Джакрис подходил к ним со стороны леса. Он давно уже обошел их стоянку и отступил на открытый склон горы, чтобы потом спуститься и беззвучно, как хищник в ночи, напасть на свою жертву. Он знал, что старик вообще спит редко, но и сенатору Лариона хоть какой-то отдых все же необходим, особенно после такой гонки и перед очередным сложным подъемом.
Джакрис воспользовался несложным маскирующим заклятием, благодаря которому стал практически невидимым даже для Гилмора, и теперь находился так близко от лагеря, что даже чувствовал запах мяса, жарившегося на костре. Они обсуждали исчезновение обоих чужеземцев. Один из них, похоже, ушел вперед, и они весь день пытались нагнать его, а потом следовать дальше на север, перевалив через какую-то безымянную гору. Женщина по имени Бринн все беспокоилась, что они слишком отклонились к востоку и теперь им, скорее всего, придется возвращаться по собственным следам, чтобы отыскать проход к Ориндейлу.
Джакрис устал. Он устал взбираться на бесконечные вершины; устал от того, что так долго не находил реальной возможности выполнить данное ему поручение; устал от необходимости так долго быть сосредоточенным на убийстве одного-единственного человека. По природе своей убийцей он не был; он был царь и бог в плане шпионажа, анализа, оценки ситуаций, сведений и тех экономических, эмоциональных и религиозных факторов, которые столь сильно влияют на поведение человека. Он также обожал политические игры. А многодневные скитания, целью которых является простое убийство, его раздражали и утомляли. Он понимал, что ему, возможно, суждено вскоре убить самого могущественного из жителей оккупированных земель, но все же предпочел бы сейчас не охотиться на этого человека, а оказаться в дымной, насквозь прокуренной таверне и подкупать очередного осведомителя или подслушивать, как неотесанный малакасийский офицер в подпитии выбалтывает государственные тайны какой-нибудь шлюхе.
В случае необходимости Джакрис вполне мог прибегнуть к насилию и никогда не отличался особой щепетильностью, но сейчас все было иначе. Существовала некая точка отсчета, после которой для народов Элдарна возврата к прежней жизни уже не будет, и именно ему, Джакрису, предстояло подтолкнуть к этой точке весь мир. После убийства Гилмора один лишь Канту, крайне редко появляющийся на людях, будет обладать теми знаниями и возможностями, которые способны сделать его достойным соперником Малагона, но вряд ли он сумеет устоять против той темной силы, что заключена в правителе Малакасии.
А уж если погибнет и Канту, Малагон обретет полную власть над Элдарном и будет им править до конца дней своих.
Джакрис даже зажмурился, представив себе такую возможность, и так стиснул зубы, что заболела челюсть. Малагон и его предки и так уже правят Элдарном почти тысячу двоелуний. Неужели так важно, чтобы Гилмор умер именно сейчас?
Сквозь промерзшие ветки кустарника Джакрису было видно, что путешественники готовятся к ночлегу. Вот он и наступил, этот миг. Наконец-то! Скоро он покончит с Гилмором и будет свободен от бесконечных проверок и жесточайшего надзора со стороны Малагона. Джакриса это всегда безумно раздражало. Он прекрасно знал, как много более или менее талантливых военачальников, шпионов, волшебников и политических деятелей были убиты без предупреждения — а все потому, что за ними постоянно следило недреманное око Малагона!
Стивен Тэйлор, этот обладатель заветного ключа, страшно необходимого Малагону, куда-то исчез после нападения на их стоянку мерзкого греттана. Хорошо хоть этот ужасный посох он с собой прихватил — все-таки одной серьезной опасностью меньше. Хотя остался еще тот молодой лучник, который выпускает свои стрелы с быстротой молнии, так что от них просто невозможно укрыться. Нет, придется все же сперва разоружить этого юного убийцу.
Первым стоять на часах выпало Гареку. Он устроился рядом со спящим Гилмором, удобно прислонившись спиной к дереву. Что ж, отлично, подумал Джакрис, заметив вскоре, как дремотно трепещут ресницы молодого лучника — он явно с трудом боролся со сном и проигрывал это сражение. Когда подбородок Гарека опустился на грудь, Джакрис вытащил два ножа и медленно, осторожно двинулся сквозь заросли к своей жертве, про себя вознося хвалу богам Северных лесов за то, что укрыли землю толстым снежным одеялом, отлично глушившим любые шаги.
Он был уже рядом с Гилмором, когда вдруг что-то остановило его. Малагон — существо холодное, жестокое и опасное; он начисто лишен сострадания, он всегда убивает без предупреждения и, похоже, ничуть не заботится о благополучии своих малакасийских подданных, не говоря уж о людях на завоеванных им землях. А о Гилморе в народе слагают легенды; считается, что он защищает и воплощает в жизнь мечту о мире, свободном от страха и нужды.
Неужели ему, Джакрису, действительно суждено убить такого человека? Ему было совершенно ясно, что произойдет, если он этого не сделает, и он не питал ни малейших иллюзий на сей счет. Малагон, разумеется, тут же призовет его во дворец и подвергнет страшным пыткам. Он будет долго мучить его, целое двоелуние, а может и два, и только потом — и то, если очень повезет, — позволит наконец умереть.
Гаснущий костер освещал безмолвный профиль Гилмора теплым желтоватым сиянием. Что случится в Элдарне, если этот человек сейчас будет убит? Усилится нищета? Начнутся беспорядки или даже гражданская война? Потерпит полный крах движение сопротивления? Да, скорее всего, так и будет.
Но он-то, Джакрис, спасется. Он отыщет какую-нибудь лазейку и спрячется. А потом найдет и подходящую нишу, где можно будет применить умения, которыми он так хорошо владеет. Он мельком глянул на Бринн, укрытую одеялом, представляя себе ее прекрасное тело. Ничего, возможно, и ему еще удастся обрести счастье. Он всегда отличался изобретательностью, так что почти наверняка сумеет вовремя убраться подальше от грядущих разрушительных конфликтов.
Пока он выполняет свой долг и из всех перипетий выходит невредимым, он останется жив. Джакрис вытер влажный лоб рукавом рубахи и поднял клинок, готовясь нанести удар.
В этот удар он вложил, казалось, всю свою силу. Кинжал лишь на мгновение застрял в плотном хряще, а потом по самую рукоять вошел в грудь старика. Послышался негромкий щелчок, похожий на треск сосновой шишки в костре, и глаза старика широко распахнулись. В них плескался беспредельный ужас. Гилмор набрал в грудь воздуха, пытаясь крикнуть, но с уст его сорвался лишь хриплый стон.
Рука Джакриса привычно потянула лезвие книзу и спокойно легла Гилмору на грудь, словно желая отдохнуть. Шпион с невольным изумлением смотрел на свою жертву: Гилмор, легендарный предводитель Сената Лариона, переживший даже его окончательный крах, и самый могущественный человек в Роне, оказался обыкновенным существом из плоти и крови! Просто человеком! После его смерти не произошло никакого выброса смертоносной магической энергии, никакого ослепительного пламени не вырвалось из нанесенной ему смертельной раны...
Нож Джакриса попал ему прямо в сердце и остановил его навсегда. Гилмор Стоу был мертв.
Впрочем, Джакрис недолго предавался сентиментальным размышлениям и столь неожиданному состраданию. Уже через несколько мгновений он вновь обрел ясность рассудка и не стал задерживаться, чтобы полюбоваться результатами своих трудов. Держа наготове второй клинок, он бросился к Гареку. Задремавший лучник проснулся мгновенно, но уйти от удара все же не успел, хоть и попытался спрятаться за стволом дерева. Блеснув в свете костра, клинок мелькнул в воздухе и со свистом вонзился Гареку в плечо, едва не пронзив ему горло, куда, собственно, и метил Джакрис.
Впрочем, шпиону не было особой необходимости убивать Гарека. Услышав его короткий вопль и поняв, что кинжал угодил в цель, Джакрис мгновенно метнулся в лес и исчез, прежде чем кто-нибудь успел вскочить на ноги.
Первым за ним вдогонку бросился раненый Гарек, но шпиону все же удалось уйти достаточно далеко и нагнать его по следам, да еще и в полной темноте было почти невозможно. Внезапность нападения сослужила ему отличную службу. Гарек громко выругался и, прекратив погоню, вернулся в лагерь. И еще подходя к нему, увидел в свете костра какую-то странную бесформенную фигуру, которая, сидя на земле, раскачивалась взад-вперед.
Узнав в этой фигуре Бринн, Гарек подбежал к ней и только тут разглядел, что на коленях у девушки лежит голова Гилмора, а сам старик недвижим. Бринн отчаянно рыдала, склоняясь над ним, ее худенькое тело била дрожь, она задыхалась, с хрипом хватая ртом воздух. Саллакс с поджатыми и превратившимися в нитку губами стоял рядом, тупо глядя на сестру и не проявляя ни малейших эмоций. Гарек упал на колени, но ему не понадобилось даже искать торчавший из груди Гилмора нож, чтобы понять, что старик мертв.
— Спокойной ночи, Ханна, и, пожалуйста, не волнуйся. Уверен, что завтра мы его найдем. — Хойт подождал, пока за девушкой закроется дверь, и повернулся к Черну: — Я его видел. Я нашел эту скотину там, в таверне.
Черн с удивлением посмотрел на него и спросил: «Так почему же мы ушли?»
— Он валялся под столом, пьяный в стельку и весь провонявший мочой и блевотиной!
Черн раздраженно помахал у него перед носом рукой, показывая, что в данном случае следовало бы говорить без помощи слов.
«Да знаю я! Но, видишь ли, Черн, иногда хочется выразиться... и более красноречиво». Хойт перешел было на язык жестов, но снова не выдержал и зашипел:
— Он же совершенно человеческое обличье утратил! Напился, как последняя скотина, как последняя шлюха на празднике Двоелуния!
«Ну и что тут такого? — спросил Черн. — Уверен, что Ханна и раньше пьяных видела».
— Да он не просто пьян был, он же до полного бесчувствия напился. Мне даже пришлось пульс ему щупать — показалось, у него сердце не бьется. — Они спустились по лестнице в просторный вестибюль самой пристойной гостиницы из тех, какие удалось найти поблизости. — Я и сейчас не уверен, что он все еще жив.
«Так давай туда сходим».
— Да, конечно. Мне просто не хотелось, чтобы Ханна его видела. Ей, так или иначе, сейчас лучше отдохнуть. Она так нервничала, что, наверно, просто в обморок упала бы, если б увидела Алена в таком состоянии. — Хойт потер виски, пытаясь вспомнить, что говорил ему этот буфетчик с покрытым оспинами лицом. — Похоже, он давно уже так пьет. «Почему?»
— Не знаю... — Хойт решительно двинулся к двери. — Пошли, найдем его и приведем сюда. Пусть протрезвеет, а утром мы их познакомим.
До таверны «Миддл-Форк» нужно было миновать три весьма грязных перекрестка, и вскоре Хойт и Черн уже входили в знакомый темноватый зал с выступающими из стен балками и яростно пылающим огнем в камине. Алена они нашли в том же месте, где Хойт его и оставил. Молодой лекарь вежливо попросил сидевших за столом людей подвинуться, чтобы можно было извлечь пьяного из-под скамьи.
— Убирайся! — хрипло рявкнул ему в ответ какой-то тучный пожилой мужчина. — Здесь все места заняты.
— Ох, ты меня не понял: мне ваши места не нужны, я просто хочу дружка своего вытащить...
— Ты что, плохо слышишь? — Седой завсегдатай с явным трудом повернулся. Обаяние Хойта на него явно не действовало.
— Я-то слышу хорошо, — не растерялся Хойт и указал большим пальцем себе за спину, где высился великан Черн, — а вот он совершенно глухой.
Черн медленно выдвинулся вперед, ухватился за скамью обеими руками, и тяжеленная деревянная скамья вместе с сидевшими на ней четырьмя выпивохами стала приподниматься над полом. С несвойственной столь преклонному возрасту быстротой пожилой толстяк выхватил из-за пояса стилет и хотел было вонзить его в незащищенную грудь Черна, но Хойт оказался проворнее. Одним движением он извлек откуда-то стальной ножичек, заточенный специально для хирургических операций чрезвычайно остро. Два коротких взмаха — один по запястью седого грубияна, как раз за большим пальцем, а второй по его мясистому предплечью, — и стилет с грохотом полетел на пол.
Рука толстяка повисла плетью, а сам он сполз со скамьи на пол и заорал, куда сильнее страдая от бессильной ярости, чем от боли:
— Ах ты, вонючий ублюдок! Ты же меня изуродовал! — Он тщетно пытался подавить рвавшиеся из горла злые рыдания. — Как я теперь работать буду?
Он обвел глазами зал в поисках сочувствия, но все отворачивались или утыкались в свои бокалы и кружки.
— Любой местный лекарь это запросто зашьет, — успокоил его Хойт. — Но тебе лучше поторопиться. И ради всех лесных богов, постарайся по дороге этой рукой не двигать, иначе совсем связки порвешь, вот уж тогда тебе действительно не позавидуешь. Давай, давай, ступай к лекарю! Ну же, поднимайся!
Хойт не стал дожидаться дальнейших действий со стороны этого грубияна и все свое внимание сосредоточил на той грязной бесформенной куче тряпья, которую являл собой Ален — то ли по-прежнему крепко спавший, то ли уже мертвый. Похоже, он так ни разу и не пошевелился с тех пор, как Хойт убрал его ноги с прохода. Черн тоже нагнулся, заглянул под стол и, приподняв бровь, выразительно посмотрел на Хойта. Тот кивнул, и Черн взвалил бесчувственного пьянчугу на плечо с такой легкостью, словно это действительно был мешок с грязным бельем, забытый здесь какой-то прачкой.
Вернувшись к себе в гостиницу, друзья прежде всего обсудили свои дальнейшие действия. Хойт беспокоился, что Ханна могла встать и начать их искать. Возможно, мучимая бессонницей, она спустилась вниз, чтобы посидеть у камина и выпить чашечку текана или бокал местного вина. В таком случае она сразу же их увидит.
«Нужно действовать очень быстро и бесшумно, — на языке глухонемых сказал Хойт Черну. — Отнесем его к себе в номер, а там уж решим, что с ним делать».
Он покосился на мертвенно-бледное лицо Алена и осторожно заглянул в приоткрытую дверь питейного зала: ничего страшного, зал был совершенно пуст. И они с Черном поспешно потащили свою дурно пахнущую ношу по лестнице наверх. У Хойта просто сердце в пятки ушло, когда они на цыпочках крались мимо комнаты Ханны. Еще немного, думал он, и все будет в порядке, ведь осталось всего несколько шагов, а потом у них впереди будет целая ночь, чтобы отмыть Алена и привести его в надлежащий вид.
Скрип.
Черн тяжело наступил на расшатавшуюся доску пола. Хойт так и замер, даже дышать перестал. Мгновения показались ему вечностью. Они чуть ли не бегом бросились к своей двери, Хойт с помощью накидной кожаной петли осторожно приподнял засов, закрывающийся изнутри, потянул... И старая дверь так заскрипела и застонала, что Хойт снова застыл на месте, не сводя глаз с номера Ханы, расположенного почти напротив. Но в коридоре никто так и не появился.
С облегчением тряхнув головой, он жестом велел Черну войти в комнату первым, затем закрыл за собой дверь так осторожно, что слышен был лишь легкий шорох кожаной петли по дереву да негромкий скрип заржавевших петель, затем сделал несколько шагов и только тут заметил наконец горящую свечу.