Саллакс с победоносным видом шлепнул Гарека своей ручищей по спине — видимо, желая его подбодрить, — и сказал:
— Ладно, сейчас возьмем Бринн и постараемся побыстрее выбраться отсюда, пока они назад не вернулись.
С этими словами он поспешил к лестнице и стал спускаться вниз.
Стараясь не шуметь, они подошли к дверям, за которыми вместе с Бринн укрылись Марк и Стивен. Глаза Саллакса горели бешеным гневом; Гарек заметил, что он даже не потрудился вытереть с лезвия своего топора кровь последнего из убитых им малакасийцев. В ярости своей Саллакс не замечал того, что сразу же заметил Гарек, который едва слышно прошептал:
— А дверь-то открыта!
Сразу стало ясно: пленники сбежали, прихватив с собой Бринн.
— Ах, вонючие ублюдки! — взревел Саллакс, пинком отворив дверь и ворвавшись в комнату. — Знают, небось, что у нас времени нет искать их по всему этому поганому дворцу!
— Давайте для начала найдем Гилмора, — предложил Гарек. — Возможно, он сумеет нам как-то помочь.
— Если сам еще жив, — мрачно заметил Мика.
— Пока, я думаю, жив.
Друзья пробрались в тронный зал, и там, в стене, примыкавшей к возвышению, на котором стоял трон, Мика уверенно отыскал какую-то узкую неприметную дверцу, пройдя через которую они в итоге оказались у другой винтовой лестницы, ведущей вниз, под обеденный зал. Там находился туннель, соединявший подвальное помещение с размещенными в нем цистернами для воды с дворцовой кухней, расположенной во флигеле. Этот подземный переход также мог служить идеальным путем отступления в случае чрезвычайной опасности.
— Почему мы никогда раньше этим ходом не пользовались? — спросил Джеронд.
— Дворцовую кухню в случае нападения врага защищать куда труднее, чем верхние этажи дворца, — ответил ему Саллакс. — И Маркой это отлично понимал. К тому же сегодня утром мы ведь понятия не имели, где основная часть этих малакасийцев. Может, они как раз на кухне и собрались.
— Вот как? — удивился Джеронд, но Саллакс больше ничего ему объяснять не стал.
Когда друзья вылезли из подземного перехода посреди кухни, их там уже поджидал Гилмор.
— Где же ты был? — бросился к нему Мика. — Мы уж решили, что ты погиб.
— Нет, я очень даже жив, — ответствовал Гилмор и прибавил печально: — Чего, однако, не могу сказать о Намонте.
— Как это было? — спросил Саллакс.
— Они напали на него в дыму и перерезали горло. Я уже перенес его в другое крыло. Попозже, вечером, мы сможем за ним вернуться.
— Это ты правильно сделал, — кивнул Саллакс. — А Бринн ты не видел?
— Нет, — ответил старик. — Они все еще наверху. Впрочем, с ней все будет хорошо. Вообще-то я рассчитываю, что через день-два эти ребята сами станут искать нас.
— Я что-то не понимаю... — Гарек рукавом стер со своего лица кровь. — Почему эти двое к остальным-то малакасийцам не присоединились, когда те из дворца уходили?
— Потому что они не малакасийцы и не шпионы, — сказал Гилмор. — Вы все со временем и сами поймете. А пока что можете быть уверены, что с ними Бринн ничего не грозит. Ладно, пошли. Нам надо поторапливаться.
И Гилмор, выйдя из кухни, первым нырнул в немыслимый лабиринт дворцовых переходов; остальные последовали за ним.
Ханна рухнула на колени и низко пригнулась; ей все еще казалось, что она падает, и, лишь почувствовав ладонями твердую землю, покрытую травой, Ханна поняла, что падение прекратилось и она больше уже не в гостиной Стивена. Перед глазами у нее все плыло; руки, на которые она опиралась, вдруг стали как ватные, и она ничком упала на землю. Было трудно дышать, и Ханна мучительно закашлялась. Потом посмотрела вверх и с изумлением увидела низко нависавшие над нею ветви деревьев и густую осеннюю листву, колышущуюся на ветру. Тишина, в которой слышался лишь шум листвы, полностью подтверждала то, что она действительно в данный момент находится где-то в другом месте, а отнюдь не в доме № 147 по Десятой улице в Айдахо-Спрингс.
Ханна попыталась восстановить в памяти последние секунд тридцать: так, она стояла у письменного стола Стивена, потом увидела карандаш на каминной полке, отодвинула стул и — оказалась здесь, в этом лесу. Все. И это ровным счетом ничего не прояснило. Ей упорно казалось, что с ней произошло нечто из ряда вон выходящее, но как она ни сердилась на себя за неспособность распутать эту проблему, ничего не помогало, и она решила сесть и осмотреться.
На самом деле это оказался не лес, а небольшая рощица на вершине холма, поросшего густой травой и возвышавшегося над неким обширным водным пространством, более всего похожим на океан. Ханну даже затошнило от страха, но она, поборов второй приступ дурноты, заставила себя мыслить по возможности здраво, хотя больше всего ей хотелось сейчас плюнуть на все и с диким воплем ринуться с этого холма вниз — куда глаза глядят.
«Ну хорошо, — думала она, — раз я не в комнате, то почему бы мне и не оказаться на берегу океана?»
И она решила рассматривать каждое из возможных — а точнее, абсолютно невозможных! — обстоятельств по очереди, пытаясь понять суть той ситуации, в которую попала.
Ханна осторожно поднялась на ноги и заставила себя проглотить слюну, чтобы хоть немного смочить пересохшее горло; ей страшно хотелось пить. Осмотревшись, она пришла к выводу, что разум никаких шуток с ней не играет: все казалось вполне реальным — это действительно был океан или, по крайней мере, море, ибо водное пространство простиралось до самого горизонта. На мгновение в голову ей даже пришла абсолютно иррациональная мысль: ее перенесли, причем куда-то в другое место, ибо если то, что она сейчас видит перед собой, это территория Денвера, то весь он и все, кого она знала, сейчас на дне океана.
Окинув взглядом береговую линию, Ханна заметила неподалеку какой-то город на длинном мысу, далеко выступающем в океан. Город этот не был похож ни на один из знакомых ей прибрежных городов — Сиэтл, Бостон, Сан-Диего или те приморские городки-курорты, в которых она частенько бывала, учась в колледже. Этот город как бы стекал по склонам узкого горного гребня, поросшего редким лесом, прямо к раскинувшемуся внизу морю и напоминал гигантского жирафа, сунувшего голову в воду.
С вершины своего холма Ханна отлично видела на набережной лошадей и мулов, тащивших деревянные повозки к пришвартованным в гавани шлюпам и фрегатам; а подальше от берега, на глубине, стояли на якоре несколько могучих галеонов, и от них к берегу так и сновали лодки с людьми и грузами. На берегу Ханна не заметила ни сигнальных устройств, какие обычно имеются в любом современном порту, ни грузовиков, ни подъемных кранов, ни вильчатых подъемников, проносящих тяжелые клети над многочисленными пакгаузами. Странным было и то, что она не узнавала ни одного из флагов, реявших на мачтах тех судов, что стояли у причалов.
Глядя, как медленно гаснет солнце, опускаясь в море за линию горизонта, Ханна стояла совершенно неподвижно и ждала — вдруг из глубин сознания все же выплывет какой-нибудь ответ, способный объяснить ей полную нелепость происходящего.
«Ах да, конечно, теперь я понимаю!» — сказала бы она себе тогда, вздохнув с облегчением.
Но, увы, ответа она так и не находила. Зато спустилась ночная тьма, и Ханна, глядя на бескрайний океан, поняла, что ночь лишь подтвердила ее худшие опасения: прямо перед нею в небо медленно поднялись две луны.
Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, Ханна тяжело плюхнулась на жесткую траву, подтянула ноги к груди и опустила голову между коленями, стараясь как можно глубже дышать, напрягая диафрагму.
Луны между тем все больше сближались, и с каждым часом легкий бриз, который так нежно шелестел листвой, становился все сильнее и наконец превратился в довольно сердитый ветер, который разметал Ханне волосы так, что длинные пряди хлестали по лицу. Но она, словно не замечая этого, все сидела неподвижно, глядя на море, пока луны не скрылись за южным краем земли и солнце не стало готовиться к очередному восхождению на небосклон. В небе уже горела заря, когда Ханна, измученная до предела, крепко заснула.
Проснулась она, наверное, около полудня. В раскинувшейся перед ней гавани какой-то фрегат явно готовился к выходу в море; даже на таком расстоянии ей были хорошо видны офицеры у него на борту, отдающие приказы матросам. Перекатившись на бок, она смотрела, как на судне ставят паруса, а фок и брамсель хлопают на резком ветру. Забыв о страхе — ведь она по-прежнему не знала ни где оказалась, ни как сюда попала, — Ханна в немом восторге смотрела, как моряки, точно бесстрашные лемуры, карабкаются по вантам и реям.
«А что, если это просто какой-то туристский центр? — вдруг подумала она. — Что, если на этом корабле полно надутых бизнесменов или важных юристов, купивших себе это недельное приключение в открытом море?»
И тут она вспомнила о двух лунах. Если и эти старинные суда, и эти деревянные повозки, запряженные мулами, она вполне могла объяснить, как вполне могла и предположить, что это просто какой-нибудь фестиваль или ярмарка, устроенные в духе праздников XVIII века, то появление в небе двух лун никаким объяснениям не поддавалась.
Ханна села, отклеила прилипший к щеке листок и некоторое время вертела его в руках: листок имел странную форму, она таких никогда не видела — не осина, не клен, не дуб и не вяз. Она внимательно осмотрела деревья в роще. Там было несколько деревьев с толстенными стволами, но их названий она не знала, хотя больше всего они напоминали древние дубы. Она даже сунула несколько странных листочков в карман куртки.
Этот вполне земной процесс рассматривания листьев вдруг пробудил в душе Ханны желание жить и выжить, и она поняла, что ужасно хочет есть.
— Я бы сейчас, наверное, целую лошадь съела, — задумчиво сказала она, и звук собственного голоса после целой ночи тишины несколько удивил ее.
Но успокоения не принес. Наоборот — напомнил ей, что она потерялась, причем в самом прямом смысле этого слова. И, услышав собственные высказанные вслух мысли о такой обычной вещи, как чувство голода, Ханна поняла, что стоит все же уделить больше внимания неестественности той ситуации, в которой она оказалась.
Еще вчера она жила в таком месте, где презренному страху никогда не удавалось парализовать ее волю, где ей никогда не приходилось ночевать под открытым небом, размышляя о каких-то небесных аномалиях. Еще вчера она была уверена, что является хозяйкой собственной жизни и сама определяет и свои отношения с другими людьми, и свое будущее.
А сегодня она уже не понимала, может ли еще хоть чем-то в своей жизни распоряжаться. И уже почти смирилась с тем, что никакого понимания и просветления на нее так и не снизойдет, так что придется ей спуститься с этого холма на дорогу, ведущую в город. А там постараться все получше разузнать и, если повезет, отыскать путь домой.
Боль в плече Хойта Наварры стала мучительной. Он переменил положение, опершись о неровную поверхность скалы, но так стало совсем неудобно, и он, вытащив из заплечного мешка плащ, свернул из него нечто вроде подушки и, сунув себе под спину, продолжал читать.
Близился полдень: Хойт был рад, что ему удалось почти два полных авена провести за чтением. В последнее время ему редко удавалось поработать спокойно, не думая о том, что его может заметить малакасийский патруль или один из тайных осведомителей, которых теперь в Праге полным-полно. А уж Саутпорт и вовсе кишит теми, кто жаждет стать шпионом или за несколько серебряных монет продать даже собственных детей эмиссарам принца Малагона.
Репутация Хойта как врачевателя была весьма высока, что делало его особо востребованным среди участников пражского сопротивления.