пошел к дикарям.
А, так вот чего я разделся! Я же представил себя вольным дикарем. И еще хотел отключить батарею и разжечь костер. Но не успел. Что-то меня отвлекло, и я позабыл. А теперь я снова в пижаме. Скинуть ее? Вообще-то в ней удобно, вполне можно жить. Пожалуй, я, когда поеду в Австралию, прихвачу с собой побольше таких вот больничных пижам и подарю их тамошним жителям. У них там нету таких. То, что туда завезли из Европы, не идет ни в какое сравнение с этими изделиями. Европейская одежда тесная, мешает свободе движений, маркая, ее надо стирать. Масса всяких неудобств. Вот аборигены и не приняли ихнюю цивилизацию. И их самих не признали за людей. Решили, что они свалились им на шею с неба. А меня примут к себе в племя, и я буду жить среди них, как свой, и душой отдохну. Говорят, они даже не знают, отчего родятся дети. Не связывают одно с другим. Это ж замечательно! Жена всегда любит тебя с полной самоотдачей, и мы ее тоже. И никогда она не ругается, ежели что. Потому что в ее представлении ты тут ни при чем.
А у нас что? Ведь у нас при этом черт знает что бывает! Жена ходит надутая, обвиняет тебя в эгоизме и скотстве, а если ее вдобавок еще и тошнит, то и вовсе житья никакого нету. "Уйди с моих глаз! Эгоист!" И не смей возражать или оправдываться. Покорно сноси оскорбления и капризы. Таковы они, цивилизованные женщины. Обидно бывает до смерти. Ой, да что говорить! Отвел, помню, ее в больницу, спрашиваю робко: чего, мол, принести? Так она как взовьется! "Не смей вообще сюда появляться!" А попробовал бы я не прийти, что б было? Конечно, я пришел, принес всяких там соков, сырков, булочек. Приняла, съела. Записочку прислала. "Спасибо, милый. Как хорошо, что уже все позади! Чувствую себя сносно. Подробности дома. Целую. Твоя..." Вот так. Я записочку в руке зажал и дома целый вечер ее перечитывал. Все обидные слова позабыл. Когда домой обратно вел, сиял, как дурак. И она тоже улыбалась мне нежно и ласково, будто я никогда и не был разгильдяем и эгоистом.
Конечно, не был. Наоборот. Все было так умилительно. Даже тучка, глядя на эту парочку, не выдержала и закапала частыми, мелкими слезками. Пришлось спрятаться в чужой подъезд. И еще одна женщина укрылась с ними туда же. Жена толкнула его в бок: погляди, мол. Он поглядел, пожал плечами. Женщина стояла поодаль, отвернув лицо. Платье мятое, перекошенное, висело на ней, как на вешалке. Волосы стянуты на затылке в жидкий хвостик. Больше смотреть было не на что.
- Напрасно ты отказалась от такси. Еще простудишься. И устанешь.
- Да тут всего сто шагов. А дождик теплый. Ах, Егор, как хорошо пройтись по воздуху!
Дождик, как начался сразу, так же и перестал. Женщина в мятом платье шла теперь впереди, шаркая туфлями по лужам, брызгая себе на ноги.
- Видал? Еле идет. Знаешь, который она сделала аборт? Четырнадцатый! Никто не взялся, так она сама. Неделю была между жизнью и смертью. И еще, говорят, двоих сдала в Дом ребенка. А ей всего-то двадцать два года. Девчонка. Ты можешь это понять? Я не могу. И не хочу.
Женщина качнулась и ухватилась рукой за стену дома.
- Она не дойдет. Извини, я побегу за такси.
- Придется. Беги. Я постою с нею. Вот ужас-то!
Он давно не видел таких комнат. Даже позабыл, что такие бывают. Он с трудом сглотнул ком, подкативший к горлу. В деревенских стойлах тоже пахло не особо приятно, но то был запах естественный. Что делать скоту, если человек поставил его в хлев? А тут было скотство человеческое, вызывающее, непристойное. На кровати лежала женщина, свесив ногу, отчего юбка высоко задралась. Он прикрыл глаза.
- Мама, это я. Пришла вот... - услышал он.
Женщина на кровати пошевелилась, открыла глаза, но позы не изменила. Помолчала, зевнула и просипела:
- Ну что, отскоблили? А ты трусила, дура. Всегда слушай мать. А то рожать она собралась, опять с брюхом таскаться. Очень надо!
Женщина спустила вторую ногу и села. Юбка задралась еще выше.
- Валька, кто это с тобой? Уже успела подцепить? Ну, гвоздь-девка!
- Да нет, это так, он подвез меня. Мне нехорошо стало по дороге.
- Ишь, нежная стала. А мужик-то вполне фартовый, а, Валька? Что ты там стоишь? Проходи, выпьешь с нами. Давай-ка, Валька, налей нам всем, отметим твое возвращение.
- Может, ей врач нужен? Я сбегаю, вызову.
- Да ну ее на хрен! Бегать еще! Обойдется. Не первый раз. Ты посиди-ка лучше со мной. От меня тебе больше будет толку, их-хи-хи. Валька, ты перестанешь стонать или нет? Ревнует, хибара! Не ревнуй, Валька, завтра я поделюся с тобой. Костька придет, либо Ленька, либо еще кто. Может, и сам Конопатый привалит. Валька, а это ты от него занозилась в этот раз, точно тебе говорю. Слышь? Да ты-то куда? Эй!
Он выскочил и кинулся к телефонной будке, чтобы вызвать скорую помощь. Потом, шатаясь, как в бреду, дошел до дома, и тогда у него началась страшная, судорожная рвота. Жена разъярилась.
- Напился? Сегодня? Как ты мог? Я еле на ногах стою, а он...
- Не пил я. Ни капли. Оставь меня.
- Не пил? С чего же тебя так рвет?
С того, что видел он то, на что смотреть невозможно. Нету человеческих сил. Господи, Иисусе Христе, Сыне Человеческий, неужели и Ты такое видел?...
Видел? Он пришел к тем, кто видя не видел, и слыша не слышал, и не разумел. Он ходил среди них, чтобы видели они, слышали и разумели. И то, что ты видел, Он уже видел. И больше видел. Потому что все это уже было.
Было и осталось? Тогда зачем приходил Он?!
...Вот пришел Иисус с учениками в город, а навстречу ему множество народа вышло, каждый к себе зовет: "Иисусе, раздели с нами трапезу". Христос сказал: "Как Я буду есть, если кто-то нуждается во Мне? Симон, зайди в этот дом, узнай, кто там стонет". Симон зашел и скоро вернулся. "Там женщина исходит кровью, а муж ее своего требует. Дитя в углу лежит, только что рожденное, плачет от голода. Я сказал мужу: "Оставь мать и дай ей ребенка". Он же швырнул в меня черепок и выгнал. Что делать с ним?"
Иисус сказал: - Ничего не надо. Он сейчас сам к нам выйдет.
И пошел дальше. Ученики за Ним. Не успели они, однако, пройти и трех домов, как грешник догоняет их, падает в грязь и начинает биться в падучей. Глаза закатились, изо рта пена капает вперемешку с кровью. Иисус коснулся его рукой, грешник затих, открыл глаза, смотрит. Иисус говорит: "Иди и приведи к жене свою мать, пусть она ее выходит. А сам не ходи в дом двенадцать недель. А по прошествии срока пошли спросить ее: готова она принять тебя или нет. Когда скажет "да", тогда и войдешь."
Народ, видя это, молчал в благоговении. А Иисус с учениками двинулся дальше. Тогда Иуда сказал: "Равви, Ты остановил одного грешника и спас от мучений одну жертву. А сколько их еще в этом городе? Не всякий грех виден и слышен. Кто же остановит его?"
Христос ответил притчею. Была у сеятеля одна горсть зерна. А на земле в то время повсюду был голод. Люди дрались из-за каждой былинки. Сеятель вышел в поле и посеял зерна. Каждое принесло плоды, какое в тридцать, какое в шестьдесят, какое во сто крат. Собрал сеятель урожай и накормил народ. И сам насытился. Люди помирились и забыли обиды.
Другой сеятель в другом селении тоже имел горсть зерна. И тоже в той округе был голод. Сеятель подумал: "Одной горстью разве я накормлю всех? Каждому раздать - по семечку не хватит". Измолол зерна в муку, испек лепешку и съел. Люди увидели, что он один сыт среди них, набросились на него, избили и прогнали в пустыню. Никто не пожалел его, потому что все были голодны и злы. Понял сеятель, что пришел конец ему, лег на землю и умер. А шакалы разорвали его тело.
- Так кто же из двоих мудрее, ответь Мне, Иуда?
Иуда же ответил тоже притчею.
Виноградарь вышел утром в свой виноградник, стал осматривать ветви и увидел, что одну лозу поедает червец. Остановился и стал ее очищать. Начал с самого верха и до захода солнца работал, пока не уткнулся носом в землю. Только тогда разогнулся, вернулся в дом и лег спать. Утром опять пошел в виноградник. Глядит - все ветви усеяны червецом, листва с них обглодана дочиста, только одна лоза стоит среди них зеленая, нетронутая. Пока обирал с нее, червец напал на другие и все пожрал. А виноградарь не видел, уткнулся носом в одну.
- Мудро ли он поступил, ответь мне, Равви?
Христос сказал: - Всякая притча имеет свой ответ, Иуда. Молоко имеет свой вкус, вино же имеет тоже свой вкус. А вместе смешать - какой толк?
Тут скрестились их взгляды, и Иуда ответил:
- Прости меня, Господи, Ты, как всегда, прав.
А после вечери попросил Христа выйти с ним на улицу и показал на старика, который неподвижно сидел на камне и имел вид смятенный. И рассказал ему историю, которую узнал от людей.
Жили в этом городе муж с женою, и не знали они о том, что на самом деле они между собою брат и сестра. Родители их рано умерли, их тогда же разлучили, и встретившись взрослыми, они не могли узнать друг друга. Было у них двое детей и оба уродцы: один немой, другой безрукий. И ждали они третьего - со страхом и надеждой. В это время и пришел в город старик. Он ходил из дома в дом, словно искал чего. И нашел. Явился однажды в дом брата и сестры и объяснил им, почему дети рождаются уродцами. "Как ты можешь доказать, что это правда, пришелец?" - спросили они. "Посмотрите на свое левое запястье, - ответил старик. - У каждого из вас тут отметина - большое родимое пятно. Оно досталось вам от вашей матери. И у меня такое же, глядите". Те посмотрели и ужаснулись. Старик ушел, а наутро прибежал к нему брат с воплями: той же ночью сестра его удавилась. "Вот что ты наделал, погубитель! Была у наших детей мать, а теперь они сироты. Зачем ты нам все рассказал?" Старик не знал, что ответить несчастному. И сейчас не знает.
- А что Ты ответил бы ему, Господи?
И снова скрестились взгляды Иуды и Христа, и Христос сказал...
Что сказал Христос? Что Он сказал? Что?! Забыл! Не знаю! Самого главного я не знаю. Если бы я знал Его ответ... У кого спросить? Кто мне может напомнить? Никто. Никого не осталось из свидетелей. А сам я забыл. И мне снова надо искать ответ. А пока я его ищу, я ничем не могу помочь той женщине, которую мать отдала на растление как на распятие. О, Господи, как она стонет и мечется! А рядом ее мать с Конопатым предаются утехе...