Ингитора вышла из кладовки и сразу услышала на дворе шум возбужденных голосов.
— Да где же хозяйка! — Перед свинарником стояла жена одного из хирдманов, Гудруна, держа на весу корыто. Завидев хозяйскую дочь, женщина шагнула к ней, продолжая говорить на ходу. — Флинна, хоть ты уйми ее! Старая ведьма совсем обезумела! Она опять говорит, что видит духов, и даже дух Гейра! Вели ей замолчать, Асгерда уже плачет!
— Я не могу это слушать! — Вслед за Гудруной из свинарника вышла Асгерда, жена Траина Одноногого. Это была маленькая худощавая женщина с острым носом и почти незаметными бесцветными бровями. — Я не могу! — На ходу она прижимала к лицу длинный край головной повязки, вытирая слезы. — Она опять говорит, что видит духов! И дух Гейра! Я не могу этого слышать! Это что же значит — что мой сын погиб? Это неправда, неправда!
— Конечно, неправда! — решительно поддержала ее Гудруна. Поставив корыто к стене свинарника, она обняла Асгерду за плечи. — Не плачь! Старая ведьма всегда была безумной! Ей самой пора мешок на голову да в море! Вот увидишь, Гейр вернется, и все будет хорошо! Выкинь из головы ее бредни! Я правильно говорю, флинна?
— Правильно! — согласилась Ингитора, стараясь говорить бодро. Но это ей не очень удалось. Старая Ормхильд уже в третий раз заводила пророчество и уверяла, что видит духов. Она назвала уже пять человек из дружины, ушедшей с отцом. И среди них — Гейра.
— Где она? — спросила Ингитора у женщин.
— Да вон! — Гудруна махнула рукой в сторону ворот. — Вон, каркает, ворона. Нам Сколь сказал, он слышал.
Ингитора заперла кладовку, прицепила ключ к цепочке между серебряными застежками на груди и пошла со двора. Со стороны моря дул сильный прохладный ветер, с шорохом качались под ногами Ингиторы кустики вереска, давшие название усадьбе Льюнгвэлир — Вересковые Поляны. Еще из ворот усадьбы она увидела Ормхильд. Старуха стояла над обрывом морского берега, ветер трепал края ее темной неподпоясанной накидки, и она в самом деле была похожа на ворону. Обратив лицо навстречу шуму моря и закрыв глаза, старуха тянула носом воздух. Она уже несколько лет почти ничего не видела, и головная повязка у нее была надвинута на самые брови, чтобы уберечь слабые глаза от слишком резкого света. Зато нос у нее был крупным и так решительно устремлялся вперед, что походил на птичий клюв. Казалось, что этим носом Ормхильд не просто чует все запахи на день пути вокруг, но и видит лучше, чем глазами.
Ингитора подошла поближе, стараясь не шуметь и не привлекать к себе внимания старухи. Ее пробирала мелкая внутренняя дрожь. Ормхильд часто ошибалась в добрых пророчествах. Но в дурных она обычно бывала права. А теперь она предрекла уже пять смертей — куда уж хуже.
— Орел расправил крылья, подул ветер! — разобрала Ингитора в бормотании Ормхильд. — Пожиратель Трупов расправил крылья на самом краю небес! Ветер летит над миром! На спине ветра скачут духи! Я вижу их, они летят домой! Они хотят погреться у родного очага! Славная дорога их ждет — в Валхаллу, в палаты Одина, Блестящие Щитами! Аудуна я вижу и Грани, Хегни и Рандвера! Гейра я вижу! И ведет их сам Скельвир хёльд!
Ингитора сильно вздрогнула, как будто ее ударили.
— Что ты несешь, безумная! — вскрикнула она, уже не заботясь, что помешает старухе говорить с духами. — Опомнись! Ты назвала моего отца! Этого не может быть! Ты все врешь, проклятая! Скажи, что ты врешь!
Ормхильд резко повернулась, сжала перед грудью сухие руки со скрюченными пальцами, похожими на птичьи когти. Раскрыв тусклые глаза, она силилась рассмотреть стоявшую перед ней девушку. А Ингитора сжала кулаки, как будто собиралась драться, на щеках ее горел гневный румянец, длинные густые волосы русо-рыжеватого оттенка вились на ветру за ее плечами, как плащ.
— Этого не может быть! — настойчиво восклицала она. — Ты не видела духа моего отца! Говори же — не видела!
— Как я могу не узнать дух хельда, когда я всю жизнь прожила в его доме? — проскрипела в ответ старуха. — Я была здесь, когда он родился, я была на его свадьбе, я буду на его погребении. Скоро он вернется домой! Только жена увидит его, а он её нет! Нет больше руки, которая надевала на палец кольцо! Нет руки, державшей меч! Скоро он будет здесь!
В негодовании Ингитора резко повернулась и бегом пустилась назад к воротам усадьбы. Ей хотелось выбросить из головы слова безумной старухи, убежать от них. Пусть их унесет и развеет ветром! Всякая смерть — горе, жаль будет, если Аудун, Рандвер и другие не вернутся живыми. И Гейр — обидно погибнуть в первом же походе! Но отец! Ингитора не могла представить даже, что отец не вернется, никогда больше не будет сидеть во главе стола в гриднице, и ей не придется встречать его из похода, не придется провожать, стоя на том самом мысу, откуда Ормхильд вынюхивает духов. При одной мысли об этом очертания гор, моря, неба дрожали в глазах Ингиторы, готовые рухнуть, как шаткая хижина с плетенными из прутьев стенами. Отец был для Ингиторы важнее всех на свете, она любила его и гордилась им, и часто жалела, что не родилась мальчиком — тогда она уже восемь лет сопровождала бы его в походах. Год делился для нее на зиму и лето не по тому что тепло или холодно, а по тому, дома отец или нет. Пора ожидания тянулась для нее долго, и страшнее огня была мысль,что это ожидание станет вечным. Это нелепо, невозможно!
— Ну что, ты нашла ее? Велела ей замолчать? — окликнул ее во дворе усадьбы голос Гудруны. Ингитора повернулась, и обе женщины умолкли, не решаясь больше ни о чем ее спрашивать. Лицо хозяйской дочери горело таким гневом, в каком они ее редко видели.
Ничего не ответив им, Ингитора бросилась в дом.
— Корабль идет по фьорду! Корабль во фьорде! — кричали во дворе. — «Коршун» возвращается!
Бросив решето на стол, Ингитора кинулась из дома. Вот уже три дня, прошедшие после пророчества Ормхильд, она жила в напряженном ожидании вестей. Она старалась убедить себя, что все пустое, что старуха сказала неправду, что эта тревога пройдет без следа, как саднящая царапина, пройдет и забудется. Но вот вести пришли.
— Да ты напутал! — Женщины и рабы обступили плотной толпой мальчишку, принесшего новость, и не пускали его к хозяйскому дому.
— Пустите, я расскажу хозяйке! «Коршун» возвращается! — кричал Сколь, стараясь пробиться через толпу.
— Да не может это быть «Коршун»! Он сейчас должен только доплыть до Квартинга! А назад он вернется не раньше чем через месяц!
— Я не напутал! Это «Коршун»! Посмотрите сами!
— А может, он и вернулся! — раздался с крыльца голос хозяйки, Торбьёрг. — Может быть, к Квартингу вышел Бергвид Черная Шкура, а Скельвир не из тех, кто ищет напрасной гибели. Пойдемте посмотрим!
Галдящей толпой женщины, челядь, дети, десяток оставшихся в Льюнгвэлире хирдманов пошли к берегу моря. Ингитора бежала впереди всех. Сердце ее стучало так, что готово было выпрыгнуть. Не добежав до обрыва, она уже задыхалась, словно сбегала до Сосновых Бугров и обратно. Никогда еще с ней такого не было.
Взору ее открылось пространство Льюнгфьорда. Изогнутый серп серебристо-серой воды блестел под солнцем, обрамленный склонами гор. Большие плоские валуны были рассеяны по всему берегу, по длинным откосам над фьордом, поросшим мхом, вереском, мелкими елочками. Вдали, у самого горла фьорда, виднелся корабль. Заслонив рукой глаза от солнца, Ингитора щурилась, стараясь его рассмотреть. Может, это и «Коршун». Нет никаких признаков, что это не он. Корабль своего отца Ингитора знала не хуже, чем постройки родной усадьбы. «Коршун» был уже не новым кораблем, Ингитора помнила его с детства. Не глазами, а сердцем она издалека чувствовала, что это он. И сердце в ее груди похолодело. Лучше бы это был не он. Великие боги, святые властители, пусть это будет не он. Пусть это будет кто угодно, хоть Бергвид Черная Шкура, только не «Коршун». Раньше Ингиторе и в голову бы не пришло, что она будет ждать корабль своего отца с ужасом.
Обитатели усадьбы догнали ее, кто-то встал рядом, высматривая корабль во фьорде, кто-то спустился к месту, где в Льюнгфьорде причаливали корабли. Женщины оживленно гудели, дети подпрыгивали от нетерпения. Оглянувшись, Ингитора нашла глазами Асгерду, потом Асни, жену Аудуна, ее детей Ульва и Торунну. Они уже сироты. При всем нежелании верить в дурные пророчества Ормхильд Ингитора не могла отделаться от впечатления, что видит сирот. Серая печать вдовства лежала на лицах женщин, еще не знающих о своей беде. Ингитора думала об этом, невольно вытесняя из головы последние слова Ормхильд. Слова о том, что сама она тоже сирота.
Корабль приближался. Когда в прежние годы обитатели усадьбы вот так же выбегали его встречать, им казалось, что он едва ползет, словно дочери Эгира для забавы держат его снизу за днище. Но теперь «Коршун» летел как на крыльях. Уже видно было, как блестят на взмахах мокрые лопасти весел, видна была резная голова коршуна на переднем штевне и даже бронзовый флюгер. Ингитора почему-то вспомнила, как отец пять лет назад купил этот флюгер у торговых людей, остановившихся в Льюнгвэлире на Праздник Середины Лета. И вот флюгер возвращается, ему ничего не сделалось. А отец?
Корабль был уже так близко, что можно было разглядеть людей на веслах, кормчего Бьярни на его сиденье возле руля. Ингитора шарила взглядом по кораблю, от носа до кормы и обратно, выискивая знакомую крепкую фигуру отца, его плечи, плотно обтянутые кожаными доспехами, его непокрытую голову с повязкой через лоб, держащей волосы. Она сама вышивала ему эти повязки, и отец говорил, что они приносят ему удачу. Она так сильно хотела его увидеть, что почти видела, но его не было. Опять и опять убеждаясь в этом, Ингитора невольно подбирала объяснения, которые уберегут ее еще на какое-то время. Он заболел в пути и остался где-то на стоянке. Его кто-то зазвал в гости. Он в плену. Что угодно, только не убит!
С высоты обрыва ей был виден весь корабль. И в глаза Ингиторе бросилось что-то длинное и темное, уложенное возле почетного сиденья на носу. Какой-то сверток, покрытый толстой темной тканью. У более широкого конца свертка виднелся щит. Щит Скельвира хёльда.
Теперь сомневаться и надеяться бьло невозможно. Непоправимое горе так бурно ворвалось в сердце Ингиторы, что ей захотелось тут же броситься с обрыва вниз, в серые пенные волны. Но она удержалась. Она — хозяйская дочь, на нее все смотрят. Она должна показать женщинам, как нужно достойно переносить горе. Эта мысль держала ее, как стальной стержень, пока она медленно шла с обрыва к месту причала. Осознание беды так оглушило ее, что Ингитора шла, не чувствуя под ногами земли и камней, весь мир вокруг казался хрупким и режущим, как тонкий лед.
Корабль подошел, хирдманы попрыгали в воду, потащили «Коршуна» на берег. Лица мужчин выглядели виноватыми и удрученными. Они не глядели в глаза Торбьёрг, стоявшей на плоском камне. С этого камня она всегда приветствовала их возвращение. На этом камне она всегда встречала мужа. Сейчас Скельвир хёльд вернулся к ней на своем щите. Кричали женщины, билась в рыданиях Асгерда, и рослая Гудруна едва могла удержать ее в объятиях, чтобы не дать разбить ей голову о камни.
Ингитора этого не слышала. Ее взгляд был прикован к длинному свертку, который несли по воде на плечах Оттар и Торскег. Она стояла возле Встречального Камня, как называла его Торбьёрг. Не оборачиваясь к матери, Ингитора слышала сзади тихое тяжелое дыхание. Крик рвался из ее груди и грозил разорвать, если она его не выпустит. Но она молчала, неистово сжав серебряные подвески на груди.
Оттар и Торскег подошли к Встречальному Камню и молча положили свою ношу на землю. Выпрямившись, Оттар мельком встретил застывший взгляд Ингиторы и тут же опустил глаза. Ему было нечего ей сказать.
Скельвир хёльд лежал в опочивальне, одетый в свои лучшие цветные одежды, с мечом в руках. Назавтра назначено было погребение, и хирдманы уже приготовили костер на дальнем холме за капищем. В опочивальне было темно, только маленький фитилек в плошке тюленьего жира освещал лицо мертвеца. Ингитора с трудом могла поверить, что это лежит ее отец. Ей все казалось, что произошла какая-то страшная, нелепая ошибка, что отец ее где-то в другом месте. Хирдманы рассказали, что в бою он получил сильный удар в живот и шесть дней мучился, прежде чем Один наконец избавил его от страданий и взял к себе. Вот почему Ормхильд увидела его дух только за три дня до возвращения корабля — он умер не вместе с другими, а уже неподалёку от дома.
Скельвир хёльд сильно исхудал за те тяжкие дни, лицо его было серым, как волчья шкура, вокруг глаз темнели страшные черные круги, губы были белыми, а на них виднелись отпечатки его собственных зубов. Сидя на маленькой скамеечке в углу, Ингитора смотрела в это лицо, стараясь понять, что же это, как это. И знакомые черты проступали под серой личиной смерти. Это был он, и он был мертв. Никогда отец не поднимется с этого ложа. Никогда не откроет глаз, не улыбнется дочери. Его больше нет, а то, что лежит на вышитых покрывалах, — это уже не он.
Ингитора дрожала, обхватив себя за плечи. Осознание беды накатывало на нее порывами, как холодная приливная волна. Слезы вскипали в глазах и тут же сохли, как замороженные. Горе мешалось в ее сердце со страхом. Дом без отца, усадьба без хозяина все равно что хижина без дверей, насквозь продуваемая всеми бурями. Как они будут теперь жить? Кто будет им защитой? И кто отомстит за отца?
Ингитора снова посмотрела на лежащее тело. Кто убил его? Хирдманы рассказали о ночной битве, но в рассказе их было слишком много неясного. Кто был предводителем той дружины, с которой они бились? Чей корабль на шестьдесят скамей они видели? Кто нанес Скельвиру тот удар? Ответить никто не мог, и от этого к горю и гневу добавлялась горькая досада.
Скрипнула дверь, в опочивальню вошла Ормхильд. В руках она несла пару кожаных башмаков, вышитыхособыми узорами, — башмаки Хель.
— Пора обувать хельда в дальнюю дорогу! — бормотала старуха. — Идти ему далеко. Пожалуй, мы с ним и не свидимся больше!
Ингитора отвернулась. Сердце в ее груди как будто сжимала какая-то холодная рука, она хотела заплакать, облегчить свое горе слезами, но не могла. Она казалась себе застывшей, будто мертвой.
Вслед за старухой в опочивальню вошли Торбьёрг-хозяйка и Оттар. Хирдман нес факел. Оттар вставил его в железную скобу на стене.
— Но, может быть, вы заметили хоть какой-то признак? — продолжала расспрашивать его хозяйка. Видно, и ей не давали покоя те же мысли, что и Ингиторе. — Ведь Асвард и Гейр видели их стоянку, пока было еще не очень темно. И ты говоришь, что во время битвы поблизости горели костры. Должны же вы были увидеть хоть что-то!
Лицо Торбьёрг-хозяйки оставалось спокойным, но иной Ингитора и не могла ее представить. Она никогда не видела матери ни в порыве радости, ни в порыве горя. Торбьёрг считала, что свои чувства достойная женщина должна скрывать. Глядя, как бестрепетно она приняла смерть мужа, чужой человек подумал бы,что она не любила его. Но Ингитора знала, что это неправда. Торбьёрг любила Скельвира, и едва ли кому-то удастся склонить ее ко второму браку, хотя она еще молода в неполных сорок лет, свежа и хороша собой. Даже сейчас она думала не о своем горе, а о чести мужа. Скельвир говорил, что для настоящего мужчины найдется занятие получше, чем оплакивать мертвых. Это значит — отомстить за них. Дух отважного хельда больше порадуется, видя отмщение, чем слушая причитания и вопли.
— Ты сама говорила с Асвардом, госпожа, — отвечал Оттар. — Он видел только то, что у корабля козлиная голова на штевне, но у фьяллей на редком корабле ее нет. А из тех, с кем мы встретились в этой битве, мы никого не знали раньше. Может быть, наши мертвые увидели больше, — помолчав, тихо добавил он. — Но их уже не спросишь.
— Ты сказал глупость! — проскрипела Ормхильд. — Скельвир хёльд теперь знает, кто убил его. Даже если он не знал того человека при жизни, теперь дух его узнал все — и род убийцы, и его имя.
— Ты можешь узнать их? — Торбьёрг с живостью повернулась к старухе. Голос ее задрожал, выдавая горячее желание, самое важное из тех, что теперь могли у нее быть. — Ведь ты умеешь говорить с духами! Позови их! Позови дух Скельвира, спроси у него! Я дам тебе все, что ты захочешь!
— Я хочу корову и молодую рабыню, — тут же отозвалась старуха.
— Ты получишь их! — горячо заверила хозяйка. — Выбери сама и то, и другое. Но я должна знать, кто убил моего мужа!
— Это не так легко. — Ормхильд уселась на скамеечку возле покойника и обхватила руками колени. Закрыв глаза, она склонила голову набок и заговорила, слегка покачиваясь: — Я знаю одно заклинание, которое позовет дух хельда и поможет ему рассказать истину. Но мне не справиться одной. На мой голос он не очень-то отзовется. Кто-то должен помочь мне.
— Проси любую помощь, я все дам тебе!
Ормхильд открыла глаза. Их мутный взгляд коснулся сначала Торбьёрг, потом перешел на Ингитору. Девушка поежилась. Слова старухи, густые тени от факела, дрожащие на темных бревенчатых стенах, наполняли ее тревожным чувством, как будто опочивальня уже полна невидимых духов.
— Пусть флинна поможет мне, — сказала старуха. — Хёльд любил ее. На ее голос он отзовется. Пусть она задает ему вопросы, он ответит ей.
— Но я не знаю заклятий, — боязливо прошептала Ингитора. Мать устремила на нее такой пронзительный взгляд, что она снова поежилась. Можно подумать, что она не хочет помочь.
— Я знаю, — сказала Ормхильд. — Я буду говорить, а ты повторяй за мной.
— Хорошо, — ответила Ингитора, стараясь сдержать дрожь в голосе. — Я все сделаю.
— Вы отойдите. — Ормхильд встала со скамеечки и показала Торбьёрг и Оттару в сторону. — Пусть он не видит вас. А ты иди сюда.
Ингитора подошла к старухе. Ормхильд хотела взять ее за руку, но Ингитора побоялась прикосновения ее сухих скрюченных пальцев и подставила запястье, прикрытое рукавом рубахи. Ормхильд вцепилась в ее запястье и подвела к лежанке. Ингитора дрожала, даже деревянные резные драконы на столбах по углам постели, казалось, свирепо скалили зубы на нее.
— Идем вот так!
Ормхильд повела ее вокруг лежанки, ступая против солнца. Всякому ясно, что в доброй ворожбе так не ходят, но Ингитора шла, помня об отце. Он прошел более страшными дорогами.
— Повторяй! — велела Ормхильд и тихо запела тонким пронзительным голосом:
Ингитора повторяла за ней и всем существом ощущала, как слова ее летят в иные миры, зовут дух отца, оплакиваемый на земле. Поглядев на лицо лежащего, она заметила, как серые тени смерти шевелятся на лице Скельвира, будто тонкий весенний лед. Еще немного, еще один волшебный луч, и корка спадет, возникнет движение…
Последние слова заклинания отзвучали, в опочивальне стало тихо. Ингитора стояла, чувствуя только цепкое пожатие старухи на своем запястье и слыша, как бешено бьется сердце.
И вдруг тело Скельвира дрогнуло и стало приподниматься. Весь мир дрожал и переливался гранями жизни и смерти, Ингитора сама не знала, в каком из миров она. Она видела только, что отец сел на лежанке, лицо его было обернуто в ее сторону, веки приподнялись. Пустой, невидящий, без искры жизни взгляд был устремлен прямо на нее.
— Ингитора! — глухо, медленно, как из-под земли прозвучал голос, в котором она не могла узнать голоса отца. Губы мертвеца были сомкнуты, голос шел прямо из его груди. — Ингитора, дочь моя! Я слышал твой голос. Я не вижу тебя. Где ты? Ты здесь?
Обливаясь холодной дрожью, Ингитора не знала, что ей делать. Как живые не видят духов, так и духи не видят живых.
— Отвечай! — прошипела Ормхильд.
— Да, отец, я здесь! — осевшим голосом ответила Ингитора. Ей было трудно говорить, как будто что-то сжимало ей горло.
— Горько мне знать, что я ухожу в палаты Одина, оставив в земном мире жену и дочь, за которых некому заступиться! — продолжал Скельвир, по-прежнему глядя прямо на застывшую Ингитору и не видя ее. — Горько мне и то, что я не буду отомщен. Нет у меня сына, некому поставить обо мне камень, некому отомстить убийце, отнявшему мою жизнь.
— Мы поставим по тебе камень, отец, и ярко окрасим руны! — сказала Ингитора. В голосе мертвеца она расслышала такую скорбь, что жалость в ее сердце победила даже страх. — И мы не дадим убийце уйти от мести! Скажи нам — кто он?
— Торвард сын Торбранда, конунг фьяллей, лишил меня жизни, — ответил Скельвир. Торбьёрг в стороне ахнула, и Ингитора едва удержала вскрик. — Я узнал его по шраму на щеке. Ведь носит он прозвание Рваная Щека, и не раз я встречался с ним прежде. Он направил копье против меня. Он виновен в моей смерти. И он в долгу перед теми, кому дорога моя честь. Горе мне, что не дали мне сына великие боги. Теперь же прощайте. Да хранит судьба вас.
Вымолвив это, Скельвир опустился снова на покрывала и замер. Серая тень смерти застыла на его лице. Холодный ветер мгновенно промчался по опочивальне, унес и развеял дыхание иных миров. В тишине стали слышны шаги и голоса людей в других покоях дома.
Ормхильд выпустила запястье Ингиторы. Разом ослабев, девушка села прямо на пол, спрятала лицо в ладонях и заплакала. Вот теперь она полностью осознала свое горе, и нестерпимая боль утраты терзала ее сердце.
В гриднице было душно, дымили дрова в очагах, пахло жареным мясом, огненные отблески факелов непрерывно плясали по стенам. Поминальный пир удался на славу. После того как над сожженной ладьей Скельвира поднялся высокий могильный холм, немало было съедено мяса, немало выпито пива и меда, немало сказано хвалебных слов и спето песен.
Ингитора слушала висы, а на душе ее было тяжело и пусто. Мать зачем-то нарядила ее как на праздник — дала белую шелковую рубаху, красное платье с цветной тесьмой по подолу, две серебряные застежки, круглые, размером чуть ли не с ладонь, покрытые тонким красивым узором, а вместо простой цепочки соединила их ожерельем из крупных серебряных бусин. Торбьёрг-хозяйка сама расчесала дочери волосы, но не велела заправлять их концы спереди за пояс, как Ингитора нередко делала, чтобы не мешались, а оставила распущенными, только лоб ее перевязала лентой с густой золотой вышивкой.
Но Ингитора осталась равнодушна ко всей этой красоте. Первые волны горя схлынули, осталась глубокая тоска, ощущение сиротства и беззащитности. После того, как о смерти отца было сказано столько слов и пролито столько слез, она примирилась с этой мыслью. Ей уже казалось, что все идет своим чередом. Все, что когда-то родилось, в свой черед должно умереть. Думать о будущем ей не хотелось. Этот пир был последним остатком прежней жизни, в которой был отец. Завтра начнется что-то совсем новое, но это будет завтра.
Торвард конунг! Никогда раньше Ингиторе не приходилось задумываться об этом человеке, но теперь он стал для нее важнее всех на свете. Бывает так, что любовь придает жизни особый смысл, ставит любимое существо в центр мира, как новый Иггдрасиль, окрашивает небо и землю в яркие цвета. Раньше таким Иггдрасилем был для Ингиторы отец. Теперь его не было, и место его занял его убийца. Отныне главной мыслью дочери Скельвира хельда должна стать мысль о мести, ненависть должна занять место любви. Теперь ей предстоит думать о Торварде конунге со страстью и самозабвением — до тех пор, пока он не заплатит свой кровавый долг.
Ингитора огляделась, потом окликнула кормчего Бьярни. Это был один из самых давних хирдманов Скельвира. Он жил на усадьбе Льюнгвэлир, сколько Ингитора себя помнила.
— Бьярни! — позвала она. Кормчий обернулся. Лицо его было опухшим, как с тяжелого похмелья, седая борода свалялась, глаза покраснели, морщины на лбу углубились. Трудно было поверить, что он совсем еще не стар и мало на каком корабле руль в таких крепких руках, как на «Коршуне». Гибель хельда осиротила и состарила его дружину раньше времени.
— Бьярни, скажи — ты встречал конунга фьяллей? — спросила Ингитора. — Торварда сына Торбранда?
— Встречал, — вяло отозвался Бьярни. Он пил с самого утра, еще пока не начался поминальный пир, и теперь был уже порядком пьян. — Скажу тебе, флинна, мало найдется воинов по всему Морскому Пути, кто его не встречал. Да и другие — и улады, скраммы, итанны, и даже говорлины хорошо знают его меч.
— Какой он? Расскажи, что ты еще о нем знаешь?
— Я знаю… Спроси еще Траина, ведь Траин остался без ноги как раз в битве с дружиной Торварда. Я видел его тогда. Торварда издалека заметно. Ростом и силой он как сам Тор, пожалуй. Храбростью он превосходит всех, это даже враги его признают. Еще он любит одеваться поярче — чтобы враги не спутали его с другим, хотя это нелегко. Говорят, что со своими людьми он щедр, приветлив, прост в обращении… Не знаю, я не сидел с ним за столом. Еще говорят, что его мать — колдунья.
— А еще говорят, что ему покровительствует валькирия, — вступил в беседу Торкель Копыто. — В битвахона закрывает его щитом, потому он неуязвим для оружия!
— А откуда тогда у него шрам на щеке? — спросила Ингитора.
— Не знаю откуда, но говорят… — Торкель ухмыльнулся. — Говорят, что однажды в бою он проглотил стрелу!
— Чтоб она встала ему поперек горла! — пожелала Ингитора. В душе ее вскипела досада, близкая к отчаянию. Воображению ее рисовался облик воина огромного роста и силы; на две головы возвышаясь над толпой, он шел через поле битвы, обеими руками держа меч и круша всех направо и налево, как косарь косит траву. И этому человеку они теперь должны мстить!
— Наш хёльд всегда выбирал все самое лучшее! — сказал Торкель. — И врага он себе выбрал — на зависть!
Ингитора сердито оглянулась на хирдмана — эти слова показались ей насмешкой.
— Послушайте меня, люди! — заговорила Торбьёрг-хозяйка, поднявшись с места. Хирдманы и женщины постепенно затихли за столами. — Вы знаете все, что отныне место хозяина в усадьбе Льюнгвэлир свободно, — продолжала Торбьёрг, показывая на почетное место меж резных столбов. — Никогда больше моему мужу, Скельвиру хельду, не сесть сюда. Отныне он будет сидеть в палатах Одина среди эйнхериев. Он погиб в бою, и жизни его лишила рука Торварда сына Торбранда, конунга фьяллей. Сам Скельвир поведал нам об этом после смерти. Горько жаловался он на то, что нет у него сына и некому за него отомстить.Ответьте мне, славные мужи, ходившие в походы со Скельвиром: нет ли среди вас такого, кто пожелает взять на себя долг мести?
В гриднице повисла тишина. Лица женщин были встревожены, а мужчин — суровы и сосредоточены.
— Я зову того, кто смел, стать сыном Скельвира! — продолжала хозяйка. — Отомстив за него, он получит руку его дочери Ингиторы и по праву сядет на место хозяина Льюнгвэлира!
По гриднице пронесся гул. Ингитора вздрогнула и очнулась от своей задумчивости. Мать ничего не говорила ей об этом, такого она не ждала.
— Ты хорошо сказала, хозяйка! — услышала она голос Оттара, и сам он поднялся из-за мужского стола. — Не годится оставить неотомщенной смерть хельда, который много лет водил нас в походы и был верен нам. Я согласен взять на себя месть за него. Но на месть нужно иметь право, ты знаешь это не хуже меня. Если конунги спросят, по какому праву я мщу за хельда, что я отвечу им?
— Чего ты хочешь? — спросила Торбьёрг, в упор глядя на него.
— Я хочу сначала назвать Ингитору своей женой, а потом мстить за Скельвира по праву зятя, — сказал Оттар, отвечая хозяйке таким же взглядом. — Тогда и люди, и боги признают это право за мной. Спросим у дружины — я говорю верно?
— Верно! Это правильно! — на разные голоса зашумели хирдманы. — Это справедливо. Все знатоки законов говорят так.
Торбьёрг помолчала, потом медленно кивнула.
— Я не стану спорить против справедливого требования. Мы сегодня же обменяемся с тобой клятвами, Оттар. Ты обручишься с моей дочерью и поклянешься мстить за ее отца, как за своего собственного.
— Неплохо бы спросить саму флинну! — подал голос Бьярни-кормчий. — Что-то я не вижу радости на ее лице.
Все в гриднице посмотрели на Ингитору. Никто из обитателей Льюнгвэлира не мог остаться равнодушным к такому делу. Флинна Ингитора считалась лучшей невестой во всей округе. Может быть, красота ее не ослепляла взора: глаза ее были чуть маловаты, а рот чуть широковат, но чистота кожи, яркий здоровый румянец, блеск густых длинных волос, умный ясный взгляд сглаживали эти недостатки. Она была самой красивой среди молодых женщин Льюнгвэлира, род ее был древним и знатным, а большего и не требовалось. К ней уже не раз сватались, но Ингитора без колебаний отвергала женихов. Ей хотелось чего-то другого, и Скельвир, любивший дочь, не принуждал ее к замужеству. Он все надеялся найти такого жениха, который понравится и ему, и ей самой. Девушке в двадцать лет еще не время торопиться с выбором. Но вот Скельвира не стало, и судьба не оставила его дочери никакого выбора вовсе.
— Я… Но я не хочу… — растерянно выговорила Ингитора, дрожащими руками теребя серебряные подвески на груди. Оттар смотрел прямо ей в глаза, и она бледнела. Оттару было неполных тридцать лет, и никто в усадьбе не мог сказать о нем ничего плохого. Он был умен, отважен, считался хорошим помощником в любом важном деле, и Скельвир ценил его. Лицом и видом он был не хуже других, нрав его был спокоен и надежен. Ингитора не питала к нему неприязни, но ей никогда не приходило в голову выбрать его в мужья. Она не видела в нем ничего плохого, просто он ей не нравился.
— Ты считаешь меня недостойным мстить за твоего отца? — спросил у нее Оттар. Невеста молчала, и сам он видел, что не слишком пришелся ей по нраву. — Разве я струсил в бою? Разве я отступил когда-то хоть на шаг? Или я подал твоему отцу дурной совет? Или не сдержал слова? Род мой ниже твоего, это верно, но и конунги не все ведут свой род от богов. Чем же я плох тебе, флинна? Или я чем-то обидел тебя, сам того не зная?
Ингитора молчала. Ей было нечего ответить на это.
— Скажи мне, дочь моя, — разве не ты вчера ночью говорила с духом своего отца? — заговорила Торбьёрг-хозяйка. Ингитора опустила глаза — ей всегда трудно было возражать матери. А взгляд и голос Торбьёрг сейчас говорили о том, что отступать она не намерена. Всю жизнь скрывая свои чувства и подавляя желания ради долга и порядка, она того же требовала и от других. И в первую голову — от собственной дочери, у которой были с ней общий долг и общая честь. — Разве не ты слышала горькие жалобы его духа на то, что некому отомстить за него? Нашелся доблестный человек, готовый взять на себя эту обязанность. Если мы не отомстим за отца, мы навек опозорим свой род, а ему причиним тяжкие страдания. Я не верю, что моя дочь окажется такой неблагодарной и забудет долг чести. Скажи при всех этих свободных людях — ты хочешь, чтобы смерть твоего отца была отомщена?
— Да, — тихо выговорила Ингитора, не поднимая глаз. Что еще могла она ответить? — И ты отдашь свою руку тому, кто клянется сделать это?
— Да.
— Подойди сюда, Оттар, и подай руку твоей невесте.
Оттар подошел и взял Ингитору за руку.
— Я дарю тебе это кольцо, — сказал он и надел ей на палец серебряный перстень. Ингитора бегло глянула на него. Вместо камешка перстень был украшен серебряным кругом, а на его поверхности аккуратными капельками серебра было выложено колесо с восемью спицами — солнечный знак. Витины так не умеют. Видно, колечко было выковано где-то далеко, может быть даже у говорлинов.
— При всех честных свободных людях, присутствующих здесь, я объявляю о сговоре моей дочери Ингиторы с Оттаром Три Меча сыном Скъяльга! — провозгласила Торбьёрг. — Мы справим свадьбу через месяц.
— А я клянусь своим мечом, ни разу не подводившим меня в битвах, и Отцом Побед Одином, что отомщу за смерть Скельвира хельда, как отомстил бы сын! — вслед за ней сказал Оттар, все еще держа Ингитору за руку. — И пусть все в этой палате будут свидетелями наших клятв.
Одна из женщин подала Ингиторе большой рог с медом. Совсем недавно отец, живой и веселый, поднимал этот рог на пирах в этой самой гриднице, провозглашая славу Одину, Тору и Фрейру. Был бы он жив, не таким бы вышел сговор его дочери. Ингитора коснулась губами края рога и передала его Оттару. Оттар взял рог, накрыв ее руки своими ладонями, и отпил большой глоток.
— Не надо быть такой грустной, флинна! — тихо сказал он ей. — Может быть, мы и поладим с тобой. Это будет зависеть от тебя.
Ингитора ничего не ответила. Эти слова не убедили ее. Едва ли они с Оттаром сумеют поладить.
Торбьёрг подошла к ним, усадила Ингитору на скамью и заплела ей тонкую косичку с правой стороны лица. Теперь каждый, кто увидит ее, будет знать — это невеста.
Остаток пира Ингитора просидела рядом с Оттаром. Поминальный пир перешел в сговор, люди стряхнули печаль. Мужчины повеселели, видя, что дело налажено, что хёльд их будет с честью отомщен, а место его занял достойный человек. Оттара уважали в дружине, его никому не стыдно было назвать своим предводителем. Снова поднялись рога и кубки в честь Скельвира и Оттара, зазвучали песни.
Так усадьба Льюнгвэлир простилась со Скельвиром хельдом.
Через несколько дней рабы, пасшие скот на дальнихсклонах, прибежали утром в усадьбу с вытаращенными глазами.
— Хозяйка! Флинна! Оттар! — кричали они. — Мы слышали! Слышали!
Хирдманы, женщины, челядь бросили все свои дела и высыпали изо всех домов на двор усадьбы. На крыльце хозяйского дома показалась Торбьёрг-хозяйка, за ней вышла Ингитора. Из дружинного дома вышел Оттар.
— Что вы кричите? — строго спросила Торбьёрг. — Наш скот цел?
— Цел, госпожа, до последнего козленка! — Рабулад низко поклонился хозяйке, успокаивающе помахивая руками. — Все цело! Мы хотим рассказать о другом! Нынешней ночью мы слышали, что внутри кургана хельда раздается песня!
Люди во дворе ахнули и загомонили.
— Какая песня? — Торбьёрг нахмурилась. — Ты не слишком ли много пива выпил?
— Клянусь богиней Дану, я не пил ничего, кроме воды! — Раб сотворил знак своих далеких богов и опять поклонился. — Со мной слышали и Финн, и другие! Из кургана хельда доносился звон оружия и веселая песня! Мы слышали голос хельда! Он сам веселится и поет в своем кургане!
— Ничего в этом нет удивительного! — Оттар прошел через толпу от дружинного дома и поднялся на крыльцо. — Скельвир хёльд знает, что дочь его обручена и что скоро его смерть будет достойно отомщена. Поэтому он и радуется. И я не вижу причин, почему бы нам не порадоваться тоже!
Улыбнувшись, Оттар обнял Ингитору за плечи. Люди вокруг облегченно вздохнули — это объяснение всем понравилось. Торбьёрг-хозяйка улыбнулась. Ингитора отвернулась от Оттара и ждала, когда он ее отпустит. Как ни убеждала она себя все эти дни, что все сложилось наилучшим образом и отец ее радуется, даже песни в кургане не примирили ее с мыслью о свадьбе с Оттаром. Месть за отца была для нее одним делом, а свадьба с Оттаром — совсем другим. В ее сознании они не вязались, и приготовления к свадьбе казались нелепостью. О Торварде конунге она думала в эти дни гораздо больше, чем об Оттаре, а при мысли о хирдмане вздрагивала.
Люди разошлись опять по делам, а Ингитора вышла из усадьбы и направилась к дальним холмам. Там, за капищем, которое устроил еще прадед Скельвира, тянулись длинной цепочкой курганы, скрывшие предков Ингиторы. Но их было меньше, чем славных имен в роду Ингвингов. Многие из ее предков погибли в чужих землях, а в родном фьорде их память хранили поминальные камни. Неровным темным рядом они стояли над обрывом берега, так чтобы их было видно с моря, как неизменная стража. Ингитора знала надписи на память даже тогда, когда еще не умела читать руны. Она была совсем маленькой, когда отец водил ее к поминальным камням, показывал резных зверей и драконов и рассказывал, о ком здесь написано. «Рагна и Андсвар поставили этот камень по сыну своему Ингьяльду. Он погиб в стране уладов». «По Ингимунду, брату своему, поставил этот камень Бергтор сын Скельвира». «Асмунд и Ингрида поставили этот камень, ярко окрашенный, по отцу своему Ингимару. Он собирал дань с таннов и был там убит». Ингитора вспоминала те давние прогулки, и слезы горячо наворачивались ей на глаза. Как хорошо было Ингриде — у нее был брат, прошедший землю таннов огнем и мечом, и ради мести ей не пришлось выходить замуж.
Ингитора сердилась на мать, хотя и сознавала недостойность подобных чувств. Тогда, в день поминального пира, она была слишком расстроена и растеряна. Сейчас, опомнившись и обдумав происшедшее, она считала, что мать обошлась с ней не очень-то хорошо. Всем известно: только раб мстит сразу, а трус — никогда. Чтобы хорошо отомстить, не обязательно бежать, спотыкаясь от торопливости. Уж отец не стал бы толкать ее замуж за первого, кто согласится. Он позволил бы ей подумать и самой выбрать достойного мстителя.
Бредя вдоль обрыва, Ингитора скоро заметила впереди знакомую худощавую фигуру. Остановившись под кривой тонкой сосной, обтрепанной морскими ветрами, она ждала, пока Асвард подойдет.
— Что ты ходишь здесь одна, флинна? — спросил Асвард, приблизившись. Его волосы трепал ветер, под глазами заметны были нездоровые тени. После возвращения из последнего похода он тоже полюбил одинокие прогулки. — Ты не видала Асгерду? Что она?
— Она в доме. Чешет с женщинами шерсть. Гудруна присматривает за ней. Не думай, что ты один о ней беспокоишься.
— Не забывай, флинна, что Гейр был не только ее сыном, но и моим племянником, — беззлобно сказал Асвард.
Ингитора смутилась: она и правда позабыла об этом. Как-то так сложилось: мужчины сражаются и умирают, женщины ждут и плачут.
Асвард сел на землю и стал смотреть в море. Не оборачиваясь, он продолжал:
— А ведь она не знает всего того, что знаю я.
— Что ты знаешь? — быстро спросила Ингитора. Ей показалось, что бедам от этого похода не предвидится конца. — Ты говорил, что он умер от удара копьем в спину. От одного удара, и не мучился. Или это не так?
— В таком деле я не постеснялся бы солгать, но это правда. Он умер от одного удара в спину. Я думаю о другом.
Ингитора молча ждала продолжения. Асварду, видно, очень хотелось поделиться.
— Я не смог один донести его до корабля, — сказал он чуть погодя. — Висбур помогал мне. И когда мы выносили его на берег на следующей стоянке, чтобы похоронить, было то же самое.
Ингитора не ответила, но ей стало неуютно. Всякий знает, что если мертвец кажется очень тяжелым, значит, он не будет спокойно лежать в могиле. Не такой участи желала своему сыну Асгерда!
— Женщинам легче, — опять заговорил Асвард, вернувшись мыслями к сестре. — Они могут плакать, взывать к богам, а потом примутся за домашние дела и забудутся. А что делать нам? Лучше всего забываешься в битве, а когда у нас теперь новый поход?
— Ах, Асвард! — в сердцах воскликнула Ингитора. — Почему ты не вызвался, когда моя мать звала? Разве ты не хочешь отомстить фьяллям за моего отца, а заодно и за Гейра?
Она не хотела этого говорить, — как-то само вырвалось. Сердито вздохнув, Ингитора крепче сжала губы, чтобы больше ничего такого не сказать. Мысль об Асварде пришла ей в голову только сейчас. Никогда раньше спокойный, даже немного медлительный и насмешливый хирдман не занимал ее мыслей, но теперь она ощутила, что с ним поладила бы гораздо лучше, чем с Оттаром. Пусть он не так хорошо сражается, но в нем есть дар понимать и жалеть, не такой уж частый в мужчинах. А когда приходит горе, оказывается, что это ничуть не менее важно.
Асвард тоже удивился. Обернувшись, он сел так, чтобы видеть ее.
— Что же ты не сказала мне раньше, флинна? — спросил он, помолчав. На лице Ингиторы он видел досадливый румянец и понимал: она сама не рада тому, что сказала, но это правда. — Я бы тогда… Эх! — Асвард махнул рукой и снова обернулся к морю. — Не знаю, как это приняли бы люди. И я сомневаюсь, что твоя мать с такой же готовностью отдала бы мне твою руку, как Оттару. Мой род еще хуже, чем у него, да и подвигов за мной числится поменьше. А что до мести…
Он замолчал, пристально глядя в край моря у самого небосклона, словно хотел там увидеть ответ. Ингитора ждала: ей казалось, что сейчас он скажет что-то важное.
— Ну? — нетерпеливо выдохнула она.
— Я не думаю, что Асгерду утешит, даже если я перебью все племя фьяллей с Торвардом конунгом во главе, — сказал Асвард. — Гейра этим не вернешь. Аее горя не облегчит то, что матери фьяллей заплачут вслед за ней. И иногда я думаю, что она права. Не надо думать, что я трус. Хоть мне и не бывать твоим мужем, флинна, а все же я не хочу, чтобы ты так думала. Если бы я видел того, кто поднял Гейра на копье…
Асвард задохнулся, представив себе это, сглотнул и продолжал, и теперь в его спокойном голосе звучала ненависть:
— Если бы я видел того славного воина, который поднял на копье подростка, почти мальчика, я бы уж не позволил ему этого сделать. Если бы я был там, Гейр вернулся бы к матери живым. Если духи Тролленхольма требовали крови, то там остался бы лежать я. Но я не видел. Я же велел ему сидеть возле корабля! — В бессильной досаде Асвард ударил кулаком по земле. — Но в нем кровь нашего отца. Усидеть на месте во время битвы он не мог. И теперь Асгерда не утешится. О, хоть бы Фрейр и Фрейя послали ей другого ребенка! Она еще достаточно молода. Только так и можно будет отомстить. А новой смертью прежней жизни не вернешь.
Ингитора помолчала, обдумывая его слова. Это были странные речи для мужчины. Никто так не говорил. Незнакомого человека она посчитала бы трусом, но подумать этого об Асварде она не могла. И в этих словах ей мерещилась смутная правда. Осознать ее до конца Ингиторе не удавалось — уж слишком она расходилась со всеми ее привычными понятиями, со страстной верой Торбьёрг. Но в сердце Ингиторы что-то изменилось, словно тронулся лед. Сердце ее стало как небо и море перед глазами — вверху Широко-Синий вольный простор, полный ветра и света, а внизу — темная холодная вода, темная обитель Эгира и Ранн.
Асвард пару раз оглянулся на замолчавшую флинну. Брови ее были немного сдвинуты, пристальный взгляд устремлен в морскую даль. От морского ветра на щеках ее розовел румянец, глаза казались одного цвета с серо-голубым небом, русо-рыжеватые волосы блестели, и сейчас она казалась Асварду очень красивой, несмотря на скрытую печать горя. Одних горе ослабляет, другим дает силу. В горе Ингиторы дочери Скельвира была сила. Казалось, она отдалась своим мыслям и совсем забыла об Асварде. А он был не из тех, кто навязывает свое общество. Поднявшись, он молча побрел вниз по склону к усадьбе.
— Асвард! — окликнула его Ингитора. Он обернулся. — Тебе пора жениться, — сказала она. — Сделай так, как сказал. Женись и подари вашему роду нового ребенка. Как знать — может быть, твоя месть будет лучше.
— Может быть, и для тебя это не худший выход, — сказал ей Асвард. — Ведь у тебя с Оттаром тоже будут дети. Ты назовешь старшего сына Скельвиром, и твой отец тоже будет возрожден. Ты права — это совсем неплохая месть. Не знаю, как Оттар сумеет отомстить конунгу, — это труднее сделать, чем сказать. Тогда в запасе у тебя останется другой путь, о котором я говорил. Спасибо тебе за доброе пожелание. И тебе я желаю отомстить именно так, как тебе больше по сердцу. Тебе, а не твоей родне и даже матери.
— Спасибо тебе, — сказала Ингитора. Асвард подождал, не добавит ли она чего-нибудь. Но она молчала. Повернувшись, он пошел вниз по каменистому склону к усадьбе.
Курган Скельвира был заметен издалека — его покрывала свежая утоптанная земля, а трава на нем еще не выросла. На самой вершине его темнел высокий камень. Возле камня возился сутулый человек в шерстяном колпаке, издалека слышны были удары железа о камень. Еще в день прибытия «Коршуна» Торбьёрг послала в усадьбу Бьёркстрём за Энундом Резчиком, умевшим лучше всех в округе резать по камню, дереву, кости. Теперь он готовил поминальный камень по Скельвиру. Едва ли он успел сделать весь узор — тело дракона, свернувшегося кольцом, а на его спине цепочку красивых рун. Ингитора на память знала надпись, которую составила мать. «Торбьёрг велела поставить этот камень по Скельвиру, своему мужу. Он храбро бился и погиб на Квиттинге». «Энунд вырезал руны», — добавит резчик от себя в самом конце, чтобы память о его труде сохранялась столько же, сколько простоит сам камень.
Ингитора не стала подходить ближе. Даже если отцу вздумается снова запеть из кургана, за стуком работы Энунда она ничего не услышит. Взяв правее, она пошла к лесу.
Лес под названием Фюрбаккер — Сосновые Бугры — начинался здесь, возле крайних курганов, и тянулся на север, как говорили, на несколько дней пути. Полукруглые холмы, как курганы древних великанов, плавно перетекали один в другой. Холмы поросли негустым сосновым лесом, на земле зеленел мягкий мох. Часты были на буграх сухие вересковые поляны. Ингитора любила вереск и могла подолгу рассматривать тонкую веточку. Цветочки вереска крошечные, но поднеси поближе к глазам и погляди получше — мало цветов может сравниться с ними по красоте. А цвет их, чистый и нежно-лиловый, нельзя сравнить ни с чем. Даже у самых дорогих заморских тканей, которые Ингитора видела у проезжих торговых людей, — говорили, что их везут для кюны Асты, известной щеголихи, — не было таких чистых и ярких оттенков. Создать такую красоту под силу только светлым богам, не людям. А боги если берутся создавать что-то, то делают много — смотри сколько хочешь, хватит на всех.
Вертя в пальцах сорванную веточку вереска и иногда поднося ее к носу, Ингитора сидела под сосной на поваленном дереве. Теплые солнечные лучи проливались сквозь сосновые ветки и тонким причудливым узором ложились на землю, весело зеленел мох под рыжими стволами, свежий запах соснового леса наполнял грудь радостью. Радоваться бы, но на душе у Ингиторы было тяжело. Ей казалось, что она пленена неведомой силой и остаток жизни обречена прожить в рабстве. Да, за отца надо мстить. Ну почему она не мужчина? Почему у нее нет брата? Тогда долг мести был бы выполнен и ей не пришлось бы расплачиваться за это своей свободой и нежеланным браком. Почему так несправедливо все получилось?
Снова ей вспомнилась темная опочивальня с пляшущими на стенах отблесками огня, скрипучий голос Ормхильд. Заклинание, глухой голос отца. Почему она не догадалась спросить у него тогда — какой мести он желает? А теперь уже поздно.
«Впрочем, почему поздно?» — сама себе возразила Ингитора. Ведь дух уже не жил в мертвом теле. Он может говорить и без тела. Может быть, она и так сможет расслышать голос отца? Почему бы не попробовать?
Ингитора оправлялась от горя, к ней возвращался ее прежний нрав. Никогда раньше ее не упрекали в недостатке смелости, решимости и ума. Может быть, поэтому отец так любил ее и не жалел вслух, что не имеет сына.
Почему бы не попробовать? Слова заклинания крепко сидели в памяти Ингиторы. Поднявшись с лежачего ствола, она в волнении прошлась по тесной полянке, сжимая в руках вересковую веточку. Почему бы не попробовать? Заклинать духов — трудное и опасное дело, но ведь однажды у нее получилось!
Остановившись возле сосны, Ингитора положила ладонь на шершавый ствол. Нагретый солнцем, он казался теплым, золотистая смола пристала к ее ладони.Ингитора обхватила ствол руками и прикоснулась к нему лбом, как будто хотела позаимствовать у доброго дерева его чистой благодетельной силы, и тихо запела:
Затаив дыхание, она ждала ответа, слушая шум ветра в кроне сосны над головой. И вдруг чьи-то ладони накрыли ее руки, обнявшие ствол, чье-то лицо высунулось из-за дерева. Вскрикнув от неожиданности, Ингитора отпрянула, хотела отскочить, но ее держали крепко.
— Пусти! Пусти сейчас же! — стараясь за гневом скрыть испуг, воскликнула она. — Кто ты такой? Кто там прячется?
Ее отпустили, и она чуть не упала, едва удержалась на ногах. Раскрасневшись от досады — надо же было какому-то бездельнику подслушать ее ворожбу! Все дело испортил! — она сердито шагнула к сосне. Чье-то легкое стройное тело спряталось за толстый ствол дерева. Ингитора бросилась за ним, но он опять ускользнул.
— Да ты в прятки задумал играть! — не на шутку сердито воскликнула она. — Вот я тебя поймаю, бездельника! А ну выходи!
— Да вот он я! — Из-за сосны высунулось лицо, и было оно совершенно незнакомым. Ингитора растерялась на миг: незнакомцы не так уж часто встречались в окрестностях Льюнгвэлира. Кому здесь быть, кроме своих домочадцев и рабов? — Только ты стой на месте, не двигайся! — поспешно предостерег он.
— А кто ты такой, чтоб мне указывать? — возмутилась Ингитора. — Кто бы ты ни был, вот я тебя поймаю…
Она подалась к сосне, полная решимости наконец поймать наглеца и оттрепать его хорошенько за уши. Он показался ей невысок ростом и далеко не богатырь сложением. Но что-то странное случилось с ее ногами — они не хотели идти. Словно каждая нога пустила в землю крепкие корни, Ингитора не могла оторвать их от покрова из сосновых иголок. Раз, другой она попробовала шагнуть, но ничего не выходило. Ощущение было такое, что она насмерть отсидела обе ноги и они так затекли, что хоть режь — ничего не почувствуешь.
— Вот так лучше! — удовлетворенно сказал незнакомец. — Обещай, что больше не будешь за мной гоняться. Мне не очень-то ловко бегать по лесу, особенно от такой красивой девушки. Гораздо лучше нам будет побеседовать, сидя спокойно.
От изумления гнев Ингиторы прошел. Отняв взгляд от своих непослушных ног, она посмотрела на незнакомца. Он вышел из-за ствола сосны, и теперь она могла его спокойно разглядеть. Пожалуй, она погорячилась — ростом он был на голову выше ее и шириною плеч не уступил бы Оттару. На нем был серый плащс капюшоном, вроде тех, что носят рабы на пастбищах, но волосы у него были длинные, как у благородного человека. Сколько ему было лет, Ингитора затруднилась бы определить. И описать его лицо тоже. Она смотрела, смотрела, но уловить черты его лица было все равно что разглядеть подлинный облик морской волны. Оно все время менялось. То ей казалось, что она видит его глаза, то они вдруг скашивались к носу и исчезали, рот то растягивался по-лягушачьи, то сжимался в поросячий пятачок.
Ингитора недоуменно моргала, будто у нее рябило в глазах. И сосновая поляна покачивалась, словно корабль на волнах, рыжие стволы трепетали, как отражение в воде. Когда-то ей уже пришлось испытать нечто подобное, но сейчас Ингитора не могла сообразить, где и когда.
— Не будешь больше гоняться за мной? — повторил незнакомец. Зачарованная Ингитора не ответила. — Не будешь! — удовлетворенно сделал вывод он сам и был прав: она не испытывала больше ни малейшего желания гнаться за ним и тем более трепать за уши. Пожалуй, до его ушей ей было бы не так легко дотянуться.
— Тогда давай сядем и поговорим, — предложил незнакомец. — Иди сюда.
Он махнул рукой в сторону бревна и сам шагнулк нему. Теперь Ингитора поняла, почему он не хотел бегать. Одна нога у него была странно вывихнута в щиколотке, и на ходу он заметно хромал. Подойдя к бревну, он сел и приглашающе похлопал по шершавой коре рядом с собой.
— Садись сюда, флинна Ингитора дочь Скельвира из рода Ингвингов. Мой род достаточно хорош, чтобы тебе не стыдно было разделить со мной это сиденье. И не только сиденье, сказал бы я… Но об этом в другой раз.
В устах кого-нибудь другого подобные речи возмутили бы Ингитору, она и не подумала бы последовать приглашению. Но сейчас она была так изумлена всем странным обликом незнакомца, что гневу в ее сердце просто не осталось места. Она попробовала шагнуть, и это удалось ей безо всякого труда, как всегда. Она села рядом с ним на бревно и еще раз убедилась, что он намного выше ее ростом — теперь ей приходилось смотреть ему в лицо снизу вверх.
Лицо его наконец успокоилось, словно отстоялась вода. Черты его были правильными, вокруг рта виднелись глубокие резкие складки, но кожа была свежа, как у молодого. По-прежнему Ингитора не взялась бы сказать, сколько ему лет.
— Отчего же ты не спросишь, откуда я тебя знаю? — спросил незнакомец.
— Зачем задавать пустые вопросы? — отозвалась Ингитора. — Мало кто в округе меня не знает. Пожалуй, таких и вовсе нет. А вот тебя я не знаю. Откуда ты взялся?
— Ты же сама видела — из-за сосны, — обстоятельно, как объясняют очевидную истину малому ребенку, сказал незнакомец. — Можно сказать, что ты сама меня позвала. И дрянные же стишки сочиняют у вас в Льюнгвэлире, вот что я скажу!
— А ты кто такой, что бранишь наши стихи? — Ингитора почти обиделась, вспомнив о своем неудачном заклинании духов. — До сих пор они были достаточно хороши для нас. Ты кто — Премудрый Браги?
— Нет, до Длиннобородого мне почти так же далеко, как тебе до прекрасной Всадницы Кошек, до Фрейи. — Незнакомец покачал головой. Всю эту нелепую речь он произнес с грустью, но совершенно серьезно, без тени усмешки. Вот полоумный — да кому же придет в голову сравнивать людей и богов?
— Ну раз не Браги, то, как же мне тебя называть? — насмешливо спросила Ингитора.
— Зови меня Хальтом, — отозвался он. — В основном меня зовут так. Наверное, ты понимаешь почему?
Ингитора кивнула. Хальт — Хромой. Наверное, это не имя, а только прозвище. А может, и имя, если он так родился. Родился? Непонятно почему, эта мысль показалась ей нелепой. Невозможно было представить Хальта новорожденным младенцем, ребенком, юношей… А сейчас он кто? Казалось, он так и появился на свет, как сидел сейчас перед ней. Прямо в этом сером плаще.
— Что ты задумалась? — прервал молчание Хальт. — Сочиняешь стихи получше?
— Может, ты сочинил бы лучше, если бы твой отец погиб от руки конунга, а ты не мог отомстить! — ответила Ингитора. Ей казалось, что Хромой смеется над ней и не понимает глубины ее горя. А он должен знать об этом, если знает ее. Весть о событиях в Льюнгвэлире облетела уже всю округу.
— Да, это мне нелегко представить! — Лицо Хальта приняло озадаченное выражение, как у дурачка-пастуха. Длинные белесые волосы упали ему на лицо и скрыли глаза. А Ингитора подумала, что так мог бы сказать человек, никогда не имевший ни отца, ни рода, ни племени.
— И если бы тебя насильно выдавали замуж ради мести! — со злорадством продолжала Ингитора, довольная, что сумела его озадачить.
— Ой! — Хальт обхватил себя за плечи, как будто на него пахнуло ледяным ветром. — Вот напасть! Неужели это делают с тобой?
Повернув лицо к Ингиторе, он вытаращил глаза. Глаза у него были светлые, серо-зеленые, и затягивали взгляд, как чародейная чаша. Ресницы у него были совсем белые, как лепестки подснежников, а брови густые и темные, очень красиво очерченные, длиной от переносья почти до висков. Странное лицо. Едва ли найдешь где другое такое.
— А что мне еще остается? — с горечью ответила Ингитора. Ей вдруг захотелось поговорить с ним о своем горе. Никто в усадьбе, кроме разве Асварда, не понял бы ее. Но Асвард ничем не может ей помочь. А Хальт? Ингитора сама дивилась своей уверенности — она не принадлежала к тем, кто легко принимает в друзья всех подряд, — но ей казалось, что Хальт сможет сказать ей много такого, чего ни она сама, ни другие люди в усадьбе не знают. — Была бы я мужчиной, я попробовала бы сама отомстить за отца, — продолжала она. — Конунгу отомстить не так-то легко, но я хотя бы попробовала бы…
— И погибла бы с честью! — с насмешливой важностью подхватил Хальт. — Слава Одину, нашелся доблестный воин, который взял на себя этот труд. Только я не знаю, на какое время он назначил поход. А уж до тех пор он постарается, чтобы род Скельвира оказался продолжен. Теперь в его честь сочиняют звонкие стихи. Вот такие, я слышал:
Не доведя даже стих до конца, Хальт прервал сам себя и добавил:
— Ну а до тех пор страж перины драконьей думает сделаться стражем перины хозяйской. Так?
Он хитро подмигнул Ингиторе, а она возмущенно вздохнула. Ей совсем не нравилось об этом думать. Зачем он ее дразнит? И откуда он знает стихи, которые сочинил Торкель Копыто? Ведь их он говорил в гриднице, а Хальта там не было. В одном Ингитора была уверена точно — никогда раньше она не встречала этого человека с неуловимым лицом. Может, рабы на пастбище рассказали? Только у кого из них хватило ума запомнить?
— Скажешь, это хорошие стихи? — спросила Ингитора. Ей хотелось, чтобы Хальт разбранил их — не потому, что стихи были плохи, а потому, что восхваляли Оттара. Когда она вспомнила о нем теперь, сидя рядом с Хальтом, Оттар показался ей просто отвратительным.
— Ужасные! — со страстью и неподдельным ужасом воскликнул Хальт и снова подмигнул ей.
Ингитора засмеялась. Тяжесть на ее сердце как-то незаметно прошла, словно не бывала, все беды вдруг показались ей неважными.
— Гораздо лучше было бы сказать так, — продолжал Хальт и, ни мгновения не думая, принялся нараспев важно провозглашать:
Ингитора расхохоталась от неожиданности и удовольствия. Эта история позапрошлой зимой надолго насмешила всю усадьбу. Проходя через кухню, Оттар не заметил лохани, стоявшей на полу, где одна из женщин замочила с золой грязные рубахи. Споткнувшись о лохань, Оттар потерял равновесие и не удержался на ногах. Весь Льюнгвэлир смеялся не меньше пяти дней. Если бы ратные заслуги Оттара были чуть поменьше, не миновать бы ему нового прозванья — Оттар Лохань. Или Оттар Голова-В-Золе. И Ингиторе было так весело оттого, что кто-то осмелился посмеяться над этим!
— весело распевал во все горло Хальт, видя, что ей это нравится. Ингитора покатывалась со смеху. Ей даже не пришло в голову удивиться, откуда чужой человек знает этот давний случай в их усадьбе.
— Я вижу, тебе понравились мои стихи! — сказал Хальт и взял ее за руку. Унимая смех, Ингитора посмотрела на него. Лицо его было доброжелательным и приветливым, он улыбался ей. Рука его была теплой, и ей вдруг стало так хорошо возле него, что хотелось никогда никуда не уходить. Он заставил ее смеяться, хотя только что она была готова плакать, он прогнал тоску из ее сердца, которая готова была обосноваться там навеки, и теперь Хальт казался Ингиторе роднее и ближе всех на свете.
— Да, ты неплохой скальд! — сказала она. — Тебя звали бы, пожалуй, Зловредным Скальдом за такие стихи. Если бы их услышал Оттар, то за твою голову никто не дал бы даже горсти зерна.
— Не суди так быстро. Если бы мы встретились с Оттаром, то неизвестно, чья голова пошла бы дешевле. Говорю так, чтобы ты не сочла меня хвастуном — мне-то все прекрасно известно.
Речь была очень хвастливая, но Ингитора улыбнулась — может быть, он и прав, почему бы нет? Недаром говорил Один: бьющийся часто убедится, что есть и сильнейшие. Почему бы кому-то не оказаться сильнее Оттара?
— Скальдам полагаются награды за удачные стихи! — продолжал Хальт. — Скоро ты сама в этом убедишься.
— Что я дам тебе? — Ингитора пожала плечами и оглядела себя. — Мои женские подвески тебя не сильно украсят. Я могла бы отдать тебе перстень, но он же обручальный…
Она высвободила из пальцев Хальта свою руку и показала ему серебряный перстень со знаком солнца. По лицу Хальта словно молния проскочила: оно исказилось злобой и тут же успокоилось, но Ингиторе показалось, что в глазах его сверкнул какой-то белый огонь. У нее перехватило дыхание, но не от страха. Впервые, словно впечатления накопились и дали росток, в ней проснулось ощущение, что он не очень-то человек. Этот серый плащ цвета тумана, и это изменчивое лицо…
А Хальт мгновенно снова схватил её за руку, без труда стянул колечко и с размаху забросил его в заросли папоротника. Ингитора вскрикнула от неожиданности.
— Что ты сделал? — воскликнула она. — Что я скажу! Ведь это Оттара…
— Ну и что? — яростно прошипел Хальт, сжимая ее руку и глядя ей в лицо. Теперь невозможно было поверить, что мгновение назад он улыбался. Лицо его было искажено гневом и казалось страшным, в глазах горел белый огонь, а зрачка вовсе не было видно. Но Ингитора не боялась. У нее перехватило дух от крепнущего убеждения, волосы шевельнулись на голове,слезы ожгли глаза. Он вовсе не человек.
— Ты же не любишь Оттара, так зачем тебе его кольцо? — горячо продолжал Хальт, крепче сжимая ее руку. — Да возьмут его тролли, и самого Оттара заодно! Ведь ты его не любишь? Скажи, не любишь?
— Нет, нет, не люблю! — поспешно воскликнула Ингитора. Ей хотелось скорее успокоить Хальта, да это и было чистой правдой.
Хальт мгновенно успокоился. Белый огонь в его глазах погас, лицо стало спокойным и вдруг показалось Ингиторе очень красивым. Что-то мужественное и благородное проступило в нем, взгляд заблестел, волосы мягко легли на плечи. Должно быть, сам Бальдр так красив.
— Это очень хорошо! — улыбаясь, сказал Хальт Ингиторе. — Ты не должна никого любить, тогда я помогу тебе.
— Ты поможешь мне? — Ингитора сначала удивилась, а потом обрадовалась. — Но как? Избавиться от Оттара нетрудно, но кто отомстит за отца? Никто другой не берется! Может быть, ты…
— Кто? — прервал ее Хальт. — Да ты сама и отомстишь! Никаких других помощников тебе не нужно!
— Я? — изумленно повторила Ингитора. — Ты, видно, принимаешь меня за валькирию! Я в жизни не прикасалась к оружию! И не хочу за него браться!Для этого есть мужчины!
— Мужчины! — передразнил Хальт. — Ты отомстишь так, как не сможет ни один мужчина! Один мужчина у другого может отнять жизнь. Это малость, как я слышал, умереть не так уж трудно. Еще он может отнять женщину — порою это гораздо обидней! А почему? Да потому, что это позорит и лишает чести! А тяжелее бесчестья нет ничего! Это я тоже знаю по себе! Знаю так, как не знает ни один человек, потому что человеческая честь несоизмерима с нашей, и как не знает ни один альв, потому что ни один альв своейчести не терял! А я знаю, потому что я стал хромым! Надо мной смеется весь Альвхейм столько лет, сколько ты даже не сможешь себе представить! Я урод! Мне нет места среди других! Мне опостылело Широко-Синее! И если тебе надо отомстить, то ты не найдешь лучшего помощника, чем я!… Лучше просто не бывает.
Горячо прокричав всю эту речь, последнее Хальт сказал просто и обыденно, словно этого и доказывать было не надо. А Ингитора сидела, не сводя с него глаз, захваченная изумлением и восторгом. «Много чудесного можно рассказать о небе! — вспоминались ей слова Ормхильд. Если старуху хорошо накормить и налить ей чарочку меда, она начинала повествовать о богах и чудесах девяти миров. — Широко-Синим зовется небо, которое лежит через еще одно небо на юг от нашего. Немало там прекрасных чертогов. Иные из них светлее золота, только достойные обитают там, проводя жизнь в веселье и довольстве. Страна есть там, называемая Альвхейм, и обитают в ней светлые альвы. Обликом своим они прекраснее солнца…»
Вспоминая это, Ингитора не отводила глаз от лица Хальта, и оно уже казалось ей прекраснее самой мечты. Великим счастьем было для нее то, что ей привелось в жизни хоть раз увидеть его.
— Да, я знаю, у вас кое-что знают о нас, — сказал Хальт, отвечая ее мыслям. — Но ты бы долго смеялась, если бы узнала, как мало вы знаете. Но достаточно, чтобы ты могла сделать выбор между мной и Оттаром.
Хальт сжал ее руку и заглянул ей в глаза. Наверное,он спросил только ради смеха — ответ Ингиторы был ясно написан на ее лице. Большими красными рунами, прямо посреди лба, как сказал бы Асвард. Но Асварду и во сне не могло такое присниться.
— Ты выбираешь меня, я правильно понял? — спросил Хальт, и Ингитора кивнула. Но тут же в ней проснулась осторожность. С малых лет внушают — лучше не связываться с жителями иных миров. Для человека это редко кончается добром. Альвы не злы, но вид их ослепляет, как солнце.
— А что ты попросишь взамен? — спросила она.
— Так я же тебе уже сказал! — Хальт посмотрел на нее с легким укором и стал втолковывать, как ребенку: — Ты должна любить только меня, меня и никого другого. Тогда я смогу тебе помочь. А я смогу так, как не сможет ни Оттар и никто другой. Даже сам Торвард Рваная Щека не смог бы так хорошо отомстить сам себе. А уж он, скажу тебе прямо, воин, каких поискать. Если бы ты отдала Оттару и свою любовь, и наследство Скельвира в придачу, то при всем желании Оттар не смог бы отомстить. А разве что погиб бы с честью. Но это нетрудно сделать, когда ничего другого и не остается. Так что — ты согласна?
— А каким образом ты мне поможешь?
— А вот увидишь! — задорно воскликнул Хальт и снова подмигнул ей, словно обещал что-то необычайно великолепное. — Увидишь, когда придет время, а оно придет уже скоро! Или ты сомневаешься во мне?
Мигом его лицо, сиявшее солнечным светом, погасло, прекрасные черты исказились и стали похожи на гнусную морду тролля. Ингитора вздрогнула.
— Нет, нет! — горячо воскликнула она и сама схватила Хальта за руку. — Я не сомневаюсь! Я верю тебе! Верю, как верю богам и судьбе!
Лицо альва прояснилось, морщины разгладились, он снова стал красив и весел. Ингитору изумляло и восхищало, как быстро он меняется от прекрасного к безобразному. Она думала раньше, что альвы неизменно прекрасны и добры, не ведают зла, сомнений, печали, обиды. Выходит, это не так? Или просто ей повстречался особенный альв?
— Скажи, что ты меня любишь! — потребовал он. — Только скажи правду!
Ингитора улыбнулась, как мать могла бы улыбнуться причудам ребенка. Требует правды, а сам предписывает только один ответ. Но тут же она поняла, что это и есть единственная правда. Все ее существо было полно веры и любви к нему, принесшему ей отблеск Широко-Синего Неба, такому особенному и неповторимому, с белым огнем в глазах. Ее не смущала даже его хромота — он альв, и этого достаточно, чтобы он был самым прекрасным существом на земле.
— Я люблю тебя! — сказала она. — Я люблю тебя одного, и никого еще я так не любила!
Хальт слушал, закрыв глаза, как будто внимал пению самого Браги, и лицо его излучало свет.
— Вот и хорошо! — радостно сказал он. — А кольцо, если хочешь, — вот оно!
Он быстро вытянул руку ладонью вверх, и мгновенно кольцо Оттара неведомо откуда само вскочило ему в ладонь. Хальт подал его Ингиторе, но она повертела его в пальцах и положила на ствол сосны рядом с собой. Оно было ей вовсе не нужно. Хальт улыбнулся и весело тряхнул головой.
— Тогда пойдем! — Он встал с бревна и за руку поднял Ингитору. — Пора идти. Впереди тебя ждет целая россыпь колец, гривен, обручий! Ни в чем у тебя не будет недостатка! Идем!
— Уже? — Ингиторе подумалось, что он поведет ее с этой поляны прямо к Торварду конунгу.
— А чего ждать? — Хальт удивился. — Мы же обо всем договорились!
— Но мне бы надо зайти домой…
— Ха! И ты думаешь, что мать и Оттар отпустят тебя? Нет, ты слишком умна, чтобы так думать!
— Но у меня ничего нет! — Ингитора развела руками. — Только подвески и застежки, а их мне жалко. Как мы доберемся до Аскргорда?
— Тебе ничего не надо, когда я с тобой! Идем, за еловым мысом сейчас стоит корабль, и он пойдет как раз туда, куда нам нужно. Пойдем туда, и увидишь, что будет!
Хальт повел Ингитору с поляны, и она послушно шла за ним. Ей казалось, что отныне Хальт вот так и поведет ее через весь земной мир до самой смерти. Видно, правду говорят — боги помогут, когда больше никто не в силах будет помочь.
— Да, я забыл! — Хальт вдруг обернулся. — Это ты виновата, хитрая дева, заговорила меня! Ты же должна мне плату за висы в честь Оттара Лоханки!
Прежде чем Ингитора успела ответить, Хальт наклонился и горячо поцеловал ее. Ахнув, она отвернулась, а Хальт уже вел ее дальше.
— А все-таки наши стихи были не так уж плохи! — заговорила она на ходу, надеясь немного рассчитатьсяс ним за эту неожиданность. — Ведь своим стихом я вызвала тебя!
— Да, я прибежал, чтобы уговорить тебя замолчать! — небрежно согласился альв. — Но оказалось,что с тобой приятно поговорить. Думаю, теперь мы нескоро расстанемся.
— Ой, погоди! — вспомнила Ингитора. — А как же усадьба? А мать? Меня же будут искать, беспокоиться! Они решат, что меня увезли оринги, сожрал медведь,что я утонула в море! Надо их как-то предупредить!
— Им неплохо бы было немного помучиться! — с мстительным задором воскликнул Хальт. — В другой раз будут знать, как принуждать девушку к замужеству. Но уж так и быть. Давай их предупредим, если ты хочешь. Пошлем им вещий сон. Кому-нибудь, кто тебе больше всех нравился. Кто это?
Быстро перебрав в памяти привычные лица, Ингитора вспомнила Асварда.
— Хорошо, пусть будет Асвард, — сказал Хальт прежде, чем она успела открыть рот. — Но чтобы это было в последний раз, слышишь?
— Хорошо! — весело согласилась Ингитора. Ей легко было дать это обещание. Она не могла и представить,чтобы ей понравился какой-то человек теперь, когда она узнала Хальта.
— Держись, тут можно поскользнуться. Достаточно и того, что я хромоногий!
Обняв Ингитору одной рукой, Хальт поддержал ее, помогая спускаться по склону. И они пошли вдоль берега моря к темнеющему вдали еловому лесу, где лежала усадьба Граннэс и часто приставали торговые корабли.
Обогнув мыс, поросший темным еловым лесом, Ингитора увидела в конце длинного берегового склона очертания корабля. Корабль был незнакомый — не из ближних мест. Торговая снека гребцов на двадцать была наполовину вытащена на берег. Возле мачты стояла пара лошадей, на корме громоздилась гора мешков. Рядом со снекой на берегу копошились люди. Один из них затаптывал костер — должно быть, гости собирались отплывать.
— Надо нам поторопиться, — сказала Ингитора, обернувшись к Хальту. И ахнула от неожиданности — он снова изменился. И как изменился! Он весь согнулся, съежился, стал меньше нее ростом, а на спине у него вырос горб. Хромота его усилилась, так что трудно было смотреть на его походку без смеха. Капюшон серого плаща опустился низко, скрыв лицо, от которого теперь виднелся только кривой подбородок, покрытый неряшливой полуседой щетиной.
— Что с тобой? — воскликнула в изумлении Ингитора, остановившись.
— Скажешь, что я твой раб, — ответил Хальт. На мгновение он поднял край капюшона, и на Ингитору весело глянули серо-зеленые блестящие глаза. — Такой красивой и высокородной деве не пристало путешествовать одной, верно? Скажешь, что меня зовут Хальт или Грабак — Серая Спина.
— Но у нас в усадьбе нет такого раба!
— Но Халлад Выдра этого не знает! — наставительно произнес Хальт. — Тебе еще многому предстоит научиться, хозяйка, прежде чем из тебя будет толк.
— Какой еще Халлад Выдра?
— Да хозяин того корабля, который отвезет нас к Хеймиру конунгу. Иди вперед, флинна. Я уже снял заклятие, отводящее глаза, нас уже заметили. Не стоит тебе так долго разговаривать с рабом у них на глазах. Слава Высокому, мне хоть не надо учить тебя, как обходиться с рабами.
Их и правда заметили. Стройная фигура высокой девушки в красном платье под синим плащом, с длинными блестящими волосами издалека была заметна на серо-коричневом каменистом берегу, покрытом мхом и вереском. Люди на стоянке бросили дела, столпились перед кораблем, переговаривались, показывая на нее друг другу.
Ингитора пошла к кораблю. Она не представляла, что скажет этим людям, сердце в ее груди колотилось. Хальт ковылял сзади, как положено рабу. И при встрече он будет молчать. Говорить будет она.
Подходя ближе, Ингитора выбрала взглядом невысокого упитанного человека с полуседой гладкой бородой. На нем был синий плащ с узорной бронзовой застежкой, а на поясе рядом с коротким мечом висел мешочек из прочной кожи, в каких торговые люди носят серебро, гирьки весов, счетные косточки. Должно быть, это и есть хозяин корабля. Он стоял на песке, широко расставив ноги и упираясь руками в бока.
Молодой парень с целой копной золотистых кудрей на голове как раз подошел к кораблю, держа на плечах бочонок. Бока бочонка были мокры — видно, торговые люди запасались водой из родника, бьющего под ближним холмом. С борта на берег еще были перекинуты мостки, по которым заводили на снеку после прогулки лошадей. Парень с бочонком ступил на мостки, но смотрел не под ноги, а на подходящую Ингитору. Заглядевшись, он вдруг споткнулся, взмахнул руками, стараясь удержать равновесие, вскрикнул. Бочонок полетел в одну сторону, парень — в другую и с плеском упал в воду. Здесь было неглубоко, но морская волна накрыла его с головой. Все обернулись на его вскрик, послышались восклицания, кто-то засмеялся.
Ингитора подходила с готовым приветствием на устах, но запнулась, вскинула руку ко рту, скрывая смех. Падение парня с бочонком выглядело забавно, и корабельщики смеялись, но ей неловко казалось начинать знакомство со смеха. Подойдя совсем близко, она хотела переждать, пока все снова обернутся к ней. Но вдруг Хальт выскочил из-за ее спины и через плечо быстро глянул ей в лицо. Из-под капюшона глаза его сверкнули белым огнем, и словно тихая белая молния ударила Ингитору. В уме ее сами собой вспыхнули какие-то слова, мигом сплелись в ровную цепочку, и она тихо засмеялась от радости.
— звонко произнесла она, повинуясь какой-то иной силе. Корабельщики, разом обернувшись, дружно засмеялись ее стиху.
— Хорошо сказано! — восклицали они. — Вот и Амунди дождался висы в свою честь! Только я бы не хотел, чтобы такую сложили обо мне!
Парень уже поднялся и пытался поймать бочонок, плясавший на приливной волне. Услышав насмешливый стих, он повернулся к Ингиторе, на лице его была обида, стыд и досада. Ингиторе стало его жаль. И тут же новый стих зазвенел в ее голове, и она продолжала, почти без заминки:
Словно повинуясь заклинанию, бочонок сам прыгнул на волне прямо в руки парню. Прижав его к себе обеими руками, парень выбрался на песок.
— Держи крепче этого поросенка, Амунди! — сказал ему хозяин, все еще усмехаясь. — Поблагодари эту деву за честь, что она оставила тебе! Впредь смотри под ноги, а то так и будешь всю жизнь вместо земных дев обнимать дочерей Эгира! А их объятия, говорят, холодны!
Все засмеялись снова, а хозяин обернулся к Ингиторе.
— Кто ты такая, флинна, умеющая так складно и пристыдить, и приободрить? Я был на усадьбе Граннэс, но не видел тебя там. Мое имя — Халлад Выдра, и это мой корабль. Его я тоже зову «Выдрой». Что привело тебя к нам?
— Мое имя — Ингитора дочь Скельвира из рода Ингвингов. Я из усадьбы Льюнгвэлир.
— Я слышал о вашем роде и о вашей беде! — Халлад уважительно наклонил голову. — Мне не приходилось встречать твоего отца, но я слышал о нем немало хорошего. Когда Хеймир конунг задумает собирать новое ополчение, Скельвира хельда будет сильно не хватать. Для меня и моей дружины было бы честью чем-то помочь тебе. Мы — простые торговые люди, но нас не упрекнешь в недостатке смелости и чести.
— Хотела бы я спросить у тебя, Халлад, — куда смотрит нос твоей «Выдры»? Где конец твоей дороги?
— Я родом из Эльвенэса, и туда мы сейчас держим путь.
— Хотела бы я, чтобы вы взяли меня на корабль и отвезли к Хеймиру конунгу. Я хочу рассказать ему о своей беде. Поможете вы мне в этом?
— Нет причин отказать тебе. Как говорят, чужая беда может стать и твоей.
— Вот ответ, достойный благородного человека! — радостно воскликнула Ингитора. — Достаточно будет, если я заплачу вам этим?
Она показала одну из серебряных подвесок у себя на груди, на цепочке между застежками.
— Мы успеем поговорить об этом, но плата не покажется тебе большой. — Халлад повел ладонью, отказываясь от несущественного разговора. — Для меня честь привезти к конунгу такую высокородную деву. А кто это с тобой?
— Это мой раб, Грабак. — Ингитора небрежно глянула назад. — Он поедет со мной.
— На моей «Выдре» хватит места вам обоим. Бродди перенесет тебя. — Халлад оглянулся к одному из своих людей, рослому силачу. — Он умеет лучше смотреть себе под ноги, чем Амунди. Амунди — мой племянник, сын моего брата. Когда я умру, «Выдра» достанется ему. Не гляди, что он сейчас мокрее всякой выдры! — Халлад усмехнулся. — Обычно он не так неудачлив. Но нечасто увидишь такую красивую деву, как ты.
— Клянусь, я перенес бы тебя на корабль лучше всякого другого! — запальчиво воскликнул сам Амунди, словно стремясь оправдаться в глазах Ингиторы. — Я не так глуп, чтобы поскользнуться на одном месте дважды!
Мокрая рубаха прилипла к его телу, густые кудри потемнели от воды, а на лице его смущение мешалось с восхищением. Вытирая ладонью капли воды с лица, он не сводил глаз с Ингиторы.
— Я охотно приму твою помощь, — сказала ему Ингитора, улыбаясь. Сейчас она чувствовала себя почти счастливой, и ей хотелось, чтобы все вокруг были так же счастливы.
На корабле Ингитора устроилась на мягких мешках на корме — должно быть, там были беличьи меха. Хальт устроился возле ее ног, съежился, как старый гном.
— Ну, что я тебе говорил? — прошептал он, пока дружина Халлада выводила корабль на глубокую воду и разбирала весла. — Все будет так, как тебе нужно.
Ингитора молча пожала плечами. Она все еще удивлялась тем стихам, которые вдруг возникли в ее голове и так понравились корабельщикам. Никогда раньше она не сочиняла стихов, полагая, что это дело мужчин. Или это все Хальт?
Ей вспомнился его взгляд, бросивший белую молнию. Конечно, это он!
«Выдра» развернулась носом на юг, весла дружно взлетели над пенной волной. Морской ветер ударил в лицо Ингиторе, знакомый хребет берега, покрытый щетиной елового леса, поплыл, качаясь, назад. Впереди было море, Эльвенэс — город Хеймира конунга. Халлад сам сидел за рулем, прищурясь, оглядывая небосвод.
— сложились в мыслях Ингиторы новые строки. Услышав их, Халлад благодарно улыбнулся ей.
— Я думаю, боги пошлют нам удачу вместе с тобой, Дева-Скальд! — крикнул он. — С твоими стихами путь станет короче!
Ингитора улыбнулась. Ее наполнял восторг. Эти стихи сочиняла она сама, сочиняла не хуже настоящего скальда! Новый дар, внезапно родившийся в ее груди, был поистине волшебным, она ощущала себя сосудом с драгоценным напитком — поэтическим медом, которым владеют только светлые боги. Какие-то сильные крылья несли ее, как будто не «Выдра», а сама она свободно парила над морем, скакала на спине ветра, как валькирия. Она казалась себе сильной, почти всемогущей — если только не изменит ей и дальше это нежданное волшебство.
Хальт обернулся к ней, приподнял капюшон, весело подмигнул ей. Белый огонь сверкнул в глазах альва, и Ингитора только сейчас с замиранием сердца до конца осознала, кого она встретила и что подарила ей эта встреча. Хромой альв с неуловимым лицом вложил в нее божественную силу, которая подчинит ей землю и море. Ни один мужчина не сможет сравниться с ней.
Наутро Асвард Зоркий вышел из дружинного дома и долго стоял на крыльце, хмурясь на свет.
— Что ты там застрял, Асвард? — насмешливо окликнула его одна из девушек, Халльдис. — Как будто корни пустил! И не причешешься даже! Не одолжить ли тебе гребень?
— Не одолжить ли тебе заклепку — приклепать дурной язык! — одернула ее Гудруна. — Он устал, ведь он позже всех вернулся! До самой ночи искал флинну! Я и не знала, что он ее так любит… — проворчала женщина себе под нос, когда Халльдис отошла.
— Где хозяйка? — окликнул ее сам Асвард. — Или Оттар?
— Оттар ушел с людьми искать, теперь они хотят обшарить берег и лес на севере! — Гудруна показала рукой. — А хозяйка дома. Она послала с утра людей за Торгримом с Китовой Отмели. Он знатный колдун и ясновидец. Ормхильд не может справиться, а уж Торгрим наверняка скажет, где наша флинна!
— Не нужно никакого Торгрима! — сказал Асвард и потер щетину на небритой щеке. Вид у него был озадаченный. — Я не хуже него скажу, что с нашей флинной.
— Ты? — изумилась Гудруна. — Не знай я тебя десять лет, Асвард, я бы решила, что ты пьян или спятил. Ты же со вчерашней ночи не выходил из усадьбы. Или ты увидел вещий сон? Когда же ты стал таким ясновидцем?
— Да вот этой ночью и стал, похоже на то! — Асвард недоуменно усмехнулся, потирая щеку. — Я видел сон. Ко мне подошла сама флинна, на ней были красные одежды, и много серебра на груди, и тяжелые серебряные обручья. А лицо у нее было такое светлое и веселое, как в прежние годы, когда она встречала хельда из похода. Как будто в ней поселился солнечный свет.
— Один и Фригг! Не умерла ли она? — встревожившись, Гудруна схватилась за бронзовые амулеты на груди. — Люди, идите сюда, послушайте, что он говорит!
Но вокруг Асварда и без того собралась толпа.
— Нет, она не умерла! — уверенно продолжал он. — Она сказала мне: «Не ищите меня и не тревожьтесь обо мне. Я ушла, чтобы отомстить за моего отца, и я отомщу лучше, чем сумел бы самый доблестный воин! А чтобы ты не сомневался в правдивости твоего сна, пойди на вересковую поляну за курганами, где серый валун и кривая сосна. Там на поваленном дереве лежит тот перстень, что мне подарил Оттар».Так она сказала мне. И хотел бы я снова увидеть ее наяву такой веселой! — со вздохом окончил Асвард.
— Что же мы стоим? — воскликнула Халльдис. — Скорее сказать хозяйке! И бежим на поляну! Я знаю, где это, я бывала там с флинной!
Женщины гурьбой устремились за хозяйкой, любопытные подростки уже приплясывали возле ворот усадьбы, дожидаясь разрешения бежать к Сосновым Буграм. Один Асвард остался стоять на крыльце дружинного дома. Заправляя за ухо длинную прядь волос, он вдруг усмехнулся. Оттар уже вообразил, что схватил руками небеса! Флинна Ингитора не из тех, кто позволяет решать за них их судьбу, пусть и с самыми благими намерениями. Оттару не видать ее как своих ушей, и все его три меча здесь не помогут.
Из дома появилась взволнованная Торбьёрг-хозяйка. Асвард шагнул с крыльца ей навстречу. Да, Оттару не видать Ингиторы. Но и сам он увидит ли ее? Никогда раньше она не казалась ему такой красивой, как была в этом сне. Или он просто не умел видеть?
Так усадьба Льюнгвэлир простилась с Ингиторой дочерью Скельвира.