Еще несколько мгновений — и все эти люди будут мертвы. Гарек знал, что потом опять будет терзаться угрызениями совести и жалеть о содеянном, но он должен был обеспечить своим друзьям относительно безопасный проход через заставу, и добиться поставленной цели можно было только так. Ничего. Он будет действовать быстро: один-два выдоха на каждого из этих солдат, чтобы все они там, на берегу, умолкли навеки. Стрела должна попасть каждому точно в шею — иначе они непременно поднимут тревогу.
Но ведь их все-таки шестеро. Или семеро? Гареку никогда еще не доводилось решать такую сложную задачу. И, лежа на вершине дюны и ощущая на лице соленую морскую пыль, он думал: а может, все-таки дождаться Стивена? Пусть он их всех разом уничтожит одним взмахом своего посоха. Нет, не надо. Он справится и сам. Он сумеет. Просто нужно стрелять очень быстро, выпуская стрелы одну за другой.
А пока лучше подождать еще пол-авена: пусть поедят и еще выпьют вина, а потом совсем разомлеют и, возможно, завалятся спать. Может, некоторые и вовсе уйдут, вернутся в лагерь, который виднеется вон там, среди дюн, чуть дальше к востоку; это несколько изменило бы расстановку сил. До палаток отсюда добрых сотни две шагов, и Гарек не сомневался, что шум прибоя заглушит любые подозрительные звуки, даже если кто-то успеет крикнуть.
«Ну, давайте же, — про себя уговаривал он часовых, — ступайте себе в лагерь и ложитесь спать».
Он облизнул губы и удивился тому, какие они, оказывается, сухие — при такой-то сырости вокруг! — потом натянул на голову капюшон плаща и приготовился ждать.
Рядовой Фаллон, едва волоча ноги, подошел к небрежно собранной куче топлива, вытащил из нее кусок плавника и повернул назад, к остальным. Он со своим полком уже с полдвоелуния торчал здесь, но к своим обязанностям относился весьма ревностно, надеясь заслужить уважение сослуживцев. Впрочем, это ему не помогало. Все по-прежнему им помыкали — сержанты без конца заставляли его выполнять всякую черную работу, да и ночных дежурств ему доставалось больше других, а остальные безжалостно его высмеивали.
— Фаллон, дурачина безмозглый, — насмехались они, — ну куда ты так спешишь? Что, война началась, и ты ее пропустить боишься?
Над ним постоянно все потешались, а когда он попытался тоже посмеяться над собой с ними вместе, надеясь хоть этим заслужить их расположение, они его и вовсе безжалостно измордовали. И вот он опять стоит на посту всего в двух авенах ходьбы от ближайшего места военных действий — не то чтобы серьезных, правда, так, небольшой стычки с бандой местных смутьянов. Для их усмирения вполне хватило и спецотряда принца Малагона.
Офицеры, впрочем, крайне редко сообщали им о том, что происходит в столице. Окопаться и быть на страже. Вот и все приказания. Они на своей заставе понятия не имели, что происходит буквально в двух шагах. Ходили слухи о том, что весьма мощные силы фалканского и ронского сопротивления движутся сюда с востока через Блэкстоунские горы. Но рядовой Фаллон все же считал, что город окружен таким плотным кольцом военных по одной-единственной причине: потешить эго правителя Малакасии.
Он презрительно фыркнул: тоже мне правитель! Приплыл на каком-то огромном уродливом и, похоже, неповоротливом корабле, который к тому же весь черный, как у пиратов: черная обшивка, черные паруса, черные флаги. Что, интересно, он хотел этим сказать? Может, решил отменить все остальные цвета? Он никогда свои войска не награждал, никогда даже руку в знак приветствия не поднимал. Ни разу не признал заслуг собственной армии, ни разу ни на мгновение даже занавесок в своей черной карете не раздвинул, чтобы кому-то улыбнуться. Всегда молча садился в карету, окутанный черным плащом и страшными тайнами, и приказывал кучеру везти его на восток, в этот полуразвалившийся дворец, фамильный замок фалканских правителей, и уединялся там, лишь порой общаясь со своими военачальниками.
Рядовой Фаллон зло сплюнул в песок, представив себе, как Малагон посиживает в тепле у камина, прихлебывая тонкие вина из прекрасного хрустального бокала, тогда как ему, Фаллону, приходится торчать здесь, на дальней заставе, пользуясь славой самого жалкого солдата во всем батальоне, которого всю ночь заставляют собирать топливо для костра.
Сегодня вечером он вымыл котлы и кастрюли, нарезал мясо и начистил лейтенанту сапоги. Теперь вот снова приходится таскать топливо и поддерживать огонь. Ему осточертело быть у всего полка на побегушках, и он нарочно решил сейчас принести к костру только один кусок плавника.
Сержант Терено, разумеется, разразился гневной тирадой:
— Фаллон! Ах ты, вонючий грязный шакал! — Вокруг тут же раздалось довольное ржание. — Да как ты посмел притащить одно-единственное жалкое полено! Не вздумай и впредь так поступать, щенок! Не то получишь по первое число и станешь на кучу греттанова дерьма похож, а не на воина малакасийской армии! Ступай назад и притащи целую охапку топлива, чтоб до рассвета хватило.
Фаллон постоял, снова выразительно сплюнул в песок, но на сержанта Терено это не произвело ни малейшего впечатления.
— Ладно, парень, я твоим воспитанием позже займусь, когда ты вернешься. А теперь давай дуй за топливом, да побыстрее!
Фаллон резко повернулся и покорно поплелся назад, выплескивая свое отчаяние и страх на всепрощающий песок.
— Шлюхи вонючие, — бормотал он, — не иначе как прикончить меня задумали!
И, наверное, в десятитысячный раз за последние тридцать дней ему опять страшно захотелось оказаться там, где сухо и тепло.
Он вытащил из кучи плавника здоровенный обломок.
— Жирный, неряшливый, пьяный тиран, — ворчал он себе под нос, собирая в кучу более мелкие обломки и наклоняясь, чтобы взвалить охапку топлива на плечо. — Надавать бы ему по жирной роже одной из этих подгнивших деревяшек. Тогда б он знал!
Что бы тогда «знал» сержант Терено, Фаллону, правда, было не ясно; он понимал, что и впредь будет все так же с тупой покорностью низко опускать голову, чтобы избежать сокрушительных ударов здоровенных кулаков сержанта и его любимчиков.
Горестно вздохнув, рядовой Фаллон вскинул на плечи свою тяжелую ношу и уже сделал несколько шагов, когда вдруг заметил нечто странное. Нет, это была не чья-то глупая шутка, как ему сперва показалось, что-то действительно было не так. Трое из тех его однополчан, что находились дальше всего от костра, теперь лежали неподвижно на песке, и у одного из них прямо из груди торчала стрела, а двое других, подогнув колени, уткнулись головой в песок, словно так и не успели выпрямиться: острые наконечники стрел пронзили обоим горло. Густая черная кровь быстро впитывалась в пересохший от жажды песок. Сержанту Терено стрела попала в живот. Увидев Фаллона, он умоляюще протянул к нему руки, хриплым голосом бормоча просьбы о помощи. Из раны у него ручьем лилась кровь. Фаллон на мгновение оцепенел от неожиданности, потом, по-прежнему прижимая к груди охапку дров, оглянулся, словно ожидая, что вот-вот из темноты появятся первые ряды повстанческой армии.
И тут совсем рядом с ним бесшумно, точно порожденный тьмой призрак, возник тот убийца. Он был один. Одетый в черный плащ с капюшоном, он двигался легко и неслышно, почти не оставляя следов на песке, а неумолчный грохот прибоя заглушал все звуки вокруг, словно сама природа решила помочь этому человеку-призраку подкрасться к ним никем не замеченным. Рядовой Фаллон даже усомнился на мгновение, действительно ли он видел рядом с собой этого убийцу; он мог бы поклясться, что белые гребешки волн, набегавших на берег, просвечивали сквозь его черный плащ.
Он по-прежнему крепко прижимал к себе охапку топлива, когда Гарек изо всех сил ударил его тяжелым луком в висок. Потом ногой отпихнул рассыпавшийся по песку плавник и потащил бесчувственное тело солдата куда-то в северном направлении.
Когда рядовой Фаллон очнулся, вокруг по-прежнему было темно, а песок у него под телом странным образом двигался. Страшно болела голова, и на щеке он нащупал что-то липкое, видимо кровь, но рана вряд ли была опасной. Значит, не так уж долго он пробыл без сознания. Фаллон попытался получше разглядеть того, кто взял его в плен, потом вспомнил загадочного лучника в черном плаще и даже зажмурился. Ему очень хотелось надеяться, что это очередная шутка его однополчан и сейчас они притащат его в лагерь. Но вскоре движение по песку прекратилось, и самые худшие опасения Фаллона оправдались: в плен его захватил тот самый лучник.
Рука в перчатке зажала ему рот, и кто-то свистящим шепотом спросил его, наклоняясь к самому уху:
— Где Малагон?
Фаллон чуть не задохнулся от сдерживаемых рыданий, и рука немного отпустила его, потом снова зажала ему рот, и снова послышался тот же голос:
— Малагон на борту «Принца Марека»? Отвечай, где он? Отвечай на вопросы. Отвечай — и будешь жить.
Фаллон поморгал, стряхивая с ресниц слезы, и неловко кивнул. Рука в перчатке медленно отстранилась, и он, судорожно сглотнув, хрипло выкрикнул:
— Он в старом дворце. Он проследовал туда в сопровождении пышной процессии и больше, по-моему, ни разу оттуда не выходил.
— Ладно. — Голос звучал на редкость бесстрастно. — А его корабль где причален?
Мысли Фаллона бешено метались; он пытался вспомнить хоть что-то, что наверняка могло бы помочь ему спасти свою жизнь. Живот у него так скрутило от страха, что он чуть опять не потерял сознание. Никогда в жизни он еще не испытывал такого ужаса; он даже представить себе не мог, что можно так сильно бояться.
— Где корабль Малагона? Говори! — Лучник словно не замечал охватившего Фаллона смертельного испуга.
Фаллон заставил себя сосредоточиться.
— В порту Ориндейла.
— У какого причала? Ну?
— Э... э... У северного. Да, точно, он стоит у самого северного причала. Там пирс шагов на тысячу в море выдается. А корабль этот ни с чем не спутаешь — он такой весь черный и огромный, как город.
Фаллону показалось, что он слышит шаги других людей, которые подошли и остановились неподалеку.
— Отлично. — Рука в перчатке снова закрыла ему рот, и он почувствовал, как незнакомец тяжело надавил коленом ему на грудь, — А теперь, друг мой... мне придется тебя убить.
Фаллон дико забился, но хватка у лучника была поистине железной. К тому же он все сильнее давил ему на грудь. Фаллону стало трудно дышать, он судорожно ловил ртом воздух, но все же воздуха ему не хватало. Глаза налились слезами, тело пронзила острая боль. Он машинально набрал полные горсти песка, потом высыпал его, потом снова набрал, и все время какой-то голос будто спрашивал его: «Какой смысл сопротивляться? Лучше подумай о чем-нибудь другом! Скорее о чем-нибудь подумай!»
Паника настолько охватила его, что он полностью утратил контроль над своим мочевым пузырем и кишечником. Фаллон хотел крикнуть и не мог. Потом зрение его стало меркнуть, сузилось до одной-единственной точки, и он прекратил всякую борьбу...
Гарек с трудом поднялся и, шатаясь как пьяный, отошел прочь: хладнокровие снова ему изменило. Все, убийцей он больше быть не хотел.
Бринн, крепко обхватив его руками, шептала:
— Ничего, Гарек, он будет жить! Ничего страшного с ним не случилось!
Ее поддержал Стивен. Опустившись возле молодого солдата на колени, он внимательно его осмотрел и сообщил:
— Ну, может, парочку ребер ты ему и сломал, но через несколько дней он будет в полном порядке.
— А ребра поболят и перестанут, — прибавил Марк.