- Папа, папа! Я буду на елке зайчиком. У меня будут вот такие длинные уши!
- Какие?
- Вот такие! И я буду прыгать вот так! Смотри!
- Нет, ты будешь прыгать вот так! Раз, два, три!
- Перестаньте! Голова трещит от вашего крика. Лёсик, иди сюда, папа устал, дай ему отдохнуть.
Вот и все. Нет у них общей радости.
- Наташка, ты чего плачешь?
- Нина Ивановна не дала мне билет в цирк.
- Почему?
- Потому что на всех не хватило. Но я же отличница!
- Разве цирк существует только для отличников?
- Да! А она хочет, чтобы пошел Козлов. Я знаю! Он троечник! Это у него первая пятерка по письму. А у меня вон сколько! Вся тетрадка!
- Не реви! Все правильно. Этому Козлову было очень трудно написать на пятерку. Он трудился, старался, и Нина Ивановна захотела его наградить. Это справедливо.
- Да?
- Ничего себе справедливо! Рассудил наш умный папочка! А тебя не возмутило, что она своего троечника Козлова решила наградить за счет твоей дочери? Почему она именно Наташку лишила билета? Завтра же пойду в школу.
Вот и нет у них с дочерью общего горя, одного на двоих. Горе будет у одного Козлова. Он в цирк не пойдет. Он троечник. Он чужой...
Когда-то глядя на их милые, упитанные мордашки, в их настежь распахнутые глазенки, он думал: вот подрастут они и станем мы самыми близкими друзьями. С ними можно будет говорить обо всем, о самом сокровенном, о чем и с собою говоришь редко, лишь в минуты глубокой душевной потребности. В минуты потрясения. Переполненности. Когда надо излиться. И чаще всего излиться-то некому. Потому что у всех своих забот невпроворот. Чтобы слушать и сострадать, надо иметь время. Надо хотеть и уметь. Но не на ходу же этому учиться, с переполненной авоськой в руках.
- Эй, мил человек, постой-ка! У тебя что-то из сумки вывалилось. Ишь, какой колобок - рыженький да кругленький. Не поймешь, на что и похоже. Как ты сказал? Пельсин? Лепельсин? Никогда не слыхивала. Чего только на свете нету! А это что же, растет или люди сами делают? Растет? Надо же! А где же, в каких краях? Далеко? Знамо дело, далеко. Разве наша земля такое уродит! А что с ним делают - едят или так, для красы? Попробовать? Нет, боязно что-то, да и жалко. Вон какая любота! Ты лучше оставь, а я покажу нашим бабам, пусть подивятся. А уж цвет-то до чего хорош, как огонек горит! Ой, да что это? Сколько ж у тебя этого добра? Бабы! Бабы! Бегите сюда! Ай, что делается, вся улица сделалась рыжая! Ну и дивья, вот дивья-то!
- По одному! По одному берите! Чтобы всем досталось! Не алчничайте! Чего за пазуху суешь? Думаешь, не увидим? Для бабки Авдотьи? А ей-то на что еще? Такое добро на нее переводить.
- Ах, вы охальницы! Вы что ж ногами-то добро такое топчете?
- Ты чего это граблями-то ворочаешь?
- Тихо вы, голодранки! Пришелец, добрый человек, никого не обидит. Для него вы все одинаковые. Он говорит, что у него еще есть эти рыжие колобки. Так что не сомневайтесь, всем достанется.
- Глядите! Глядите! Пришлый показывает, как их надо есть. А хранить, говорит, нельзя, спортится. И с собою уносить нельзя, истают в руках. Так что давайте, бабы, глядите за ним и все повторяйте.
- Ну-к что ж, придется, видать, а то ему и назад отнять недолго.
- А уж вкусно до чего! Ни на что и не похоже.
- А запах-то! Понюхайте-ка, уж до чего запашиста, лучше диколону всякого.
- Ой, и глотать жалко! Так бы и держала во рту всю жизнь.
- Не держится оно, очень уж нежное.
- Да в нашей пасти и камень не удержится, провалится.
- А мне вот что удивительно: с чего это чужой человек задаром такое добро раздает? Тут вон горбишь спину, горбишь, а потом брюквы паршивой не допросишься.
- А и правда? Ах ты, господи! Может, он чего худое задумал? А мы поразевали рты!
- Ну да как же, худое! Да чего уж хуже-то может быть того, что пережито? И войну снесли, и ярмо германское, и после: землю на себе пахали, лебеду ели, грибы поганые вымачивали, животы вздувались не от мужиков, а от голодной водянки. Нет, хуже может быть уж одна только смерть.
- Бабы, бабы! Послушайте-ка, а уж не шпион ли это?
- Вот сказала так сказала! Совсем сдурела, что ли? Да кто к нам в такую глухомань полезет? От железной дороги пятнадцать верст, да и то посуху. Кому мы нужны? Какой в нас интерес? Что у нас выглядывать? Может, что ты корове в пойло бухаешь?
- А это было бы и больно хорошо, если бы кто подглядел! Да отведал бы молока от наших коровушек. Подумал бы, чай, снятое, а какое оно будет после соломенной трухи? Одна синева.
- Бабы, а пусть этот пришелец доложит про нас, как мы тут перебиваемся. Уж он-то, наверно, знает кому. Может, поубавят нам налоги? Объяснил бы там, что триста литров на одну корову да при такой кормежке ведь это разорение одно.
- И насчет яиц тоже! Куры есть, нет - а яйца сдавай. Сказать смешно в район ездим яйца покупать.
- А ты сама покудахтай - может, и снесешься.
- И снеслась бы, ежели бы петушок какой покукарекал да потряс хвостом округ меня!
- Ишь, чего захотела! Петушка ей! Кому этого не охота?
- Ой, бабы, и правда, петушков бы нам да порезвее! Неужто так и состаримся, не отведав больше этой сласти?
- Ты хоть когда-никогда отведала, а мы и не знаем, что это за сласть такая.
- Бабоньки! Бабоньки! Может, спросить нам у пришельца, думают ли там мужиков нам подкинуть? Ведь пропадаем без них, жить неохота. С войны едва десятая часть вернулась, так и то: кто помоложе да поздоровше, все в город подались. Остались старики да калеки, да мелкота сопливая.
- Вот и именно. Пусть-ка нам про мужиков ответит. Колобочки-то его рыжие - хорошо, конечно, вкусно, но это что? На один раз. Вот съели - и следа никакого не осталось.
- А тебе след обязательно! Как у твоей золовки после лесозаготовок брюхо выше подбородка.
- Бабы, слушайте-ка, может, мужики там работы нашей деревенской опасаются? Так это напрасно. Пусть бы им сказали.
- Обязательно! Пусть так и скажут. Мол, не для того зовем.
- Размечтались! Будто и на самом деле им кто мужиков сейчас отвалит! Греховодницы, тьфу!
- Ох-хо-хо, не к добру нам пришелец колобков этих рыжих подкинул. Разбередили они нас только.