Бывало так, что случайные бродяги или заблудившиеся в осенних туманах торговцы стучались в ворота Аскргорда и спрашивали, далеко ли до усадьбы конунга. Обитателям усадьбы давно надоело над этим смеяться. В самом деле, Аскргорд трудно было принять за усадьбу конунга — земляные стены высотой в два человеческих роста огораживали не больше десятка построек, где выделялись размерами только длинный хозяйский дом и два дома для дружины. Приметой служил лишь огромный старый ясень, крона которого возвышалась над крышей большого дома и была видна издалека. Этот-то ясень и дал название усадьбе Аскргорд — Ясеневый Двор. Конунги фьяллей ценили усадьбу своих предков, но почти не жили в ней. По обычаю, летом они ходили в походы в чужие земли, а зимой ездили в свои земли, собирая дань, подолгу гостили в усадьбах хельдов.
Большую часть времени Аскргордом правила кюна Хёрдис. Никому из приходящих она не отказывала в гостеприимстве, будь то богатый купец на трех кораблях или оборванный бродяга, объявленный в каком-нибудь из других племен вне закона и изгнанный из родных мест. В усадьбе редко жило больше семидесяти-восьмидесяти хирдманов, но обитатели ее не боялись никого, даже Бергвида Черную Шкуру. Слава кюны Хёрдис охраняла Аскргорд надежнее высоких стен и железных ворот.
Туманным вечером дозорные на мысу разглядели корабль. Получив весть об этом, кюна Хёрдис даже не поднялась с места: сейчас ей не о чем было беспокоиться. В Аскргорде был сам конунг, ее сын. Вернувшись с Квиттинга, Торвард конунг был более замкнут и неразговорчив, чем обычно. Прошло не меньше месяца, а он все не говорил о новом походе. Кюна Хёрдис никогда ни о чем не спрашивала сына, и без расспросов зная самое главное: он потерпел на Квиттинге неудачу.
Услышав о корабле, Торвард даже обрадовался. Долгое сидение дома наскучило ему, он рад был хоть каким-то новостям. Несмотря на дождливую погоду, укрывшую весь фьорд завесой беловатого тумана, Торвард решил сам пойти его встретить. Набросив на плечи плащ из толстой шерсти, он вышел из гридницы, за ним потянулось с десяток хирдманов. Женщины остались у огня, ожидая, пока новости сами придут к ним в теплый сухой дом, а дети и подростки, которыхсырой холодный вечер не мог остановить, гомонящей стайкой побежали за конунгом. Предводительствовала ими, как всегда, четырнадцатилетняя Эйстла, незаконная дочка Ормкеля от одной из рабынь. Несмотря на низкое происхождение, Эйстла была самоуверенна и смела. И Ормкель, хотя и ворчал, все же признавал в ней свою кровь и любил в глубине души.
С моря Аскргорд не был виден, но от усадьбы до того места, где приставали корабли, было не очень далеко. Торвард со своими людьми был там даже раньше, чем подошел корабль. Прищурившись, Торвард разглядывал торговую снеку, более короткую и широкую, чем боевой корабль. Гребцов на ней было не больше двадцати человек, но на внутренних краях скамей сидело еще около пятнадцати. Все пространство возле мачты было завалено мешками и бочонками. На корме помещались тюки, плотно увязанные и старательно покрытые сшитыми тюленьими шкурами.
— Сам ты росомаха! — слышал Торвард позади себя насмешливый голос Эйнара Дерзкого. — Я тебя теперь так и буду звать — Хермунд Росомаха! Славного же охотника вырастил твой воспитатель!
— Протри глаза! — запальчиво отвечал ему звонкий юношеский голос. — Ты никогда не видел куницы! Конечно, для такой встречи нужно немало мужества! А тебя хватает только на то, чтобы дразнить девок!
— Нет, еще на то, чтобы дразнить твоего дядьку! — отвечал Эйнар. Он разговаривал с Хермундом, племянником Ормкеля Неспящего Глаза. — А это иной раз опаснее, чем тянуть за нос белого медведя!
— А белых медведей нет на свете, это все выдумки! — встряла Эйстла, на ходу перепрыгивая через лужу. Подол рубахи и полы плаща она при этом подхватила повыше, так что ее белые сильные ноги сверкнули в серых сумерках почти до колен. Изловчившись, Эйнар хотел дать ей подзатыльник, чтобы не лезла в спор мужчин, но девчонка увернулась и рассмеялась. Она редко могла спокойно пройти мимо Эйнара.
— Все-таки там росомаха! — не сдавался Хермунд, показывая на передний штевень корабля, медленно приближающийся в тумане. Воды во фьорде почти не было видно из-за тумана, и казалось, чтоэто волшебный корабль плывет по облакам.
— Да вы поглядите, мудрецы! — Баульв тоже не остался равнодушен к их спору. — Посмотрите, какая у них обшивка борта! Такие бывают только у хедмаров, а хедмары поклоняются лебедю и на всех штевнях вырезают только лебединые головы.
— Так это еще и лебедь? — недоверчиво изумился Хермунд. — Не хотел бы я попасть к хедмарам, если у них водятся такие страшные лебеди.
— Мне повезло с дружиной! — бросил через плечо Торвард, и все спорщики разом умолкли, слушая конунга. — Вы очень много знаете про разных зверей и обычаи других земель. Только это выдра.
Эйнар расхохотался.
— И правда, выдра! — протянул Хермунд, глядя на корабль. Тот уже был совсем близко, и звериную голову на штевне можно было разглядеть без труда. — И,вроде я где-то такую видел…
— Да хранят Тор и Фрейр ваши дома, добрые люди! — закричали с корабля, и выговор кричавшего обнаруживал слэтта. — Не здесь ли стоит Аскргорд, усадьба конунга Торварда?
— Именно сюда вы и попали! — тут же отозвался сам Торвард. — Кто вы такие?
— Мое имя — Халлад Выдра, я хозяин этого корабля! — ответили ему. — Со мной мой племянник Амунди и моя дружина. И еще с нами люди с одного корабля, севшего на камни перед устьем Льесэльвы!
— Я так и знал, что в такой туман кто-то непременно наскочит на те камни! — воскликнул Ормкель, как будто был очень этому рад. — Наверное, сама Ранн перетащила их туда, а внизу раскинула свои сети!
— Мы хотели бы переночевать в усадьбе! — продолжал хозяин корабля. — Торвард конунг дома?
— Дома! — ответил сам Торвард. — Вы можете переночевать здесь. Вот здесь вам будет удобно пристать.
Сойдя ближе к воде, он показал место причала. Корабль стал подгребать к берегу. Хирдманы и работники Аскргорда вошли в воду и помогли людям Халлада вытащить корабль на берег.
— Вы понесете товар в усадьбу или оставите до утра здесь? — спросил Торвард у хозяина.
— Я бы предпочел взять его в усадьбу, если там найдется место в кладовой под крепким замком, — ответил Халлад. — Если у вас есть нужда в льняных тканях или хорошей литой бронзе, мы можем сторговаться.
— Хотел бы я поглядеть на того удальца, который проглядел Черные Камни! — гудел Ормкель.
— Погляди на меня! — ответил ему добродушный голос с выговором фьяллей. — Давно мы с тобой не видались, Неспящий Глаз!
Из тумана показалась фигура плотного приземистого человечка с густой и широкой рыжей бородой. Его здесь неплохо знали: не меньше двух-трех раз в год Болли Рыжий проплывал мимо Аскргорда на своей маленькой снеке, держа путь от больших торгов Эльвенэса к внутренним областям фьяллей. Торговал он разными мелочами: говорлинскими горшками и кувшинами из тонкой красной глины, всяким кузнечным товаром — и не числился среди богатых купцов. Зато разных историй с ним всегда приключалось несчетное множество, и его ценили в усадьбах не столько как торговца, сколько как рассказчика. Поистине счастливой считала себя та усадьба, которой удавалось залучить его к себе зимовать! И сегодня, как видно, у него найдется о чем порассказать.
— Болли Рыжий! — радостно вскрикнула Эйстла. — Ты еще не утонул?
— Я не могу утонуть, рыбка моя! — так же добродушно ответил торговец. — Ведь я обещал посвататься к тебе, когда ты вырастешь!
Эйстла залилась хохотом.
— А вено ты накопил? — сквозь смех спросила она. — Так и знай: меня задешево не отдадут!
Хитрая девчонка знала себе цену: несмотря на низкое происхождение, она уже сейчас была стройна и весьма привлекательна. Сказав это, она бросила быстрый взгляд на Эйнара Дерзкого. Но он разглядывал корабль.
— Говорили тебе умные люди: найми хорошего кормщика! — сказал Ормкель Болли Рыжему. — Аты вечно надеешься на себя одного! Вам повезло, что вас кто-то подобрал, а не то вы сидели бы на тех камнях до самого прилива! И моя хюльдра осталась бы без жениха!
— Я могу рассказать тебе о каждой щербинке в Черных Камнях и о каждом пятнышке лишайников, — не смущаясь попреками, отвечал Болли Рыжий. — Но в такую погоду я видел не больше, чем крот на солнце!
— Ты купец! Купец и не больше! — с явным презрением к этому званию ответил Ормкель. — А настоящий кормчий видит море даже с завязанными глазами!
Тем временем товары сгрузили с корабля, «Выдру» вытащили на песок. Дети побежали в усадьбу рассказать о гостях, чтобы женщины могли приготовиться к встрече, работники помогли перенести тяжелые тюки в усадьбу. Больших кладовок конунг фьяллей у себя не заводил, и товар пришлось сложить в сенях и в кухне.
— Не бойся за свое добро! — сказал Торвард Халладу. — В Аскргорде нет воров. Кюна Хёрдис нашла бы вора, только раз заглянув ему в глаза. Так что можешь спать спокойно.
При этом он пристально взглянул в глаза гостю — его с детства забавлял испуг, который обнаруживали чужие люди при упоминании о колдовской силе его матери. Но Халлад Выдра не испугался. За много лет торговых поездок он насмотрелся всякого, и его нелегко было смутить.
— Я рад буду приветствовать мудрую кюну Хёрдис! — почтительно сказал он. — И ее сына, Торварда конунга, тоже. Я смогу увидеть их?
— Конунга ты уже увидел. А кюна, я думаю, ждет вас в гриднице возле стола.
Как раз при этих словах хозяин и гость вошли из сеней в кухню, ярко освещенную огнем длинного очага, и Халлад увидел длинный шрам на щеке Торварда, знакомый ему по многим рассказам. Ничем не показав смущения, купец молча поклонился. Торвард провел его в гридницу.
Шагнув через порог, Халлад поклонился сначала огромному ясеню, росшему посреди палаты и уходившему могучим стволом выше кровли. Когда-то сам Бальдр указал первому из конунгов это место для постройки усадьбы, но запретил срубать молодой ясень. Дом был построен вокруг ясеня, и с тех пор дерево стало покровителем рода.
Усадьба конунгов держалась на нем, как весь мир держится на Иггдрасиле. Много чудесного рассказывали об этом дереве. Жертвы и мольбы, принесенные к его подножию, мгновенно достигали слуха богов и ни разу еще за всю историю рода не оставались без ответа. Всякий гость считал за честь, если его приглашали за один из столов, расположенных вокруг ясеня вдоль стен гридницы.
Этим вечером в усадьбе Аскргорд не спали долго. Болли Рыжий, поместившись недалеко от дверей, потешал работников и детей своими рассказами. Халлада Выдру кюна Хёрдис посадила поближе к хозяину. Уроженец Эльвенэса умел обходиться со знатными людьми. Кюна Хёрдис задавала ему множество разных вопросов, попросила показать ей товар. Халлад учтиво и подробно отвечал ей, замечая, что и конунг слушает его не без интереса. Это не совсем отвечало его ожиданиям, хотя, конечно, не могло не радовать. Совсем недавно, провожая его из Эльвенэса, Хеймир конунг желал ему удачи так, как будто провожал в царство Хель, — ведь предстояло плыть мимо земель фьяллей и самого Аскргорда. И сам Халлад едва ли бы попросился сюда ночевать, если бы не неудача Болли Рыжего. И вдруг обнаружилось, что конунг фьяллей даже не подозревает о той вражде, которую питают к нему в городе Хеймира, конунга слэттов. Или он только делает вид?
— Что слышно про Черную Шкуру? — первым делом спрашивали мужчины у Халлада.
— Ньёрд помог нам — мы ничего про него не слышали. Мы плыли вдоль южного берега, ночевали у тиммеров, у граннов, а потом на Квартинге. Этот путь длиннее, зато надежнее. Я знавал немало удальцов, которые предпочитали плавать побыстрее и отправлялись вдоль северного берега, до Квиттинга, — из них редко кто возвращался назад.
— Уж если мне придется плыть отсюда через Средний Пролив, я не стану выбирать дороги подлиннее! — крикнул Ормкель.
Халлад посмотрел на него и ничего не ответил. Странно, до чего мало некоторые дорожат своей жизнью, если готовы расстаться с ней ради одного бахвальства. Халлад Выдра к таким не принадлежал.
Торвард недовольно нахмурился — он не любил разговор об орингах Бергвида Черной Шкуры, считая само его существование прямым оскорблением себе. Что и говорить, его отец, Торбранд конунг, немало сил отдал на то, чтобы квитты больше никогда не имели своего конунга. Но Бергвид жил, как будто назло Торварду и Хеймиру, собирал дань с уцелевших квиттов и грабил корабли.
Кюна Хёрдис заметила, что ее сыну хочется переменить разговор.
— Зачем тебе столько бронзы, Халлад? — спросила она у гостя. — Куда ты везешь ее? На что думаешь обменять?
В свои пятьдесят семь лет кюна Хёрдис выглядела гораздо лучше, чем любая из женщин в этом возрасте, и еще сохранила немалую привлекательность. Вдова Торбранда конунга была дородна, величава, но энергична и двигалась легко. На ее лице почти не заметно было морщин, только от внешних уголков глаз к вискам убегало несколько тонких складок, придававших ей загадочный и многозначительный вид. Ее брови были густы и черны, глаза сверкали густо-карим цветом, как очень темный янтарь с южных берегов Морского Пути. Одета она была очень просто, ее темное шерстяное платье было сколото на груди золотыми застежками с золотой узорной цепью между ними. Концы ее головной повязки, свисающие на спину, были обшиты тонкими полосками черного меха куницы. Больше никто так не носил, и всем думалось, что кюна придумала это неспроста.
— Я плыву к вандрам! — отвечал Халлад, держа в руках красивое бронзовое блюдо. На столе перед ним лежало еще два ножа с литыми бронзовыми рукоятками, а перед кюной — красивый светильник в виде боевого корабля с лебединой головой на штевне. Слушая гостя, кюна с таким удовольствием гладила кончиками пальцев узоры на бортах корабля-светильника, что Халлад понял — придется ей подарить, ничего не поделаешь. — Недавно я был у говорлинов, привез оттуда много хорошего льна. Теперь я хочу обменять лен и бронзу из Эльвенэса на моржовую кость. Хорошо бы еще получить несколько шкур белых медведей! Поэтому я и взял столько бронзы, чтобы на все хватило.
— Белые медведи? — спросила кюна, глянув на купца поверх светильника. — Зачем тебе такие сокровища?
— Да Болли Рыжий, мне думается, и в руках не держал ни одной белой шкуры! — сказал Рагнар. Подняв ко рту кулак, он глухо кашлянул несколько раз. Одна из служанок сняла с очага небольшой горшочек с подогретым отваром багульника и подала ему.
— Говорлинский лен лучше шелка! — воскликнула одна из женщин, расслышав отрывок беседы кюны с гостем. — Такой тонкий и мягкий! Когда завернешь в него ребенка, так он и не замечает, что уже родился — так ему хорошо!
Гридница встретила ее слова смехом.
— Вот куда бы тебе опять пойти, конунг! — крикнул кто-то из хирдманов. — Тогда все эти сокровища сейчас лежали бы перед нами на столах! А Сигрида получила бы столько льна, что хватит на пеленки десяти младенцам!
Все снова засмеялись, но многие выжидательно посмотрели на Торварда — что он ответит? Мысль о походе в говорлинские земли была очень заманчива.
Но Торвард рассмеялся вместе со всеми, поднял кубок с гладкими серебряными боками и поднес ко рту. Похоже было, что ему хочется спрятать лицо хотя бы на несколько мгновений. Никто не стал повторять вопроса.
— Так зачем тебе моржовый клык и белые шкуры? — спросил Торвард у торговца. — Едва ли ты станешь покупать такие сокровища, не зная, кому потом продашь их.
— Ты прав, конунг. Я покупаю эти вещи для Хеймира конунга. Он же посылал меня к говорлинам за льном и дорогими цветными тканями. Он собирает приданое для своей дочери.
— Вот как? — живо воскликнула кюна Хёрдис. — Хеймир выдает дочь замуж?
— Пока еще нет, но уже подумывает об этом. Кюн-флинна Вальборг уже достаточно взрослая для того, чтобы стать невестой. Хеймир конунг думает, что пришла пора подыскать ей жениха.
По гриднице пробежала искра нового интереса — чье-то замужество, особенно замужество дочери конунга, никого не может оставить равнодушным. Даже Торвард конунг подался ближе к гостю, отставив кубок и положив руки на скатерть.
— Кого же Хеймир конунг думает получить в зятья? — спросил он. Нетрудно было понять, что вопрос его вызван вовсе не праздным любопытством. Война между ними тянется десятилетиями — зять Хеймира будет его новым союзником, а Торварду — новым врагом.
— Мне неизвестны его замыслы, — просто ответил Халлад. В Эльвенэсе об этом ходило немало толков и догадок, но истинные помыслы Хеймира знал только сам конунг, и честный купец считал ниже своего достоинства повторять пустую болтовню. — Но наша кюн-флинна достойна самого лучшего жениха, которого только смогли создать боги. Ей недавно сравнялось восемнадцать лет, она красива, разумна, хорошая хозяйка. Она не слишком болтлива, но не робеет подать голос, если ей есть что сказать.
— Я слышала, что нрав у нее суровый! — вставила та женщина, Сигрида, что мечтала о пеленках из льна.
— У нее нрав дочери конунга, не более! — уверенно ответил Халлад. — Ее мужу не придется жаловаться на свою судьбу, если он пожелает дать своим будущим детям по-настоящему достойную мать. Наша кюн-флинна строга, но справедлива.
— Это правда! — крикнул со своего места Болли Рыжий, успевший в подробностях рассказать и о том, как его снека села на камни, и о том, как сам он ловко вырвался из холодных объятий двух морских великанш. — Даже тебя, Торвард конунг, она возьмет под защиту, если возникнет такая надобность.
По гриднице пролетел изумленный возглас. Кюна Хёрдис усмехнулась, а Торвард нахмурился.
— Уж как-нибудь наш конунг сумеет защитить себя сам! — горячо возмутился Ормкель. Ему казалось оскорблением даже то, что дочь Хеймира вообще вспоминает о Торварде. Какое ей до него дело? Пусть знает свою прялку!
— От кого же, скажи на милость, кюн-флинне потребуется меня защищать? — медленно, немного надменно спросил Торвард. — Хотя я, конечно, благодарен ей за заботы.
Халлад молчал, опустив свое бронзовое блюдо на скатерть. Он сам ни за что не стал бы упоминать о том, о чем с такой легкостью заговорил его незадачливый товарищ-фьялль. Может быть, в этот миг Халлад пожалел, что не оставил Болли морским великаншам.
— Скажи мне, конунг, — у тебя не бывает дурного настроения, тяжести в голове, горечи на душе? — тем временем расспрашивал Болли. — Не кажется тебе постылым собственный дом, не рушатся ли замыслы? Не кажется ли тебе, что духи ополчились против тебя и замышляют что-то недоброе?
Хирдманы изумленно переглядывались, женщины ахали и прижимали руки к щекам. А Торвард сидел, застыв на своем месте, невольно сжав кулаки на скатерти. Слова торгового гостя попадали в его душу, как стрела умелого охотника в глаз кунице. Даже его мать, знаменитая колдунья, не смогла угадать того, что знает откуда-то простой купец. Именно это все и чувствовал Торвард после возвращения с Квиттинга. Невидимые лапки троллей и здесь цеплялись за его сапоги, душа его томилась непонятной тоской, чувством унижения и предчувствием будущих неудач. Потому-то он и сидел дома все это время, что не чувствовал в себе сил на новое удачное дело. Но он связывал все это с Дагейдой. Но что может знать о ней купец, приплывший из Эльвенэса? Город Хеймира конунга славится богатыми торговцами и умелыми ремесленниками, но вовсе не ясновидцами.
Вся гридница, потрясенная этой дерзостью — или проницательностью, — ждала ответа Торварда. Слышно было только, как потрескивают дрова в двух очагах, расположенных с двух сторон от ствола ясеня, и шуршит дождь на дерновой крыше. И каждому, от старого Рагнара до неугомонной Эйстлы, вдруг показалось, что Болли Рыжий прав. Все они замечали хмурость и угнетенный дух конунга, но осознали это только сейчас.
— Ты хочешь сказать, что на моего сына кто-то наводит порчу? — тихо спросила кюна Хёрдис. И в ее голосе была такая неумолимая угроза, что все в гриднице невольно содрогнулись.
— Нет, мудрая кюна, о таком я не слышал, — простодушно ответил Болли. — Но у Хеймира конунга появилась в усадьбе Дева-Скальд, которая сочиняет стихи, порочащие конунга. И ее искусство так велико, что ей, как видно, покровительствуют боги. Такие стихи не могут остаться незамеченными, хотя и произносятся за много дневных переходов отсюда. Эта дева сочиняет стихи, призывающие слэттов к войне с тобой, Торвард сын Торбранда. И многие, очень многие с восторгом повторяют их и пересказывают другим.
— И ты можешь пересказать мне хоть один? — медленно спросил Торвард.
— Нет, конунг, я еще не сошел с ума! — ответил Болли, посмотрев на Торварда так, словно сошел с ума сам конунг. — Я не слишком обучен обхождению, но не посмею так оскорбить Священный Ясень!
— А ты что скажешь, Халлад? — спросил Рагнар у слэтта. Все в гриднице посмотрели на гостя. — Выходит, ваш конунг снова собирается воевать?
— Может быть, Один и Тор скоро получат новые жертвы и увидят новые битвы, — помолчав, ответил Халлад. — Я не прорицатель, и я не хотел бы войны, если бы это зависело от меня. Ты знаешь, конунг, что война между твоим родом и Хеймиром конунгом продолжается дольше, чем ты сам живешь на свете. Она то погаснет, то вспыхнет опять, и мало кто из ясновидцев берется предсказать, где и когда будет новая схватка. Вряд ли кто-то страдает от этого больше, чем торговые люди. Мне не раз случалось терять людей, товары, даже корабль из-за этой войны. Я начинал торговать на одной «Выдре», а теперь меня носит ее внучка.
Халлад замолчал, в гриднице стало совсем тихо. От оживления и веселья, в которых начался этот вечер, не осталось и следа. В пляске огненных языков в длинном очаге, в шуме ясеня над крышей каждому мерещились дурные пророчества. Лица мужчин помрачнели, женщины были напуганы, только глаза подростков, которых ради гостя не отправили вовремя спать, горели воодушевлением и любопытством. Совсем как у Гейра сына Траина в ту памятную ночь на Скарпнэсе. В ночь его первой и последней битвы.
Торвард уже взял себя в руки. Ему пришла на память ночь у подножия Турсхатта, ночь обманной битвы, о которой он так не любил вспоминать. Его дурные предчувствия крепли с каждым мгновением. Та битва была зерном, из которого снова вырастет целое дерево войны. И сотни, тысячи мертвых тел будут развешаны на ветвях этого дерева в жертву богам-воителям. И порадуются на это только четверо колдунов, синими огнями пляшущие во тьме над плоским островком Тролленхольмом. Кто и когда сумеет их одолеть?
— Я благодарен тебе за то, что ты рассказал мне об этом, — спокойно сказал Торвард. — Мне и моим людям приятно было слушать твои мудрые и учтивые речи. Но я слышал, что ты собираешься отплывать завтра рано утром? Не пора ли вам на покой?
Он бросил короткий взгляд на рабов возле дверей, и те вскочили с пола, похватали факелы и зажгли их от пламени в очаге, чтобы проводить гостей на отведенные для них места. Хирдманы Торварда тоже поднялись из-за столов, потянулись из гридницы, женщины спохватились и погнали детей спать.
— Постой, Халлад! — вдруг крикнул Торвард, когда торговый гость был уже возле дверей. Тот обернулся. — Ты не сказал мне, — продолжал конунг, стоя возле своего почетного сиденья и положив руку на морду резного дракона на столбе, словно на оберег. — Как зовут эту Деву-Скальда? И за что она так не любит меня?
— Ее зовут Ингитора дочь Скельвира, — ответил Халлад. — И никому из слэттов ее ненависть к тебе не кажется необоснованной. Прошло больше месяца с тех пор, как ты убил ее отца, Скельвира хельда из усадьбы Льюнгвэлир.
Торвард молча кивнул в знак того, что у него больше нет вопросов. Халлад поклонился на прощание и вышел. Гридница уже почти опустела, только три рабыни прибирали на столах да неугомонная Эйстла сидела на полу возле порога, полная решимости не пропустить ничего.
А Торвард опустился прямо на ступеньку своего высокого почетного сиденья. Замершим взором он смотрел на медленно, с мгновенными перерывами взвивающиеся и опадающие языки затухающего огня в очаге. Будничный голос Халлада отдавался в его душе, как голос самой судьбы. Дочь Скельвира хельда из Льюнгвэлира! Дочь человека, убитого им в ту злосчастную ночь! О том же ему говорила и Регинлейв. «Все мы насовершали подвигов, которым мало обрадуемся потом!» — вспомнилось Торварду его собственное невольное пророчество наутро после битвы. О, как не вовремя ему вздумалось пророчить! И каким злосчастным образом он оказался прав!
В девичьей у кюны Асты всегда было людно и довольно-таки шумно. Не меньше двух десятков девушек сидело на длинных скамьях вдоль стен, увешанных вылинявшими и вытертыми от стирки коврами. Здесь были и рабыни с разных концов света, от бьяррок до говорлинок, и дочери хирдманов Хеймира конунга. У всех были прялки с охапками чесаной шерсти, в конце длинной палаты располагалось сразу три ткацких стана, но у девушек и языки работали не меньше, а у кое-кого и больше, чем руки. Болтовня не прекращалась здесь с раннего утра до позднего вечера. В Эльвенэсе девичью кюны Асты так и называли — Дом Болтовни. Сама кюна сидела тут же с шитьем в руках, но не сердилась на нерадивость своих прислужниц. Не меньше юных любопытных девиц она любила рассказывать и слушать сны, обсуждать приметы погоды и урожая, толковать о новостях.
Новостей всегда находилось немало, ведь Эльвенэс — большое поселение. Кроме усадьбы конунга, насчитывавшей не меньше трех сотен обитателей, на широком мысу в устье реки Видэльв стояли усадьбы знатных хельдов и ярлов, торговые дворы, домишки свободных ремесленников. Морской берег всегда был покрыт десятками, а на праздниках и сотнями боевых и торговых кораблей. Когда домашние новости кончались, кюна Аста непременно посылала людей зазвать кого-нибудь из торговых гостей, чтобы он рассказывал о далеких землях.
Но все же в девичьей веретена крутились, челноки сновали из стороны в сторону, иглы ныряли в полотно. Вести о том, что кюн-флинне Вальборг готовят приданое, вовсе не были пустыми слухами. Только одна девушка во всем покое не имела рукоделия. Ингитора дочь Скельвира хельда сидела возле самой кюны. На коленях ее развалился брюшком вверх маленький рыжий щенок с мягкими висячими ушками, и Ингитора играла с ним, не боясь, что он порвет или испачкает ей подол красного платья из тонкой шерсти. На руках ее блестели узорные серебряные обручья и кольца с дорогими заморскими камушками, серебряные цепи звенели на груди между крупными застежками. Она занимала почетное место, как самая знатная женщина в этой палате после кюны и ее дочери, но в ее скамью даже не была врезана прялка. Ингитора объявила, что дала обет не прикасаться к женской работе, пока не будет выполнен ее долг мести.
— Тебе не скучно, Ингитора? — окликнула ее Вальборг. Кюн-флинна стояла возле ткацкого стана неподалеку от Ингиторы. Ингитора подняла голову, услышав ее голос. Подвязывая какую-то нитку, Вальборг смотрела на нее. Ее полотно было только начато, но уже хорошо был виден красивый тонкий узор, сплетенный из нитей пяти или шести разных цветов.
— Нет. — Ингитора слегка пожала плечами. — Почему ты так подумала?
— У тебя задумчивый вид. Я подумала, что твой обет лишил тебя занятия.
— Не думаю, что во всем виноват обет! — Ингитора улыбнулась, накрыв ладонью мордочку щенка. Тот пытался раскрыть маленькую пасть так широко, чтобы захватить зубками ее ладонь, но ему это не удавалось. — Ведь и прялка, и челнок занимают только руки. Душа и мысли остаются свободны.
— А о чем ты думаешь?
— А как тебе кажется? — Ингитора насмешливо прищурила глаза.
— Уж наверное, она сочиняет новые стихи! — воскликнула одна из девушек, сидящих поближе. — Правда, Ингитора?
Ингитора молча нагнула голову в знак согласия.
— Хотела бы я уметь так сочинять стихи! — с сожалением и завистью вздохнула девушка.
Вальборг усмехнулась.
— Не притворяйся, Труда. Ты завидуешь вовсе не искусству Ингиторы, а ее украшениям. А их можно получить и по-другому.
— Как же я их получу? — обиженно ответила Труда.
— Подожди, пока к тебе посватается жених побогаче.
— Не завидуй мне, Труда, — сказала Ингитора. — Я дорого заплатила за свой дар.
Хромой раб по прозванию Грабак, сидевший на полу возле ног Ингиторы, при этих словах поднял голову и глянул в лицо своей госпоже. Они украдкой обменялись взглядом, Ингитора улыбнулась. Никому в Эльвенэсе и в голову не могло прийти, что именно он, зовущийся Серой Спиной, был источником ее поэтического мастерства.
Оглядывая девушек, шьющих и болтающих о разных пустяках — о пряжках и украшениях, о молодых хирдманах, о погоде, о домашних делах, — Ингитора чувствовала себя одинокой среди них, как будто злой вихрь забросил ее на самые вершины северных гор. Ее не занимали украшения и хирдманы. Ей казалось, что она совсем не такая, как все. Девушки живут, занятые этими нехитрыми заботами и радостями. Само течение их жизни и составляет ее смысл. У Ингиторы же все было по-другому. У ее жизни была иная, высшая цель. Вот уже два месяца она жила ради того, чтобы мстить. И она уже мстила. Но осуществление ее мести было еще впереди. И пока оно впереди, наряды не имеют для нее цены, а хирдманы не существуют.
— Не хотела бы я получить такую судьбу, — сказала Вальборг, на миг оторвав глаза от полотна и бросив быстрый проницательный взгляд на Ингитору.
— Тебе она и не грозит, — ответила Ингитора, стараясь, чтобы голос ее звучал беспечней. — Ведь у тебя есть брат.
Вальборг слегка покачала головой в знак сомнения. Кто владеет многим, тот и больше может потерять. А кюн-флинна была достаточно умна, чтобы понимать это.
Рассказывая о дочери Хеймира конунга, Халлад Выдра ничуть не преувеличил ее достоинства. Вальборг была невысока ростом, но гордая осанка придавала величавость ее стройному стану. Ее светлые волосы, мягкие и пушистые, были разобраны на тонкий прямой пробор и красивыми волнами спускались вдоль ее щек на плечи и грудь. Всем прочим цветам Вальборг предпочитала голубой, и небесно-голубая рубаха из тонкого льняного полотна замечательно подходила к ее волосам, к нежной белой коже. Ее большие серо-голубые глаза были обрамлены длинными черными ресницами, а черные брови с широким внутренним концом придавали взгляду требовательную зоркость благородной ловчей птицы. Кюн-флинна улыбалась редко и обычно хранила серьезный вид.
Со двора послышался гомон, голоса мужчин.
— Гюда, Тюри — сбегайте, узнайте, что там такое! — тут же велела кюна Аста. Она была любопытна, как девочка-подросток. Вальборг из-за своего станка бросила на мать короткий укоризненный взгляд. При служанках она, конечно, промолчала, но наедине кюн-флинна не замедлила бы напомнить матери, что такое неугомонное любопытство не пристало жене могущественного конунга.
— Это всего-навсего Эгвальд вернулся с моря! — сказала Вальборг вслух.
— Разве этого мало? — обрадованно воскликнула кюна Аста и встала, с готовностью отложив шитье. — Пойду встречу его!
— Можно подумать, что он ходил в поход к землям говорлинов или фьяллей! — с оттенком раздражения воскликнула Вальборг. — Мама, какая тебе разница, привез он восемь тюленей или только шесть? Слава Фрейру, сейчас не голодный год!
Но кюна Аста уже спешила к выходу из палаты, не слушая дочери. Между женой и дочерью Хеймира конунга царило в основном согласие, и все хозяйство содержалось в порядке, но только благодаря тому, что легкомыслие кюны Асты, не проходившее с возрастом, уравновешивалось благоразумием дочери.
Девушки встрепенулись, веретена перестали крутиться и попадали на пол. По палате прошло движение.
— А вы что засуетились? — Вальборг строго повысила голос. — Утиная стая! Там обойдутся и без вас!
Со вздохами девушки повиновались и снова взялись за веретена. Одна только Ингитора встала со скамьи и со щенком на руках вышла вслед за кюной. Она не робела перед строгой дочерью конунга и всегда поступала так, как ей самой хотелось. Впрочем, они неплохо ладили с Вальборг. Кюн-флинна была умна и понимала, что не на всех людей можно надеть одинаковую узду. Ингитора, потерявшая отца и взамен награжденная милостью Длиннобородого Браги, была не то что все прочие.
Широкий двор усадьбы Хеймира конунга был полон людей. Хирдманы, прервав свои ежедневные упражнения, вышли встречать Эгвальда ярла, сына Хеймира конунга. Со своей ближней дружиной он ездил охотиться на тюленей и собирался похвастаться добычей, когда рабы притащат ее с корабля. Пока же двор гремел приветствиями, расспросами, ответами.
— Сын мой! — радостно восклицала с крыльца кюна Аста. — Как хорошо, что ты вернулся!
— Конечно, я вернулся, мама! — весело, с ласковой снисходительностью, как старший младшему, отвечал Эгвальд ярл. — Или ты боялась, что какой-нибудь тюлень одолеет меня и увезет к себе в усадьбу?
Дружина встретила эти слова взрывом одобрительного хохота, и сам Эгвальд смеялся со всеми. Ему уже исполнился двадцать один год, Хеймир конунг отдал под его управление часть своих земель, но оставил при себе в Эльвенэсе, поскольку был слаб здоровьем и нуждался в надежной опоре. И Эгвальд был вполне способен дать ему эту опору. Он был горд, но не больше, чем пристало сыну и наследнику конунга, верил в себя, свою силу и добрую судьбу. С детства ему все давалось без труда, и Эгвальд славился легким нравом и удачливостью. В Эльвенэсе его любили.
— Я скучала без тебя! — с искренней радостью говорила ему кюна. Ей хотелось приласкать сына, которого она любила больше, чем Вальборг, но на глазах у всей дружины и челяди она уже не осмеливалась сделать этого. Выросшие дети, как сын, так и дочь, чувствовали себя более взрослыми, чем мать. Но Эгвальд, не такой строгий нравом, как сестра, обращался с матерью теплее и мягче, а если и упрекал ее в чем-то, то незаметно и ласково.
— Теперь-то тебе не придется скучать! — отвечал Эгвальд. Ступив на крыльцо, он сам обнял мать за плечи, и кюна Аста радостно прижалась к нему. — Уж со мной ты не заскучаешь! Я расскажу тебе, как мы славно поохотились. Э! Да у тебя новое покрывало! Какое красивое!
— Это я сама вышила… Вальборг чуть-чуть мне помогла! — просияв лицом, ответила кюна. Больше всего на свете она любила наряжаться, и всякий купец, привезший в Эльвенэс яркие ткани и украшения, всегда находил в ее покоях радушный прием и выгодный сбыт своих товаров. Жена Хеймира конунга была достаточно богата, чтобы купить все, что приглянется. А конунг, любя жену за доброе сердце и открытый легкий нрав, снисходительно относился к ее слабостям и ни в чем ей не отказывал.
Доставив таким образом удовольствие матери, Эгвальд оторвался от нее и повернулся туда, куда уже не раз успел посмотреть, — к Ингиторе. Она стояла на крыльце позади кюны, держа на руках щенка, и с улыбкой наблюдала за Эгвальдом и его матерью.
— А ты, Ингитора, не хочешь послушать, как я поохотился? — понизив голос, спросил Эгвальд. Он стоял так близко и так многозначительно смотрел на девушку, что эти простые слова содержали в себе гораздо больше сказанного.
— Конечно хочу! — так же тихо, со скрытой лукавой насмешкой ответила Ингитора, тоже глядя ему в глаза. Эгвальд был очень похож на сестру лицом и сложением, лишь во взгляде его вместо строгости отражался задор. — Наверняка ты одержал немало славных побед, и я смогу сложить о них хвалебные стихи. Скальды будут петь их на пирах по всему Морскому Пути и тем навек прославят тебя и меня!
— Я этого и хочу! — сказал Эгвальд, не отрывая взора от ее глаз. Он не мог понять, не насмешка ли это, но близость ее после десятидневной разлуки волновала его. — Я хочу, чтобы ты сопровождала меня в каждой битве, а потом слагала стихи о моих подвигах, чтобы донести память о них до потомков. И чтобы в памяти людей мы с тобой остались оба… вдвоем… вместе. А ты хочешь этого?
— Моя судьба не такова, чтобы я пожелала кому-то разделить ее! — сказала Ингитора. Об этом они говорили уже не раз, и она не хотела повторяться. — Погляди получше: может, у меня тоже завелся новый платочек, чтобы ты мог его похвалить?
Но Эгвальд не мог отвести глаз от ее лица. В первый раз, когда он ее увидел, дочь Скельвира хельда не показалась ему особенно красивой, но уже на второй день он никого другого не замечал. В ее лице, во взгляде ее серых глаз, в каждом движении стройного высокого стана — они были почти одного роста — ему виделась необычайная сила духа, таинственные знаки благоволения богов. Знаки особой судьбы.
— Мне все равно, — ответил он. Эти слова можно было бы счесть за недостаток почтения, но Ингитора знала, что это не так. — Как бы ты ни оделась, лучше ты все равно не будешь. Лучше невозможно.
Взгляд Ингиторы дразнил его призывом и насмешкой, он не понимал, как она относится ко всем этим словам и чего хочет. Эгвальд подвинулся к ней ближе, хотел взять за талию, но ему мешал копошащийся в руках Ингиторы щенок. Решительно забрав его, Эгвальд хотел посадить его на крыльцо, но щенок вдруг запищал, и по рукам ярла заструился тепленький ручеек. С негодующим воплем Эгвальд почти выронил щенка, украсив мокрым пятном еще и сапог, а Ингитора расхохоталась.
— Сколько бы тюленей ты ни убил, Эгвальд ярл, но с этим зверем тебе не справиться! — воскликнула она. Эгвальд помянул троллей и Мировую Змею, но все вокруг смеялись, и самым для него лучшим было присоединиться к общему смеху.
— сквозь смех начала Ингитора, и все вокруг примолкли, приоткрыв рты, ожидая новых стихов. Даже Эгвальд, с досадой отряхивая ладони, поднял голову.
Хирдманы одобрительно посмеивались, челядь фыркала в кулаки, радуясь, что и славный ярл может быть опозорен каким-то щенком не хуже последнего пастуха. Эгвальд не упрекнул Ингитору — мужчина должен держать себя в руках и не беситься от насмешек. Уважай себя сам — и тогда добьешься уважения от других. Но все же его глаза потемнели от обиды. Маленькая игла в руках любимой девушки может уколоть сильнее копья в руках недруга.
Ингитора видела, что Эгвальд обижен и раздосадован. Ей было жаль его, но она ничего не могла поделать. Спиной, затылком, плечами, всем существом своим она ощущала, что где-то близко Хальт. Это он давал ей силу сочинять стихи, он заставлял ее делать это даже тогда, когда она не хотела. Ревнивый хромой альв заставлял ее неуклонно соблюдать уговор — любить только его и никого другого. Притворяясь рабом Ингиторы, он на самом деле был ее господином.
Поглядев в глаза Эгвальду, Ингитора вдруг подняла щенка и прижала его мокрые лапки к своей груди. Брови Эгвальда дрогнули, лицо смягчилось. Он понял, почему она это сделала. И уж в этом даже зоркий гость из Альвхейма не мог ей помешать.
К утру туман над берегом фьяллей рассеялся, дождь прекратился. Слэтты на своей «Выдре» поплыли дальше, а Торвард конунг со своими людьми отправился на трех больших лодках к Черным Камням, чтобы посмотреть, сильно ли повреждена снека Болли Рыжего и нельзя ли снять ее с камней и починить.
Когда на дворе усадьбы стало потише, кюна Хёрдис велела позвать к ней Рагнара. Старый воспитатель Торварда был слаб здоровьем и предпочитал сидеть дома, сберегая силы для последней битвы — ведь всю жизнь он был воином и умереть надеялся с мечом в руке.
— Мне нужно посоветоваться с тобой, Рагнар, — сказала ему кюна Хёрдис. — Идем со мной.
Она вывела старого воина из гридницы и провела в сени, куда выходила дверь кладовки. Это была особая, собственная кладовка кюны, и никто из слуг не имел от нее ключа. Ключ этот кюна всегда носила на цепочке между застежек платья. Отцепив его с колечка и вставляя в прорезь замка, кюна шептала что-то себе под нос — порог кладовки был заперт заклинанием. Даже имея ключ, никто без позволения самой кюны не смог бы отворить эту дверь.
Рагнар нес факел, который кюна велела ему захватить в кухне и зажечь от пламени очага. Войдя вслед за Хёрдис в темное тесноватое помещение, он вставил факел в железную скобу на стене. Кюна закрыла дверь. В кладовке не было даже крошечного окошка, только узкая щель над самой дверью, чтобы было куда выходить дыму. При свете факела Рагнар рассмотрел множество ларей и сундуков, стоявших вдоль стен друг на друге, мешочки, висящие на колышках в бревнах стен, плотно закрытые и завязанные горшки на полках. Никогда раньше он не бывал здесь. Говорили, что здесь кюна хранит все то, что требуется для ее колдовских дел. Может быть, и так. Рагнар не был любопытен.
На первый взгляд ничего колдовского здесь не было. Обыкновенная кладовка богатой и аккуратной хозяйки. Да, много лет прошло и многое изменилось с тех пор, как Хёрдис дочь Фрейвида жила в огромной пещере великана Свальнира, обучаясь у него колдовству. И сильнее всего изменилась она сама. Теперь это была богатая и величавая женщина, и только в глазах ее изредка мелькал колдовской огонек. И увидеть его мог только тот, кто хорошо ее знал.
— Жаль, что ты уже не так силен, как двадцать лет назад, — с сожалением сказала кюна, оглядывая Рагнара, его сутулые плечи и белую бороду. Когда-то он был силен и ловок, но болезнь, много лет гнездящаяся в его груди, заставила его высохнуть и сгорбиться. — Нужно снять вот этот ларь.
— Этот ларь я снял бы и пять лет назад, — сказал Рагнар, посмотрев на небольшой ларец, обитый чеканной медью, давно не чищенной и позеленевшей. — Могу и сейчас попробовать.
— Я помогу тебе! — великодушно решила кюна. При взгляде на ее дородный стан каждый подумал бы, что силы в ней больше, чем в шестидесятилетнем старике.
Взявшись с двух сторон за ларь, они поставили его на пол. Кюна вынула из мешочка на поясе еще один ключ и принялась отпирать замок на большом сундуке, крышка которого теперь освободилась. С усилием открыв сундук, кюна откинула серое полотно.
— Вот, посмотри! — сказала она с гордостью. — Мало где найдешь такое богатство!
Рагнар заглянул внутрь. Он готов был увидеть любые чудеса, но глазам его представилось несколько крупных свертков разноцветного полотна. Тонкая ткань гладко блестела, отливала серебром, золотом, и цвета ее — красный, голубой, янтарно-желтый, травянисто-зеленый — казались чище и ярче, чем бывает у неба, травы и луговых цветов в самый расцвет лета.
— Посмотри, какая красота! — Кюна вытащила один из свертков, красно-оранжевый, как пламя, и накинула конец ткани себе на руку, любуясь. — А поглядел бы ты, как это смотрится на солнце! Один этот сверток стоит не меньше трех марок золота! На него можно выменять десяток боевых коней! Это все Торбранд привез из походов еще десять-пятнадцать лет назад!
— И об этом ты хотела со мной посоветоваться?
Рагнар был разочарован. Он надеялся на серьезную разумную беседу о важном деле — не зря он много лет знал кюну Хёрдис. Со вчерашнего вечера ее явно занимала какая-то беспокойная мысль.
— Что же ты не приказала нашить себе нарядов, пока была помоложе? — с упреком спросил он. — Теперь тебя уважают, но мало кто станет тобой любоваться!
— Ты считаешь меня такой же глупой, как и всех женщин! — без обиды, с легким презрением ответила кюна. — А ведь мог бы догадаться, что это не так, за те тридцать лет, что ты живешь в Аскргорде! Я и десять лет назад была уже не так хороша, чтобы на меня стоило переводить такую дорогую ткань.
Кюна заботливо свернула шелк и снова уложила в сундук. Опустив тяжелую крышку, она обернулась к Рагнару, и от ее взгляда по спине старого воина пробежала волна дрожи. Лицо кюны изменилось, на нем загорелась диковатая радость, а в глазах мелькнул огонек глубоко скрытого безумия. Не зря ее называли колдуньей. Сейчас в ее душе снова ожила пещера Свальнира.
— У этих шелков есть одно свойство! — понизив голос, заговорила кюна, и Рагнар понял — начинается разговор, ради которого она его позвала. — Они крепко держат заклятия! Если заклясть их сейчас, они будут держать силу много лет! Целую человеческую жизнь! Пока не умрет тот, для кого они предназначены!
— Для кого ты их приготовила? — с тревогой спросил Рагнар. Он не видел чести в победах, добытых колдовством. А нечто подобное и было на уме у кюны.
— Ты слышал, что рассказывали вчера купцы? Хеймир конунг задумал выдать замуж свою дочь. Уж наверное, он подберет ей мужа познатнее и побогаче — ему нужен сильный союзник, чтобы воевать с моим сыном! Очень сильный союзник! Я ворожила — я знаю, о ком он думает! У конунга кваргов два сына, им двадцать и двадцать четыре года, и оба они неженаты! Конунг вандров год назад овдовел — ему всего сорок два года, и он подумывает взять новую жену! А этот Халлад Выдра искал в говорлинских землях не только приданое для Вальборг, но и присматривался к тамошним конунгам — так велел ему Хеймир! Говорлинских племен — несколько десятков, и в каждом есть конунг! Их земли богаты, их племена многочисленны, их воины сильны и умелы! Любой из них даст Хеймиру столько тысяч войска, сколько он попросит! Тогда моему сыну никогда не отбить Квиттинг! Он проиграет войну.
Кюна Хёрдис говорила все громче, ее широко открытые глаза пугали Рагнара. Он испугался, что ее крики станут слышны за стеной в кухне, и схватил кюну за руку.
— Опомнись! — воскликнул он. — Остановись!
Кюна и правда опомнилась, замолчала, тяжело дыша.
— Что же ты думаешь делать? — спросил Рагнар. — Как ему помешать?
— Очень просто! — Кюна посмотрела на него с молодым лукавством, насмешливо прищурила глаза. — Вальборг выйдет за Торварда.
— Ты с ума сошла! — сказал Рагнар первое, что пришло ему в голову. — Если наши корабли только покажутся в море перед Эльвенэсом, их встретят с оружием. О его сватовстве никто не станет и слушать. Нас ненавидят все слэтты.
— Ты ничего не понял! — со снисходительным презрением ответила кюна. — Я надеялась, что ты немного толковее прочих. Зачем я показала тебе эти ткани? — Она хлопнула ладонью по крышке большого сундука. — Я наложу на них такое заклятие, что едва Вальборг прикоснется к ним, как сразу полюбит Торварда больше всего на свете. Она будет умолять отца отдать ее за него. А если Хеймир все же не согласится, то она сама убежит. Для этого мне даже не придется колдовать! — Кюна усмехнулась. — Вальборг не уступит многим мужчинам смелостью и упрямством. Она всегда добивается своего. Она как река, способная свернуть горы, если они на ее пути. А мне остается только повернуть эту реку в ту сторону, в которую мне нужно!
— Но как твои подарки попадут в Эльвенэс? — спросил Рагнар. Ему не очень-то понравился этот замысел, но он не мог не признать его разумным. Фьяллям вовсе не нужно, чтобы Хеймир обрел в зяте сильного союзника, а другого пути помешать ему нет.
— По морю, как и все, — невозмутимо ответила кюна. — Ты отвезешь их!
— Я? — изумился Рагнар.
— Вот именно! Сам подумай — кому еще я могу доверить такое важное дело? Ты возьмешь кнерр, возьмешь человек двадцать из самых неболтливых и поплывешь к Хеймиру как купец. Кюна Аста такая щеголиха, она так любит яркие ткани, что сразу велит впустить тебя в дом, как только ты придешь. Она позовет дочь, та непременно захочет погладить мягкий шелк — какая женщина удержится? А после этого у нее непременно появится желание расспросить тебя о Торварде, конунге фьяллей. Может быть, ты проживешь у них в гостях немало дней. Твои рассказы покажутся кюн-флинне такими занимательными, что она долго не пожелает тебя отпускать. Не бойся, тебе не придется лгать. Говори о нем только правду. Кто знает его лучше, чем ты, его воспитатель? Говори все, говори даже о том, что люди считают недостатками. Вальборг понравится и это тоже. А дальше…
Кюна Хёрдис склонила голову набок, поднесла ко рту край своей головной повязки, обшитый черным мехом куницы. Рагнар ждал. Только дурак ломает голову над тем, как начать дело. Умный думает, чем оно кончится.
Но кюна обманула ожидания старого воина.
— Весны не бывает прежде зимы! — неожиданно закончила она. — Конец ты узнаешь, когда придет время.
Рагнар молчал, и кюна видела на его суровом лице отражение внутренней борьбы.
— Или ты хочешь, чтобы война за Квиттинг продолжалась вечно? — ядовито спросила Хёрдис. — Ты хочешь, чтобы однажды твоего воспитанника и твоего сына Эйнара принесли домой на щитах? Ты хочешь пить пиво на их поминальном пиру? Или ты забыл про Бергвида Черную Шкуру? Или ты хочешь, чтобы Хеймир и его будущий зять приплыли сюда разорять Аскргорд?
Рагнар опустил голову. Конечно, воин не отказывается от битв, не боится и смерти в сражении. Но только глупец ищет битвы ради битвы. У войны тоже должна быть цель. И наилучшим конунгом почитают такого, при ком внутри страны царит мир.
— Я сделаю все, что ты сказала, — ответил наконец Рагнар и подавил вздох. — Не много чести для меня приниматься за торговлю на старости лет. Видно, меч для меня слишком стал тяжел, раз приходится променять его на весы и гирьки. Только уж ты сама, премудрая кюна, объясни Торварду, отчего со мной сделалась такая перемена!
Кюна засмеялась, выражая свое удовольствие и согласие.
— Я знала, что мы сговоримся с тобой! — весело сказала она и дружески похлопала старого воина по плечу. — Мало во всем племени фьяллей таких умных людей, как ты!
Без удовольствия и благодарности приняв похвалу, Рагнар направился к двери. Но дверь не поддавалась, словно бы вросла в косяки.
— Куда же мне плыть за море, если у меня не хватает сил открыть дверь! — в сердцах воскликнул Рагнар, и крик его выдал все сомнения и досаду, наполнившие его душу.
— Я забыла сказать тебе еще об одном! — произнесла кюна Хёрдис у него за спиной. Рагнар обернулся. — Я не сказала тебе о той Деве-Скальде Ингиторе дочери Скельвира. Будь осторожен. Она будет более упрямым противником тебе и нашим замыслам, чем сам Хеймир конунг.
— У твоего искусства и для нее найдется средство! — полувопросительно проворчал Рагнар.
— Нет! — Кюна покачала головой. — Я не смогла даже увидеть ее. У нее есть какой-то сильный щит против моей ворожбы. И я не могу узнать какой. Это я надеюсь услышать от тебя. Без этого все наши труды могут пропасть даром. Запомни, это важно!
— Не надо считать меня выжившим из последнего ума! — проворчал Рагнар. — Я пока не забываю, где левая рука, а где правая!
— Иди, — наконец разрешила кюна Хёрдис. — Подумай, кого ты возьмешь с собой. Эйнара не бери. Он не умеет держать на привязи свой язык и все испортит. Иди.
Рагнар только протянул руку к бронзовому кольцу, как дверь сама с легким скрипом отъехала назад, выпуская его из темной кладовой.
Приближался Праздник Середины Лета, и в Эльвенэс каждый день прибывали гости. И близко расположенные усадьбы хельдов, и гостиные дворы торговцев, и сама усадьба конунга были полны людей. Весь длинный берег широкого мыса, оба берега Видэльва на много перестрелов вверх по течению были густо усеяны кораблями, на которых красовались разноцветные шатры. Землянки на широком Поле Тинга были покрыты крышами и заняты все до одной. На Праздник Середины Лета везде бывали торги, но торг Эльвенэса был самым большим, самым богатым и ярким по всему Морскому Пути. Сюда приплывали торговые гости из таких далеких стран, какие мало кто и знал. Ткани, оружие, всевозможные украшения, расписные горшки, железные, медные, бронзовые котлы, серебряные кубки, оружие всех видов, богато украшенное и попроще, кони, рабы — все, что только можно продать и купить, появлялось в Эльвенэсе на Праздник Середины Лета.
Вокруг большого святилища, расположенного под горой позади усадьбы конунга, тоже шумел народ. Богатые хельды, жившие поблизости, пригоняли скотину для праздничных пиров и жертвоприношений.
В последний вечер перед Днем Высокого Солнца большая гридница Хеймира конунга наполнилась гостями. Сам конунг сидел на своем высоком почетном сиденье, одетый в вышитый золотом шелк цвета спелой брусники, с золотой повязкой на лбу. Его длинные и густые, несмотря на возраст, волосы были заплетены в косу, что по обычаю слэттов говорило об очень знатном роде. Густая темно-русая борода была расчесана и покоилась на груди. Ниже сияла золотая цепь из крупных узорных звеньев. Еще в молодые годы Хеймир конунг добыл эту цепь в каком-то заморском святилище, и говорили, что она обеспечивает слэттам хороший улов рыбы и морскую охоту.
На почетном месте напротив конунга расположился Лодмунд, конунг вандров. Длинные столы вдоль стен были тесно заняты дружинами обоих конунгов, хельдами слэттов, съехавшимися с разных областей племени, богатыми торговцами Эльвенэса и приезжими. Не хватало только Халлада Выдры, но все знали, что его отсутствие на этом пиру не менее почетно. Не каждому конунг доверит купить приданое своей единственной дочери.
Жена и дочь Хеймира возглавляли женскую скамью. Кюна Аста цвела румянцем, глаза ее искрились счастьем. Ничто не могло доставить ей большего удовольствия, чем множество гостей, гул голосов и веселый шум, песни и выкрики, собственный богатый наряд, тяжесть и звон дорогих украшений, всеобщее внимание и восхищение. Годы и заботы мало состарили кюну Асту — она не замечала забот, и им не удалось оставить следов на ее щеках. Поглядывая на жену со своего высокого хозяйского места, Хеймир конунг был доволен. Хоть он и прожил со своей женой уже двадцать три года, у него не было причин завидовать тем, у кого жены моложе.
Вальборг, напротив, была невесела и с трудом сохраняла ровное и приветливое выражение лица. Она учтиво разговаривала с теми из гостей, кто стоил внимания кюн-флинны, улыбалась, но это стоило ей известного труда. В сторону Лодмунда конунга она старалась не смотреть. Она знала, что это один из предполагаемых женихов для нее, и он вовсе ей не нравился.
— Я провозглашаю этот кубок во славу Отца Богов! — громко говорил Хеймир конунг, встав на ноги и высоко поднимая огромный золоченый кубок с пояском из драгоценных камней, горящих, словно угли. Один этот кубок был немалым богатством, вызывал восхищение и зависть гостей. — Пусть Повелитель Ратей, великий Один, примет наши хвалы и всегда помогает нам в битвах! Немало чести воздал он нам, и не меньше мы воздадим ему!
Гости кричали в ответ, поднимали кубки с медом и пивом, стучали чашами о столы. С женской скамьи поднялась красивая девушка с распущенными блестящими волосами, в красном платье с золотым шитьем, со множеством серебряных украшений на груди и на руках. Все это были подарки конунга за искусные песни. Гости, наслышанные заранее о Деве-Скальде Хеймира конунга, умерили крики, чтобы послушать её.
Ингитора выпрямилась, глубоко вдохнула, словно впитывая в себя все эти ожидающие взгляды. Внутри нее поднималась какая-то приливная волна. Всеобщее внимание и напряженное ожидание придавало ей сил, воодушевляло. Она знала, что все ждут от нее стихов и готовы восхищаться ими; она тоже ждала и тоже заранее радовалась тому, что сейчас произнесет.
Никто не замечал Хальта — он был как серый клочок дыма, приютившийся в щели возле самых дверей. Но вот он вскинул голову, сдвинул край капюшона, глянул в лицо Ингиторе. Белый огонь его глаз на миг ослепил ее, резкая дрожь пробежала по коже, волосы шевельнулись на голове, а перед глазами вспыхнули ослепительно яркие картины, закачались морские волны с кораблями, засинело небо, повеяло свежим морским ветром, где-то наверху блеснула огненным цветом молния. Звонкие строчки вспыхнули в мыслях Ингиторы и рванулись наружу. И она запела:
Гости встретили песню бурей одобрительных криков. Хеймир конунг, благосклонно улыбаясь, снял с пальца золотое кольцо и послал его Ингиторе. Благодарно наклонив голову, она приняла подарок, пальцы ее дрожали. В глазах ее светилось белое пламя, щеки ярко разрумянились, вся она казалась полна света. И каждый, кто видел ее и слышал ее звонкий, полный воодушевления голос, чувствовал, как в нем прибывает сил, как дух его крепнет и зовет на подвиги.
— А этот кубок посвятим мы Тору-Громовику! — провозглашал дальше Хеймир конунг, снова поднимая кубок, и ответные крики гостей уже звучали громче, дружнее. — Как побеждает сын богини Йорд великанов, так пусть и нам даст он сил победить всех наших врагов!
Ингитора снова поднялась с места, и вместо прежнего молчаливого любопытства ее встретила буря криков. Она улыбнулась, потом насмешливо сузила глаза, и хирдманы Хеймира и Эгвальда заранее приготовились смеяться. Все уже знали, какими стихами Дева-Скальд говорит о врагах слэттов. И она начала:
Гости громко засмеялись, только кое-кто из фьяллей, ненароком занесенных сюда прихотливыми морскими дорогами, нахмурился. Старый конунг Торбранд и правда погиб на Квиттинге, но не Ингитора убила его, чтобы так над ним насмехаться.
— продолжала Ингитора, и Эгвальд хохотал громче всех. Неведомо как, но Ингитора узнала, что Торвард конунг вынужден был почти бежать с Квиттинга, чтобы не встретить на пути Бергвида Черную Шкуру. И всем известно, что в бою его укрывает щитом валькирия — в чем же его собственная доблесть?
Так закончила Ингитора эту песню, и долго еще в палате не смолкали крики и звон кубков. Каждый был в эти мгновения сильнее всех фьяллей, вместе взятых, у каждого рука невольно искала оружие. А Ингитора стояла раскинув руки, словно собиралась лететь, похожая на пылающий факел доблести и чести. Она видела перед собой блеск золотых щитов Валхаллы, сияние радужного моста, моря, леса и горы, поля битвы, где бьются целые племена и народы. А она парила над всем этим, сильная и свободная, как валькирия. Волшебная сила ее песен подчинила ей всех этих людей, хирдманов, хельдов и конунгов. Войска готовы были двинуться вперед по ее знаку. Но даже не это наполняло ее таким ослепительным счастьем, какого она и вообразить не могла раньше. Под взглядом Хальта, под блеском белого огня, дарящего ей все это, с нее как будто сползала старая тяжелая кожа, она сама становилась новым существом, равным светлым альвам, прекрасным, как солнце, легким и свободным, как ветер. При этом она забывала обо всей земле, даже о своей мести. Ничего не было ей нужно — перед ней открывался путь в Альвхейм. И в эти мгновения она до слез и до боли в груди любила Хальта, дающего ей это счастье.
Найдя его глазами, Ингитора сквозь слезы улыбнулась ему. Хромой альв хитро подмигнул ей и натянул на лицо край капюшона. Никто, кроме самой Ингиторы, даже не замечал его, а ведь сейчас лицо его снова было прекрасно, как в тот день, когда она встретила его впервые. В глазах его сиял белый огонь, он снова был не хромым рабом по прозванию Серая Спина, а альвом — прекрасным и светлым, как само солнце.
Пир у Хеймира конунга продолжался до глубокой ночи. Когда уже стемнело, Ингитора вышла на двор вдохнуть свежего воздуха. Каждый раз после того, как над головой ее скрещивались белые молнии, после прилива сил наступала слабость, голова тяжелела, по плечам пробегала зябкая дрожь. В такие мгновения ей хотелось забраться в тихий уголок, накрыться чем-нибудь теплым и подремать немного. В гриднице пели другие скальды, прославляя давно минувшие времена. Их тоже любили слушать — кому не любопытно узнать о людях, на чьих плечах мы стоим? Но песни о прежних деяниях нередко вызывали у молодых хирдманов зависть к умершим. Только Ингитора могла вдохнуть в души сознание, что подвиги возможны были не только во времена дедов и прадедов, что нынешних воинов ждет не менее громкая слава, что она близка и дорога к ней открыта.
Сойдя с крыльца, Ингитора прислонилась спиной к резному столбу и закрыла глаза. На дворе тоже было людно и шумно — здесь веселились те, кому не досталось места в гриднице. На дворе было разложено несколько больших костров, пахло жареным мясом, полусъеденные туши висели на рогульках, стояли бочонки пива, раздавались хмельные песни, у каждого костра — своя. Слова песен путались между собой также, как дым костра и запах мяса. Ингитора подняла голову. Ветер дул со стороны моря, пахло морской свежестью. Казалось даже, что на кожу садятся крошечные соленые брызги. Это был ветер странствий, запах дороги к битвам и славе. Может быть, и его вызвала песня Ингиторы.
Ей стало холодно, она обхватила себя руками за плечи. Кто-то спустился с крыльца, глянул вниз, соскочил на землю рядом с Ингиторой. Она открыла глаза и увидела Эгвальда.
— Я тебя искал, — сказал он, хотя это и так было ясно. Сняв нарядный шелковый плащ, синий, как небо, с золотой тесьмой на плечах, Эгвальд укутал им Ингитору. Но шелк — слабая защита от холода, и Эгвальд обнял ее, привлек к груди. Ингитора не противилась, опустила голову ему на плечо и закрыла глаза. От груди Эгвальда веяло сильным теплом, как от огня, ей было хорошо, но она совсем не думала — кто это, какой он, зачем он обнимает ее и почему она ему это позволяет. После света и грома небес она чувствовала себя опустошенной, ей было все равно.
Но Эгвальду было не все равно. Красота и поэтическое искусство Ингиторы наполняли его тысячей мучительных порывов. Она казалась ему прекрасной, он хотел владеть ею безраздельно, хотел, чтобы она вот так же воспевала его подвиги и при этом дарила его своей любовью. Но при всей страстной силе желания Эгвальда беспокоило сомнение — а возможно ли это? Многим хотелось бы снять с неба яркую звезду и украсить ею свой пояс или рукоять меча — но кому это удавалось? То, что принадлежит богам, недоступно смертным. И даже сейчас, когда он держал Деву-Скальда в объятиях, Эгвальду казалось, что она очень далеко от него. Где?
— Ингитора! — тихо позвал он, надеясь вызвать ее из этой неведомой дали. — Ингитора, ты меня слышишь?
И никто из тех, кто знал Эгвальда ярла, кто видел его в море, на охоте или в битве, не знал, что голос его может быть так тих, осторожен и ласков.
Ингитора что-то невнятно пробормотала в ответ. Она чувствовала холод, слабость и пустоту в голове, ей хотелось просто отдыхать и греться, а вовсе не разговаривать. Объятия Эгвальда давали ей тепло и чувство защищенности, и больше ей ничего не хотелось.
— Ты мне так и не сказала, — продолжал Эгвальд. — Ты хочешь, чтобы мы с тобой всегда были вместе?
Ингитора молчала. Он задавал ей какой-то слишком уж сложный и важный вопрос, а на размышления у нее сейчас не было сил.
— Ты будешь моей женой, кюной Эльвенэса после матери, — тихо продолжал Эгвальд ей в самое ухо. Никогда и ни с кем он не говорил о том, что сам станет конунгом после смерти отца, считал недостойным даже думать об этом, пока Хеймир здоров и полон сил. Но сейчас ему не жаль было показать и главного своего богатства — надежд на почетное сиденье конунга.
Но Ингитора молчала, не поднимая головы. Эгвальду казалось, что она спит и вовсе не слышит его. Но ему нужно было добиться ответа, он больше не хотел терпеть этого сонного безразличия к тому, что для него было важнее всего на свете. Он взял Ингитору за плечи и заставил ее поднять голову.
— Когда я стану конунгом, ты наконец полюбишь меня? — требовательно прошептал он ей в лицо.
Ингитора открыла глаза, посмотрела на него. И сейчас Эгвальд едва узнавал ее — блеск воодушевления, мягкое сияние насмешки исчезло, ее взгляд был пуст, как будто она спит с открытыми глазами. Но вот она моргнула, как будто приходя в себя.
— Ах, могучий ярл! — протянула она и покачала головой. — Ты так нетерпелив, но так невнимателен! Я говорила тебе множество раз. Я полюблю того, кто принесет мне голову Торварда конунга. Только тогда я и смогу полюбить. А будет он конунгом или нет — мне это безразлично.
— Значит, ты полюбишь меня, если я принесу тебе голову Торварда? — настойчиво спрашивал Эгвальд. Сейчас для него не существовало трудностей.
— Да, — мягко, безвольно подтвердила Ингитора.
— И тогда ты будешь любить меня? Меня одного, навсегда? — требовал Эгвальд. Ему очень важно было добиться подтверждения, что звезда небес, достояние богов, будет отдано в его человеческие руки. Впрочем, разве конунги ведут свой род не от богов? Разве Один не почитается как прародитель конунгов слэттов?
Ингитора вдруг улыбнулась, и Эгвальд узнал прежнюю насмешливую Ингитору. И этот туда же! И этот требует безраздельной любви. Как Хальт. И оба обещают помочь ей в одном и том же деле. Главном деле ее жизни. Но Хальт уже помогает, а обещания Эгвальда — пока только слова. И Оттар говорил то же самое и такие же ставил условия. Эгвальд лучше его только тем, что обещает сначала голову врага, а потом уже требует любви.
Вспомнив о Хальте, Ингитора высвободилась из объятий Эгвальда. Силы возвращались к ней, белые молнии снова заблестели где-то в неоглядной вышине Альвхейма. Эгвальд — только человек. Ингиторе было приятно рядом с ним, но только Хальт дает ей невыразимое счастье близости к небесам.
Сдернув с плеч синий шелковый плащ, Ингитора сунула его в руки Эгвальда.
— Я не люблю и не могу любить никого из смертных, пока мой долг мести не исполнен, — сказала она, отступив на шаг. — Я дала обет не прикасаться к женским работам, пока мой отец не будет отомщен. И ни в каких других делах я не стану числиться среди женщин. Мое сердце закрыто. Откроет его только кровь Торварда. Только это я могу тебе сказать. А как ты распорядишься моими словами — это твое дело, Эгвальд ярл сын Хеймира конунга.
— Я распоряжусь твоими словами так, что тебе не придется стыдиться меня! — ответил Эгвальд. Его лицо омрачилось, брови сдвинулись, взгляд приобрел ту же требовательную зоркость, что отличала его сестру. Он принял решение.
Среди множества кораблей, усеявших берега моря и Видэльва вокруг Эльвенэса, прибытия еще одной небольшой снеки не заметил никто, кроме конунгова сборщика пошлин. На этой должности Хеймир конунг держал только очень внимательных людей. Даже в той суматохе, которая царила в Эльвенэсе в День Высокого Солнца, Грим Кривой Нос заметил корабль купца-фьялля и явился осмотреть товар.
— Я привез красивые ткани для жены и дочери конунга, — сказал ему приехавший купец, высокий сутулый старик. Во время разговора он то и дело покашливал в кулак. — Это очень хорошие ткани, я купил их на торгах у говорлинов.
— Ты приплыл в хорошее время! — сказал ему Грим. — Сейчас Хеймир конунг ищет хорошие ткани для приданого кюн-флинны. А если им больше не надо, то здесь столько народу, что можно продать все, от ремешка на сапог до живого белого медведя. Только я не думаю, что сегодня у дочери конунга будет время поговорить с тобой. Она слишком занята. Столько гостей, как сегодня, я не припомню!
— Меня это мало удивляет! — Фьялль усмехнулся и снова закашлялся. — Если я что-нибудь понимаю, многие из гостей рассчитывают погулять еще и на свадебном пиру, а?
Грим засмеялся.
— Я не сказал бы. Конечно, Лодмунд конунг не прочь посвататься, но не похоже, чтоб это понравилось кюн-флинне. Нет, свадьба еще впереди. Но запасать приданое самое время!
— Спасибо тебе, добрый человек! — благодарил купец на прощание. — Да пошлют тебе боги удачи во всех делах!
Проводив сборщика пошлин, Рагнар и сам стал одеваться. Короткий плащ, в каких ходят торговые люди, и короткий меч на боку вместо славного Зуба Фенрира были ему непривычны, и он чувствовал себя немного неловко. Впрочем, годы и болезнь настолько изменили его, что сейчас никто не сможет узнать в нем того Рагнара Горячего Ключа, который двадцать лет назад так славился доблестью в дружине Торбранда конунга. Время его ратных подвигов прошло, но Рагнар был рад, что сможет послужить своему конунгу в новом деле.
Беседа с Гримом подтвердила все его ожидания. Особенно его порадовало то, что Лодмунд конунг хоть и приехал, но женихом не объявлен. Если все выйдет так, как обещала кюна Хёрдис, то конунг вандров и уедет с тем же, с чем приехал.
На широком дворе конунга царила такая суета, что даже Рагнар, сорок лет проведший в походах и битвах, поначалу растерялся. Прямо на земле сидели хирдманы, с утра хмельные, и пели кто во что горазд, туда-сюда бегали рабы и слуги, таскали бочонки, волокли скотину, в углу двора кололи бычков и баранов. Там же горел костер, на котором опаливали туши, в воздухе висел дым, пахло свежей кровью и паленой шерстью. Нестройные песни, визг свиней, тоскливое мычание бычков, окрики управителя, стук дверей оглушали уже за двадцать шагов вокруг двора.
Едва поймав кого-то из рабов, Рагнар велел сказать о себе кюне Асте или ее дочери. К счастью, ему попался управитель Гилли. Опытным взглядом окинув сутулого старика, умный раб признал в нем человека непростого. Четверо хирдманов за спиной у гостя и два раба с внушительным ларем тоже не остались незамеченными. Учтиво выяснив у гостя, ради чего он пожаловал, и попросив подождать, Гилли пошел сказать о нем хозяйкам.
Как и предрекал Грим Кривой Нос, кюн-флинна была слишком занята присмотром за рабами, но кюна Аста, вполне свободная от забот и суеты, велела скорее вести к ней купца. Гилли провел Рагнара в девичью. Хирдманов ему пришлось оставить в сенях, а два раба следом за ним внесли ларь.
— Гилли сказал, что ты привез хорошие ткани? — едва выслушав приветствие, воскликнула кюна Аста. — Это верно? Скорее покажи!
Скрывая улыбку, Рагнар стал развязывать кошель в поисках ключа. Нетерпеливая кюна напоминала девочку, которой обещана первая в жизни шелковая рубашка или платье из крашеного сукна.
Один из рабов поднял крышку, Рагнар откинул серый холст. Заглянув в сундук, кюна Аста ахнула, всплеснула руками да так и застыла, не отводя глаз от радужных переливов шелка. Рагнар нарочно велел поставить сундук возле окна, по случаю летнего тепла свободного от заслонок. Яркий луч солнечного света падал на шелковые свертки, и драгоценная ткань сияла золотистыми отблесками, краснее огня, зеленее травы. Розово-зеленые птички на голубой ткани трепетали тонкими крылышками, готовые взлететь. Так и хотелось накрыть их ладонью, удержать, но осторожно, чтобы не помять легчайших перышек. Желто-розовые цветы мягко кивали головками с лилового поля, их прозрачно-зеленые листья и стебельки качались от ветерка, врывавшегося в окно.
Кюна Аста едва переводила дух от восторга.
— Какая красота! — бормотала она. — Ах, какая красота! Фрейя и Фригг! Это волшебство!
Девушки, забежавшие с кухни и из кладовок глянуть на товар, столпились вокруг кюны, вздыхая и вскрикивая от восторга. Кюна протянула было руку потрогать шелк, и Рагнар испугался. Он не знал, как сплела свои заклятия кюна Хёрдис, и не воспылает ли любовью к Торварду первая женщина, которая коснется шелка. Как бы кюна Аста не полюбила Торварда! Эта мысль была Рагнару и смешна, и тревожна.
— Я рад, что тебе нравится, высокородная кюна!-поспешно сказал он, стараясь сдержать кашель. — Но я хотел бы, чтобы и кюн-флинна Вальборг тоже взглянула на мой товар.
— Ах да! Вальборг! — поспешно воскликнула кюна Аста и оглянулась по сторонам. — Труда, Ведис! Скорее найдите Вальборг! Я уверена, ей понравится! Это как раз то, что ей должно понравиться!
Кюна говорила так не потому, что хорошо знала вкус своей дочери — на самом деле они редко сходились во мнениях. Но ей самой так понравились блестящие золотистые шелка, что она и вообразить не могла, что кому-то другому они могут не понравиться!
Пришла Вальборг, одетая в обыкновенное темно серое платье с красной шерстяной тесьмой. Ее пушистые волосы были перевязаны через лоб тонким кожаным ремешком, чтобы не лезли в глаза, руки были белы от муки.
— Что случилось, матушка? — учтиво спросила она. — Зачем ты меня звала?
— Вальборг, посмотри, какая красота! — воскликнула кюна Аста, едва завидев дочь на пороге. — Это как раз то, что нужно для приданого! Ни на одной женщине я не видела таких прекрасных шелков! Все будут тобой любоваться! Это просто замечательно!
Брови кюн-флинны дрогнули, и это движение не ускользнуло от внимания наблюдательного Рагнара. Он впервые видел Вальборг и рассматривал ее с жадным любопытством, вполне простительным даже для старого воина. Ведь это была, быть может, будущая кюна фьяллей, жена его воспитанника Торварда, который был дорог ему не меньше, чем собственный сын Эйнар. И Рагнар не мог не признать правоты Халлада Выдры, который так ее расхваливал. Вальборг была очень красива, лицо ее говорило о незаурядном уме, о твердости нрава. Даже ее маленькие руки, испачканные в муке, пришлись по душе Рагнару и служили молчаливым упреком ее матери, которой, как хозяйке дома, более пристало бы заботиться о праздничном угощении конунга и гостей. Но руки кюны Асты были украшены десятком перстней, которые, конечно, помешали бы ей работать.
— Мама, разве нельзя было с этим подождать? — со скрытым недовольством сказала Вальборг. Ее раздосадовало то, что ее оторвали от работы ради такого пустяка. — Ты же знаешь, пора печь хлеб! Скоро уже пора идти в святилище, нельзя же все бросить на одних рабынь! Они съедят половину, пока будут готовить!
— Ну, не такие уж они у нас голодные, и Турида отлично за ними смотрит… — невнимательно отмахнулась кюна Аста. — Нет, ты только посмотри, какая красота! А я-то думала, что лучше меня никто не одевается! Умеют же где-то так делать! Говорят, такие ткани ткут какие-то волшебные пауки, что ли? — Кюна Аста вопросительно посмотрела на Рагнара, но он смог лишь почтительно улыбнуться и пожать плечами. Его трогало несоответствие почти детского простодушного восторга кюны Асты и серьезного лица ее юной красавицы дочери. Обе они чем-то нравились ему и уже казались родными, как будто этим двум женщинам, а не колдунье Хёрдис он служил тридцать лет.
Уступая уговорам матери, чтобы только скорее отделаться и снова идти на кухню, Вальборг подошла и заглянула в сундук. Брови ее медленно разгладились, лицо прояснилось. Рагнар перевел дух: кажется, ей все же понравилось. Ведь она — такая же женщина, как и все. Она красива и знает об этом; не может она остаться равнодушной к тому, что способно подчеркнуть ее красоту.
Вальборг подняла край передника и стала тщательно вытирать об него правую руку. Поняв ее намерение, Рагнар поспешно поднял один из свертков, ярко-голубой, как летнее небо, чутьем угадав, какой цвет кюн-флинна предпочитает всем другим, и развернул его. Не поднимая глаз, Вальборг прикоснулась к мягкому шелку, погладила его, легонько помяла в пальцах.
— Ах, какой мягкий! Легче пуха! — Кюна Аста немедленно последовала ее примеру, но Рагнар уже был спокоен.
— Наверно, ты дорого запросишь за такой шелк? — спросила Вальборг, впервые посмотрев на Рагнара.
— Не дороже, чем может заплатить Хеймир конунг, — ответил он. Теперь, когда первые из предсказаний кюны Хёрдис оправдались, ему уже казалось, что отныне эта девушка с серьезными глазами крепко связана с Торвардом, с Аскргордом, со всем племенем фьяллей. А он, Рагнар Горячий Ключ, теперь отвечает за ее счастье и благополучие. И не важно, что Торвард конунг еще ничего не знает о своей будущей жене. Даже и не будь этой войны за Квиттинг, он и с открытыми глазами не смог бы сделать лучшего выбора.
Кюна Аста пожелала расплатиться немедленно и послала искать Гилли, хранившего ключи от конунгова серебра. Сделка едва была закончена, как на дворе поднялся шум, загремели щиты. Близок был полдень, пришло время идти к святилищу Фрейра.
— Позволено мне будет сопровождать высокородную кюну к святилищу? — почтительно спросил Рагнар.
— Ах да, конечно, если хочешь! — беспечно позволила кюна Аста. — Раз уж ты оказался так далеко от дома, должен же ты почтить богов!
— Мама, пора идти! — В девичью снова вошла Вальборг. И Рагнар заново был восхищен ее красотой. Серое платье она сменила на темно-голубое, с богатой золотой отделкой, поверх него накинула ярко-алый шелковый плащ. Простой ремешок на ее голове был заменен узкой лентой с густой золотой вышивкой. Колец и обручий на ее руках было немного, но все это было золото искусной, тонкой работы.
— Я готова! — отозвалась кюна Аста, которая нарядилась в лучшее платье с самого утра. — Смотри, Эгвальд уже вышел.
Вальборг бросила взгляд в окно и увидела то, что и ожидала увидеть. В гуще пестрой, разряженной по своим вкусам и возможностям толпы мелькали два ярко-красных пятна, как два языка пламени. Эгвальд, в синей шелковой рубахе и алом плаще, держал за руку Ингитору. Оба они были веселы, о чем-то смеялись в кругу Эгвальдовых хирдманов. Наверное, Дева-Скальд забавляла их новыми стихами о позорных похождениях конунга фьяллей. Весь Эльвенэс знает, что сын конунга влюблен в Ингитору. Вальборг уже не раз советовала брату не так явно выказывать предпочтение дочери Скельвира, но он ее не слушал. Вальборг считала, что брат ее в главном пошел в мать — думает прежде всего о том, что доставляет ему удовольствие.
Весь склон перед святилищем Фрейра был заполнен бурлящей толпой. Словно морские волны, она растекалась по долине, освобождая дорогу конунгу и его приближенным. Впереди всех на повозке, увитой цветами и зеленью, везли огромного кабана, выкормленного нарочно для праздничной жертвы Фрейру. Утром его выкупали в теплой воде и расписали круглые розовато-рыжие бока красными священными узорами. Чтобы глупое животное не нарушило торжественного порядка, кабана опоили какими-то травами, и он был благодушен и спокоен, словно кататься в повозке для него самое обычное дело.
Народ встречал кабана ликующими воплями, как самого бога. В нем был залог их благополучия на весь ближайший год.
Ворота святилища были раскрыты, а высокий, больше человеческого роста, идол Фрейра вынесли из дома на площадку, как будто Светлый Ван в свой праздник вышел навстречу людям.
Хеймир конунг первым вошел в святилище и вынес оттуда жертвенный нож и огромные серебряные чаши. Кюн-флинна Вальборг встала возле него, держа два веничка из ветвей можжевельника и омелы. Со всевозможным почтением кабана сгрузили с повозки и подвели к большому плоскому камню — жертвеннику. Вся толпа громко запела славу Фрейру, и сестре его Фрейе. Эгвальд сбросил красный плащ на руки Ингиторе, закатал рукава рубахи и подошел к отцу. Взяв с жертвенника нож, он трижды провел им над огнем, освящая для принесения жертвы. Песня стала громче.
Трое самых знатных хельдов уложили кабана на спину, а Эгвальд одним сильным ударом вонзил жертвенный нож ему в сердце. Вальборг и кюна Аста подставили большие жертвенные чаши под бьющую струю темной крови. Толпа ревела — Фрейр принял их жертву.
— Послушайте меня, слэтты! — воскликнул вдруг Эгвальд. Его одежда, руки, даже лицо было забрызгано кровью, благословившей его на все задуманные дела. Толпа притихла, слушая, что скажет им будущий конунг.
Эгвальд снова повернулся к кабану и положил правую руку на голову жертвенного животного.
— Над священной жертвой я даю обет в этот день! — воскликнул Эгвальд, и толпа затихла до самых дальних рядов. — Я клянусь отправиться с войском к конунгу фьяллей и не знать покоя до тех пор, пока не одолею нашего врага! И я прошу богов помочь мне в этом!
Едва он кончил, как сотни мечей со звоном ударились о щиты. Громкими криками и звоном оружия хирдманы и хельды выражали согласие с решением конунгова сына. О новой войне с фьяллями все думали давно, и все мечтали о походе, который даст слэттам новую добычу и новую славу. Со всех сторон мужчины устремились к жертвеннику. Каждый клал руку на тушу кабана и клялся последовать за Эгвальдом.
А Эгвальд посмотрел на Ингитору. Лицо ее горело, глаза блестели, как звезды. О такой клятве она мечтала с тех пор, как ушла из дома, как попала в усадьбу конунга. У женщины нет сил, чтобы поднять меч, — она просила богов дать ей того, кто поднимет меч ради ее мести. И вот она его нашла. Трудно найти мстителя лучше, чем сын конунга и его дружина. А клятва Фрейру над жертвенным кабаном — уже не пустые слова. Цель ее близка.
Ингитора восхищенно улыбалась Эгвальду, видела в его лице торжество, надежды, воодушевление. Брызги крови темнели на его лице, и вдруг душа Ингиторы наполнилась тревогой.
Алый блеск крови вдруг показался ей неприятен. Она сама не понимала своей тревоги, но ликование в ее душе погасло. Эгвальд стоял перед ней, полный сил и задора, а ей вдруг показалось, что он стал прозрачным, как тень. Ведь своей клятвой он обрек себя на опасное дело. Мало кто больше самой Ингиторы раздумывал о том, как силен Торвард конунг и каким опасным врагом он будет. И Хальт говорил ей об этом, а уж он не ошибается.
И с той же силой, с какой она желала отмщения, Ингитора вдруг пожелала, чтобы Эгвальд остался при этом жив. До сих пор она нередко видела в нем орудие своей мести. А сейчас она осознала, что ей вовсе не будет безразлично, что станется с ним самим.
Кюна Аста и Вальборг, держа в руках серебряные чаши, полные жертвенной крови, окунули в них венички и стали кропить кровью идол Фрейра и стены святилища, потом стены и ворота, потом толпу. Крича славу богам и конунгам, люди лезли вперед, подставляли лица под дождь тепловатых липких капель, ловя благословение Фрейра и Фрейи. Лица, руки, одежда жены и дочери конунга тоже были забрызганы кровью, как и всех вокруг. Кюна Аста весело смеялась, как девочка, щедро разбрасывая вокруг благословения Светлых Ванов, а Вальборг хмурилась, и это тоже не осталось незамеченным. В такой день, перед ликами богов, никто не должен хмуриться, особенно семья конунга. И сейчас весь народ гораздо больше любил сына Хеймира, чем его дочь. Хорошо, что у Хеймира вырос такой доблестный наследник! Он прославит племя слэттов! И сотни голосов хором выпевали славу конунгу и его сыну, впервые пропетую Девой-Скальдом на недавних пирах:
Весь вечер кюн-флинна Вальборг старалась казаться веселой, но в мгновения задумчивости брови ее хмурились. Ингитора не замечала этого — буря праздничного пира захватила ее с головой. Хеймир конунг поднимал кубки Одину и Тору, прося богов благословить поход его сына, и пообещал дать Эгвальду три больших корабля. Сам Эгвальд был весел, как будто уже одержал победы, и его уверенность убеждала всех, что судьба к нему благосклонна. Многие имели счеты с конунгами фьяллей, многие потеряли родичей в войне за Квиттинг, и клятва Эгвальда дала выход тому, что уже давно копилось в душах слэттов.
Мужчины еще пировали, когда кюна Аста почувствовала себя усталой и простилась с гостями. Вслед за ней поднялись Вальборг и Ингитора; первая — с готовностью, вторая — с неохотой. Ингиторе нравилось веселье, нравилось всеобщее внимание, блестящие глаза Эгвальда, почти не отрывавшиеся от нее. Но он уже был заметно пьян, не раз пытался ее обнять во время танца, вместо того чтобы держать за руку в общем кругу, как положено. И сама Ингитора слишком устала за этот бурный день, в душе ее то гремели громы Валхаллы, то разверзались бездны Нифльхейма. Хальт, сидевший в углу возле дверей, куда-то исчез, а без него она чувствовала себя опустошенной и одинокой. Пора было отдохнуть.
Служанки приготовили в бане горячей воды, чтобы смыть засохшие брызги жертвенной крови. Когда Ингитора вошла, медленно стаскивая с себя всю россыпь украшений, Вальборг уже умылась и мыла волосы, тоже обильно покрытые темными брызгами.
— И ты уже пришла? — спросила она Ингитору, и в голосе кюн-флинны слышалась враждебность. — Я думала, ты досидишь с мужчинами до утра.
Ингитора вяло махнула рукой вместо ответа и стала отстегивать застежки платья.
— Или ты уже довольна? — продолжала Вальборг. — Ты добилась своего и можешь спокойно идти спать?
— На что ты сердишься? — Ингитора подняла на нее глаза.
— Да, Вальборг, я тоже заметила — отчего ты такая хмурая весь день? — спросила кюна Аста. Она уже умылась и сидела на скамье, а Труда расчесывала ей влажные волосы. — Нельзя быть такой хмурой в праздник! Ты разгневаешь Фрейра и Фрейю, и тогда не жди хорошего жениха! А что подумают люди?
— Людям не до меня и моих женихов! — резко ответила Вальборг. — Люди готовят оружие идти в поход, в который их толкнула Дева-Скальд! Я давно говорила тебе!
— Так вот ты о чем! — догадалась Ингитора. — Неужели это для тебя новость? С тех пор как я сюда пришла, я только о том и говорю. Слэттам давно пора отомстить фьяллям за все обиды этих тридцати лет!
— Отомстить! Ты хочешь отомстить за твоего отца! А ты знаешь, сколько женщин останется вдовами ради твоей мести? Сколько детей станет сиротами?
— Так что же — забыть обо всем? — гневно воскликнула Ингитора. Слова Вальборг сердили и удивляли ее — она вовсе не ждала, что дочь конунга станет отговаривать кого-то от законной мести. — Ты на моем месте продала бы кровь отца за серебро? А мне никто и не предлагал выкупа.
— А теперь ради твоего отца я могу потерять брата! Мама, ты-то хоть понимаешь? — Вальборг обернулась к кюне Асте. — Ведь Эгвальд может погибнуть!
Кюна Аста ахнула, но потом махнула рукой — она не умела думать о неприятном.
— Не говори так! Наш Эгвальд не из тех, кто легко погибает.
— Но если бы не ее стихи, не ее призывы к мести, то этого похода не было бы!
— Был бы другой! Наш Эгвальд не очень-то охотно сидит дома! — При всем своем легкомыслии кюна Аста хорошо понимала сына. — Ты помнишь, он еще до Ингиторы говорил, что в мире много богатых земель, до которых легко доплыть на кораблях! Если бы не Ингитора, он уплыл бы еще весной! Ради нее он так задержался.
— И ради нее он выбрал себе противника гораздо сильнее, чем любой другой! Любой другой поход был бы менее опасен!
— Зато в этом походе он найдет больше славы! Разве ты не видела, как сам он рад?
— Я знаю, чему он рад! — Вальборг уколола взглядом Ингитору.
Ингитора молчала. Слова Вальборг пробудили в ней утреннюю тревогу. Во многом кюн-флинна была права: поход на Торварда опасен. Но судьбы мужчин всегда опасны. Боги дали им сильные руки и вложили в них оружие не для того, чтобы они сидели с прялками возле очага.
— Ты думаешь, я одна во всем виновата? — спросила Ингитора, прямо глядя в глаза Вальборг. Взгляд кюн-флинны напоминал взгляд ловчей птицы, но Ингитора знала свою правоту и не боялась упреков. — Но разве я одна потеряла родича по вине фьяллей? Эта война длится тридцать лет, больше, чем я живу на свете. Много людей лишилось родни, много людей жаждут мести. Они все равно пошли бы. И все равно их повел бы Эгвальд. Только так он покажет себя достойным стать конунгом. И никто его не остановил бы. Я только указала ему путь.
Не ответив, Вальборг отвернулась. Она никогда не считалась слабодушной и трусливой, не меньше других ценила честь рода. Но все ее существо бурно противилось мыслям о войне, каждый день умножающей число вдов и сирот. Новая месть влечет за собой новую кровь. Бесполезно объяснять это Ингиторе, которой кровь отца заслонила свет солнца. Но сейчас Вальборг чувствовала, что готова на все, лишь бы навсегда прекратить походы слэттов и фьяллей на Квиттинг и друг на друга. Торговые люди рассказывали, каким стал Квиттинг. Как же они не понимают, что земли слэттов и фьяллей могут стать такими же?
После внезапной стычки с Вальборг настроение Ингиторы было окончательно испорчено. Раньше Вальборг никогда не осуждала ее желание отомстить за отца — да и кто стал бы осуждать? Ее сегодняшний гнев был непонятен, но глухо перекликался с какими-то тайными тревожными мыслями самой Ингиторы. Воодушевление праздника отхлынуло, остался холодный темный песок. Вид сверкающей огнями гридницы и хмельные выкрики и песни, долетающие оттуда, были Ингиторе неприятны, и она обошла дом с заднего крыльца. На душе у нее было сумрачно, и никакого выхода она не видела. Посылать Эгвальда мстить — страшно, отказаться — позорно.
Остановившись посреди темного двора, Ингитора покачала головой. Да кому же такое придет на ум — отказаться? Позволить духу отца страдать бесконечно? Оставить позор в наследство потомкам? Нет, Эгвальд — доблестный воин, удача сопутствовала ему до сих пор и не оставит его в этом походе. «Иди сама с ним, если тебе так нужна эта месть!» — сказала ей на прощание Вальборг. «Не пойти ли в самом деле?» — мелькнуло в голове у Ингиторы. Но плавать на боевых кораблях, браться за оружие — не дело женщины. Каждому боги выделили свою судьбу в земном мире. Ей они дали особое оружие — звонкий разящий стих, волшебное слово, способное смешать с грязью могучего конунга и двинуть войско в поход.
Ингитора вошла в дом. В девичьей бьло тихо, кое-где на лавках посапывали служанки, уставшие прислуживать конунгу и гостям, остальные были в гриднице и на кухне. В круглом очаге слабо тлел огонь, рыжие язычки пламени лениво перебегали по кучке углей. На полу возле очага сидела скрюченная человеческая фигура. Ингитора с первого взгляда узнала его, и волна радости окатила ее сердце.
Хальт обернулся на звук ее шагов, откинул капюшон, улыбнулся. В первый миг его лицо показалось уродливым — мелкие черты, скошенные к носу глаза, кривой подбородок, покрытый неряшливой щетиной. Таким показывался людям Грабак, раб Ингиторы. Но для нее самой он был другим.
Ингитора подошла и села рядом с ним на пол. Душа ее успокоилась — возле Хальта ей всегда было хорошо, все тревоги отступали. Это был драгоценный друг, способный утешить ее в любой беде.
— Посиди со мной, — ласково сказал он, накрыв руку Ингиторы своей рукой. По лицу его пробежала мгновенная рябь, как по воде под ветром, и вот уже Ингитора видела лицо с правильными чертами, полное мужества и нежности — лицо альва, жителя Широко-Синего Высокого Неба. — Ты не слишком устала на пиру?
— Нет, я не устала, — чистосердечно ответила Ингитора. При виде Хальта вся ее усталость пропала, словно ее и не было. Заботы откатывались куда-то вдаль, как волна отлива, сердце ее с каждым мгновением становилось легче, светлее. Как будто после долгого плавания по бурному морю она попала в уютный дом с горящим очагом. — Куда ты пропал? Я тебя не видела.
— Там было слишком шумно. Ты все равно не услышала бы меня. — Хальт на мгновение нахмурился, и Ингитору кольнула в сердце маленькая холодная игла. Ничто не пугало ее так, как недовольство Хальта. Но через мгновение он уже снова улыбался.
— Я знаю, ты не поладила сегодня вечером с Вальборг, — сказал он. Теперь Ингитора уже не удивлялась тому, что он все знает о ней и о других. — Но это ничего. Посиди со мной, я расскажу тебе что-нибудь забавное и поучительное.
— Расскажи! — охотно согласилась Ингитора и села поудобнее.
— Ты помнишь, я рассказывал тебе о том, как Греттир Могучий пришел переночевать на усадьбу Песчаные Холмы, — начал Хальт, и Ингитора радовалась, как девочка. Наверное, сам Греттир не переживал свои подвиги так ярко, как она, слушая рассказы Хальта. — Греттир остался один в покое. До полуночи все было спокойно, а потом раздался вдруг страшный шум и со двора вошла огромная великанша. В руках у нее было корыто и большой нож…
Ингитора слушала, затаив дыхание, не сводя глаз с лица Хальта. И в сиянии белого огня его глаз она ясно видела полутемный покой… Слабо дрожит пламя факела в железной скобе, и тени ходят по бревенчатым стенам, где из щелей свисают беловатые пряди сухого мха. Во всем доме тихо-тихо, нигде не скрипнет половица, как будто весь дом ждет чего-то страшного, неотвратимо близкого… Ожидание сгущает тишину, становится нестерпимым… И вдруг за стеной раздаются тяжелые шаги, с грохотом отлетает дверь, и через порог шагает великанша. Она так огромна и сильна, что ее не сдержат никакие засовы, и дверной косяк ломается с треском, когда она задевает его плечом. Вот она поднимает свою уродливую голову, а во рту у нее торчат редкие длинные зубы, на лице страшное, дикое, нечеловеческое выражение. Корыто у нее грубо вырублено — великаны не искусны в поделках, нож длиной в полтора локтя, а на лезвии возле рукоятки засохла давняя кровь…
— Они яростно схватились и бились долго! — воодушевленно рассказывал Хальт. — Все лавки и лежанки в покое были переломаны. Великанша хотела вытащить Греттира наружу, она сломала перегородку и вынесла Греттира в сени на спине. Никогда прежде он не встречался с нечистью такой огромной силы! Великанша подтащила Греттира к реке, к самому краю ущелья. Они бились там всю ночь. Греттир был уже чуть жив от усталости, но знал: либо он одолеет великаншу, либо она сбросит его в пропасть.
Дрожь охватывала Ингитору с ног до головы, а душу наполняли ужас и восторг. Она сама была там, в темном покое и на обрыве, где сошлись в полночь Греттир и великанша. Они не видели её, никакая опасность ей не грозила, но она как свои ощущала все их чувства: голодную ярость великанши и гнев Греттира, его уверенность в своей силе одолеть любую нечисть. Ах, как хорошо быть мужчиной, самым сильным и доблестным, знать, что во всем живом и неживом мире нет тебе достойного противника! И сейчас сама Ингитора была им.
— Уже на самом краю ущелья Греттир изловчился, перебросил великаншу через себя и освободил правую руку, — рассказывал Хальт, а Ингитора уже не слышала его голоса, не разбирала слов. Слова были ей не нужны — все эти захватывающие образы как наяву разворачивались перед ее глазами. — Теперь-то он сумел выхватить меч и отрубил руку великанше. А в это время наступил рассвет, и великанша окаменела. Греттир подумал, что вовремя вырвался из ее рук, а то остался бы заключенным в скалу. Там до сих пор виднеется эта скала. Ее так и называют — Скала Великанши. А Греттир и подумал: «Видно, неспроста она тащила меня под водопад. Надо бы посмотреть, что там такое?»
Ингитору терзало то же любопытство: а что там, под водопадом? Для кого великанша хотела сварить похлебку из человечины? Перед глазами Ингиторы было ущелье с шумящим водопадом на краю, она замечала каждую мелочь: и пятна лишайника на камнях, и дерновые крыши усадьбы Песчаные Холмы в отдалении, где в смутном свете наступающего утра еще не виднелось дымков от очага. Видела она и Греттира, его широкое скуластое лицо, покрытое веснушками, с выпуклым упрямым лбом, мокрым от пота, усталые серые глаза. Он и не думал сейчас гордиться своим подвигом — ему казалось, что он сделал только то, что должен был сделать, ничего больше. Да и вид у него не как у великого героя — скорее, бродяга после драки. Рубаха висит на нем клочьями, на сильных плечах видны кровоподтеки и синяки, рыжие волосы растрепаны. Ингитора слышала его тяжелое дыхание, как будто он был совсем близко. А рядом шумит водопад, шумит яростно и жадно, злится, что лишился жертвы. И маленькие холодные капли, как острые иголочки, колют разгоряченную кожу Греттира…
Но где же он? Где та усадьба Песчаные Холмы? В каком-то из дальних племен? В каком-то из прошедших веков? Ингитора не знала этого, но все эти миры и века были близки и понятны ей. Она была в них хозяйкой больше, чем конунг хозяин в своей земле, с которой собирает дань. И все это богатство ей дал Хальт — хромой альв с белым огнем в глазах.
— Расскажи об этом людям, им понравится, — сказал Хальт, и Ингитора очнулась. Она снова увидела знакомую девичью кюны Асты, Гюду и Ведис, спящих на ближней лавке. Но ущелье Песчаных Холмов оставалось с ней. Ей очень хотелось рассказать о нем, хотелось так сильно, словно все ущелье, водопад, дом с хлевом и лодочным сараем, Греттир с великаншей помещаются в ее груди и грозят разорвать ее, если она их не выпустит.
— Я расскажу, — задумчиво согласилась Ингитора. В уме ее сами собой сплетались красивые слаженные строчки. Иными они и не могли быть, ведь все, что она видела, было так красиво и ярко! И мир Греттира совсем заслонил девичью, вымел из памяти ссору с Вальборг, тревогу за Эгвальда. Даже мысли о Торварде и мести. Даже скорбь об отце. Волшебная сила альва одолевала все. Весь зримый мир бледнел перед высшим зрением, которое Хальт давал ей, все его тревоги и горести отступали и таяли, как утренний туман под лучами солнца. Они не имели над ней власти.
— Тебе понравилось? — спросил Хальт.
Ингитора посмотрела на него. Раньше она не могла и представить, что на свете бывают такие прекрасные лица.
— Я так люблю тебя! — тихо, но вложив всю душу в эти слова, сказала она в ответ. — Ты — самое большое сокровище моей жизни. Лучший дар богов моей судьбе. Я так ей благодарна за это…
Хальт улыбнулся, довольный ее словами. Все лицо его светилось. Сейчас ему не нужно было никаких клятв — он знал, что это правда.
Кюна Хёрдис первой почуяла неладное. Ужин в усадьбе Аскргорд был окончен, столы убраны. Мужчины в задней части гридницы, собравшись возле почетного сиденья конунга, слушали Гранкеля Скальда. Очаг с их стороны не горел, там было полутемно. С другой стороны от священного дерева в очаге плясал огонь, женщины чесали шерсть и шептались.
Вдруг кюна Хёрдис подняла голову и резко втянула ноздрями воздух. Женщины умолкли, кто-то бросил взгляд на очаг — не горит ли что-нибудь. Но кюна не смотрела на очаг. Бросив гребень, она поднялась с места и прошла в середину палаты, к ясеню. Положив ладони на ствол, кюна подняла голову к кровле, куда уходил могучий ствол, закрыла глаза. Кто-то из мужчин тронул Гранкеля за локоть, и скальд замолчал. В палате стало тихо, все взгляды устремились к кюне. Даже Эйнар, шепотом споривший о чем-то с Эйстлой, накрыл ладонью ее неумолкающий рот. Девчонка попыталась укусить его ладонь, но Эйнар кивнул ей на кюну, и она тоже притихла.
А кюна Хёрдис опустила голову, прижалась лбом к стволу, замерла, прислушиваясь к чему-то далекому. Потом она медленно повела пальцами по рунам, много лет назад поясом врезанным в кору ясеня на высоте груди взрослого человека. В недавний Праздник Середины Лета руны были окрашены жертвенной кровью и заметно темнели на коре. Кюна зашептала что-то. Слышно было только, как потрескивают дрова в очаге женской половины палаты. И гул ветвей ясеня над крышей казался значительным и громким, несущим тайные вести, понятные одной только кюне Хёрдис.
Наконец кюна отошла от ствола, посмотрела на свои ладони, словно на них должны были отпечататься тайные руны.
— Матушка! — вполголоса, почтительно окликнул ее Торвард конунг. Никто другой не посмел бы этого сделать. — Что ты услышала?
Кюна медленно перевела взгляд на сына, непонятно усмехнулась.
— Ясень поймал вести, — сказала она. — Вести летят по ветру. Не скажу, добрые это вести или дурные. Кому как покажется.
Все молчали. Никто ничего не понял. Но Торвард не хотел мириться с неизвестностью. Знамения в день принесения жертв были не очень-то добрыми.
— Мы не так мудры, как ты, матушка, — сказал он. — Не скажешь ли ты яснее? Не все же умеют понимать язык Малого Иггдрасиля.
Кюна снова усмехнулась.
— Яснее? Скоро ты получишь ясные вести, мой сын. И их принесет тот, кого ты очень хочешь видеть.
Торвард потер шрам на щеке. Слова матери тревожили его больше и больше. Кого он хочет видеть? Рагнара, который уплыл уже дней двадцать назад и вполне мог бы быть назад. Даже ту зловредную Деву-Скальда, что появилась в усадьбе Хеймира конунга, он не отказался бы увидеть. Но не явится же она к нему сюда!
— Пусть она пойдет и откроет дверь гостье! — вдруг приказала кюна Хёрдис и указала на Эйстлу, сжавшуюся в комочек возле плеча Эйнара.
— Я? — Эйстла вздрогнула от неожиданности. Ее голос, обычно такой звонкий, охрип от испуга. Она, как и все в усадьбе, робела перед кюной и предпочла бы сейчас не попадаться ей на глаза. Но кюна, если ей кто-то был нужен, умела видеть даже через стены.
Ормкель нахмурился. Он и не заметил в полутьме, что его негодная «хюльдра» опять пробралась в мужскую половину.
— Иди. — Кюна кивком послала Эйстлу к выходу из гридницы. Эйстла медлила, утратив всю свою храбрость. Эйнар подтолкнул ее локтем, и она встала.
Медленно, как будто выполняя непонятное и пугающее священнодействие, Эйстла пошла через длинную палату к выходу в кухню. Десятки глаз следили за каждым ее шагом. Эйстла подошла к двери, боязливо оглянулась назад.
— Открой, — велела ей кюна.
Эйстла налегла плечом на дверь, толкнула ее наружу. Ей казалось, что за дверью этой лежит какое-то неведомое темное царство.
Но, конечно, за дверью была кухня, знакомая ей с рождения. Рабы, занятые своими делами вокруг кухонного очага, подняли головы. Кюна новым кивком послала Эйстлу дальше. Девушка пересекла кухню, опасаясь, не пошлют ли ее на двор, за ворота. А этого ей совсем не хотелось. Уже совсем стемнело, от ворот, должно быть, видно, как горят синие огни над старыми курганами…
Налегая плечом на тяжелую дверь, Эйстла открыла ее и замерла на пороге, глядя в темноту. Все смотрели туда же поверх ее головы и плеч. Было тихо.
И вдруг яркая звезда пала на широкий двор прямо с небес. С визгом Эйстла бросилась назад и мгновенно оказалась за спиной Эйнара. По кухне и гриднице промчалась волна, все вздрогнули, ахнули. И вдруг Торвард конунг радостно вскрикнул:
— Регинлейв!
Вскочив с места, он в несколько прыжков пересек обе палаты и на пороге встретил ночную гостью. Да, ее-то он и хотел видеть больше всех на свете!
— Регинлейв! — радостно повторял он, взяв Деву Битв за руки и переводя через порог. — Ты пришла!
Люди загомонили, кто-то засмеялся. Все были рады приходу валькирии, поднялись с мест, приветствуя ее. Но больше всех был рад Торвард. После их неудачного похода к кургану Торбранда он боялся, что Регинлейв разгневалась на него и долго не придет. Может быть, никогда. А меж тем любой срок, когда он ее не видел, казался ему долгим.
Входя, Регинлейв на миг замерла на пороге, глядя в глаза Торварду. И взгляд ее ярко-синих, как небо, глаз сиял радостью в ответ на его радость. Только миг они смотрели в глаза друг другу, смертный воин и валькирия, и в этот миг они были равны.
— Да, я пришла, как видишь, — проговорила Регинлейв и шагнула через порог. — Как же мне не прийти.
— Один послал тебя? — тихо спросил Торвард.
Регинлейв помолчала, потом чуть-чуть улыбнулась.
— Нет. Он только отпустил меня. Я сама…
Опомнившись, Торвард повел ее в гридницу. Taм он посадил валькирию на почетное сиденье конунга, а сам устроился на ступеньке возле ее ног. И никому не казалось, что этим он унизил свое достоинство. Далеко не каждому Дева Битв оказывает такую честь — войтив его дом и сесть возле его очага.
Молодые хирдманы догадались принести дров и углей из женского очага, разложили огонь перед престолом конунга. Мужская часть палаты осветилась, отблески пламени заплясали на ступеньках престола, заблестели в колечках кольчуги на груди валькирии. С первого взгляда было видно, что Регинлейв неспроста спустилась из Сияющей Щитами Валхаллы под кров смертных. Во всем ее облике было заметно возбуждение: черные кудри круче свивались в волны, падая на плечи, щеки ее горели румянцем, как багряная вечерняя заря, обещающая грозовой день, глаза блестели молниями. На волосах и на плаще ее поигрывали светом капли дождя.
— Откуда ты? — спросил Торвард. Ее рука сегодня казалась ему горячее обычного. — У тебя вести? В Широко-Синем что-то происходит?
— Что-то происходит на земле, мой славный ясень меча! — ответила Регинлейв. — Знаешь ли ты о том, что сын Хеймира конунга, Эгвальд ярл, собрался в поход на тебя?
По гриднице пробежал ропот.
— В поход на меня? — повторил Торвард. — Не скажу, чтобы я знал об этом, но скажу, что меня это не удивляет. И большое ли у него войско? Он посылал ратную стрелу по стране слэттов?
— Нет, ратной стрелы не было. Он подумал, что на рассылку ратной стрелы потребуется много времени и тем он поможет не только себе, но и тебе тоже. И я скажу, что он рассудил совсем не глупо.
Регинлейв быстро окинула взглядом палату. Не было воина, которого она не знала бы, и ей не нужен был свет, чтобы разглядеть лица.
— Я вижу здесь только Ормкеля. Рунольв Скала уплыл к уладам? А Хельдир Оленья Рубашка торгует у говорлинов?
— Торгует! — насмешливо фыркнул Гудлейв.
— Да, моих ярлов со мной нет, — подтвердил Торвард. — Ты знаешь наш обычай, Регинлейв. Летом фьялли не сидят дома. Но, я думаю, и Эгвальд ярл собрал не очень много людей?
— Ведь он дал обет в День Высокого Солнца! А на этот праздник в Эльвенэсе всегда собирается много народу. Эгвальд ярл взял свою дружину, часть дружины Хеймира. Кое-кто из хельдов, пировавших у конунга, тоже к нему присоединились. Всего у него четыре корабля и около трех сотен людей.
— Не так-то много! — буркнул Ормкель.
— Совсем немного! — выкрикнул в ответ Эйнар. — А у нас ровным счетом шестьдесят четыре воина! Целых шестьдесят четыре! Любой ребенок сочтет, что это куда больше трех сотен!
— А если тебе страшно, так еще есть время спрятаться! — рявкнул Ормкель. — Я видел за Земляничным Холмом старую лисью нору — как раз убежище по тебе! Овечий загон на верхнем пастбище тоже неплох!
Эйнар напрягся, Эйстла крепко вцепилась в его локоть.
— Молодцы! — резко крикнул Торвард. — Мне повезло с дружиной! Мои люди всегда вовремя принимаются сводить счеты!
— У меня нет с ним никаких счетов! — буркнул Ормкель, отводя глаза. Он понимал, что сейчас не время браниться, но дерзость Эйнара выводила его из себя. — Просто у него слишком длинный язык! Пошли его в поход на коннахтов! У них есть обычай — вырезать языки побежденным врагам! Ему бы это пошло только на пользу!
— Регинлейв, эти корабли уже отошли? — обратилась к валькирии кюна Хёрдис. — Ты видела их?
— Уже отошли, — ответила Дева Битв, со смехом в синих глазах наблюдавшая перепалку Ормкеля и Эйнара. — И я видела. Они уже плывут сюда, и на клювах их «Воронов» блестит обильная жертвенная кровь!
Валькирия подняла руку и с удовольствием слизнула с запястья длинный темно-красный подтек. Сидевшие поблизости заметили, что ее руки и кольчуга на груди обильно забрызганы кровью жертвенных бычков. Слэтты уже принесли жертвы перед походом, и боги войны приняли их.
Торвард тоже все это заметил. В нем вспыхнула дикая ревность — ему было неприятно видеть, что валькирия — покровительница Аскргорда приняла жертвы их противника. Но боги справедливы — они принимают жертвы и выслушивают мольбы от всех одинаково. Победит тот, кто сумеет лучше угодить. И в мгновенной вспышке ревнивого раздражения Торвард прикинул, нет ли у него подходящего раба. Перед новой войной нет жертвы лучше человеческой.
— У нас тоже найдется чем умилостивить богов! — сказала кюна Хёрдис, словно услышав мысли сына. — Ты ведь не захочешь отступить, сын Торбранда?
— Скажи мне это кто другой… — Торвард упер в лицо матери блестящий суровый взгляд. — Ты сама знаешь, чей я сын. А может ли сын Торбранда отступить? Эйнар правильно сказал — шестьдесят четыре фьялля всегда больше, чем три сотни слэттов.
— Мудрые говорят: лучше биться на своей земле, чем на чужой! — подал голос Баульв. — А на своем море — еще лучше. В этом Эгвальд сын Хеймира хочет нам помочь.
— Что с моим отцом? — мрачно спросил Эйнар, исподлобья глядя на валькирию.
— Всех фьяллей задержали в Эльвенэсе. К их кораблям приставлена стража. За Рагнара не бойтесь. Его объявила своим гостем кюн-флинна Вальборг. Он даже сидит на хорошем месте. Кюн-флинне нравится с ним беседовать.
Регинлейв непонятно усмехнулась и бросила на Торварда быстрый насмешливый взгляд. Но он не понял его значения. Дева Битв была так прекрасна, что рядом с ней он мало что замечал и терял часть своей обычной сообразительности. Упоминание о дочери Хеймира конунга прошло мимо его ушей — он был полон одной Регинлейв.
— Давно они отплыли? — спросил Хавард.
— Сегодня.
Внимательно осмотрев свою руку, валькирия слизнула еще какое-то пятнышко и облизнулась. Торвард бросил взгляд Эйстле. Вскочив, она вылетела в кухню и через мгновение вернулась, неся кубок лучшего меда. Самый лучший кубок, из которого обычно пил сам Торвард. Сейчас он был наиболее подходящим. Хотя, конечно, казался жалким черепком по сравнению с теми кубками, из которых Регинлейв пила в палатах Валхаллы.
Валькирия взяла из рук Торварда кубок, заглянула в него, вздохнула — после крови мед казался слишком пресным напитком. Но все же она приняла угощение и отпила из кубка. Мед был хорош, но не успокоил ее возбуждения. Запах крови растревожил ее, видения выступающих в поход боевых кораблей, звон оружия и сотни мужских голосов, поющих боевые песни, разбудили сущность Девы Битв. Она уже видела поля битв, связанные канатами корабли в боевом порядке. «Ударим мечами о щит боевой, с холодным копьем столкнется копье…» Десятки, сотни духов-двойников, толпящихся в ожидании близких смертей — белые волки и черные соколы, безголовые медведи и кони с огнистой гривой. И те же корабли после битвы — очищенные от людей, с сотнями копий и стрел, торчащих в изрубленных бортах, скользкие от крови скамьи для гребцов, поломанные весла. И сотни духов, которых она понесет от кораблей и морских волн вверх, в Валхаллу, Сияющую Щитами. И кто будет среди них — этого она еще не знала. Это решать не ей.
Регинлейв посмотрела на Торварда.
— Я сказала все, что знала, — проговорила она, глядя ему в глаза. Взгляд ее горел такими молниями, что Торварду было жарко, но этот жар был его счастьем и он готов был скорее умереть, но не отвести глаз. — Одно я знаю верно, Торвард сын Торбранда. Я не покину тебя.
Вальборг и Ингитора долго стояли на Корабельном Мысу — его еще называли Прощальным Мысом. Он находился за пределами общей стены Эльвенэса и возле него располагалась стоянка конунговых кораблей. Отсюда они уходили в путь. Вальборг и Ингитора смотрели вслед кораблям Эгвальда, пока их было видно. Но вот хвост последнего «Ворона» скрылся за выступом берега. Море снова очистилось и стало пустым, волны слизывали с песка последние следы жертвенной крови.
Ингитора еще стояла, похожая на упрямый язычок пламени на бурой скале, а Вальборг пошла домой. От всякой печали она знала хорошее средство. В усадьбе конунга еще оставалось немало гостей, для хозяйки найдется достаточно дел.
Неподалеку от ворот она заметила Рагнара, того купца из Аскргорда, что привез им блестящие шелка. Мысль о новых нарядах нисколько не обрадовала Вальборг, но самому купцу она учтиво кивнула головой в ответ на поклон.
— Тебе, верно, досадно, что твой корабль задержали здесь? — спросила она, остановившись.
— Я сделал здесь удачное дело, и мне некуда спешить, — без обиды, ровным голосом ответил старик и кашлянул в кулак. — Я верю в благородство Хеймира конунга — он не обидит своих невольных гостей.
— Я думаю, что ты прав, — сказала Вальборг. Ей казалось неловким стоять и разговаривать с купцом-фьяллем у всех на глазах перед воротами усадьбы, но отпускать его тоже не хотелось. Он был частью той самой земли, к которой уплыл Эгвальд. То ли славу он добудет там, то ли собственную смерть? И торговый гость из племени фьяллей, бывалый старик с умными внимательными глазами, казался ей более способным ответить на этот вопрос, чем кто-либо другой.
— Пойдем со мной, я велю сделать тебе отвар брусничных листьев с медом, — сказала Вальборг старику. — А не то этот кашель тебя погубит.
— Ты права, кюн-флинна, когда-нибудь этот кашель меня погубит, — с легкой усмешкой над собственным недугом согласился старик. — А раньше или позже — невелика важность. Но я благодарен тебе.
Вальборг внимательно посмотрела на него. Он посмеивался вместо того, чтобы жаловаться. Так поступают только настоящие воины. Во всей повадке старого фьялля было что-то такое, что неуловимо отличало его от торговых людей, которых Вальборг перевидала в Эльвенэсе множество. Он слишком мало значения придавал совершенной сделке, не жаловался и не хвалился торговыми успехами. Его заботы были гораздо выше мелких насущных забот купца, и он был слишком сдержан для торговца, которые в большинстве любят поговорить.
Вечером Вальборг послала Труду разыскать Рагнара и привести к ней в девичью. Меньше обычного склонные работать, девушки непрерывно болтали о походе Эгвальда и так надоели Вальборг, что она даже прикрикнула на них. Ингитора сидела в дальнем углу, хмурая, как осенняя туча, и теребила в пальцах ушки щенка. С самого утра, с отплытия кораблей, она оставалась хмурой и не разговаривала ни с кем, кроме своего раба Грабака.
Рагнар пришел быстро, поклонился, сел на предложенное место возле Вальборг.
— Ты, должно быть, часто бываешь в Аскргорде? — спросила она.
— Часто! — подтвердил Рагнар, поглаживая бороду. — В последние годы я зимовал только там.
Он имел в виду те годы, когда болезнь уже не позволяла ему ездить по усадьбам хельдов вместе с Торвардом конунгом, и таким образом не солгал. Вальборг же вполне удовлетворил этот ответ.
— И ты должен хорошо знать Торварда конунга, — продолжала она.
— Я хорошо знаю его, — спокойно подтвердил Рагнар. «Мало кто знает его лучше, чем я!» — добавил он про себя.
— Расскажи мне о нем что-нибудь! — попросила Вальборг. Никогда раньше она не славилась любопытством, но теперь она не могла отделаться от мыслей о конунге фьяллей. Да и чему здесь удивляться — ведь от этого человека зависело, увидит ли она снова своего брата.
Рагнар ответил не сразу, а сначала посмотрел на нее. В глазах старика Вальборг почудилась лукаво-ласковая усмешка. А может быть, это отблески очага ее обманули.
— Твой вопрос мог бы показаться странным, — сказал Рагнар. — Разве ты не думаешь, кюн-флинна, что спрашиваешь почти о покойнике?
— Вот как! — в удивлении воскликнула Вальборг. — Ты так плохо думаешь о твоем конунге?
— Я думаю о нем вовсе не так плохо, — спокойно ответил Рагнар. — Но разве ты думаешь иначе?
— Я составляю суждения не на пустом месте, — немного надменно ответила Вальборг. — Чтобы судить человека, надо о нем хоть что-то знать. А я ничего не знаю о конунге фьяллей.
— О, ты мудра не по годам, кюн-флинна! — почтительно протянул Рагнар. — И не сочти это за пустую лесть. Если бы все люди думали, прежде чем судить других, и старались хоть что-то о них узнать, то в мире было бы гораздо меньше ссор.
— Ингитора, иди сюда, послушай! — позвала кюна Аста. — Здесь говорят о Торварде конунге. Тебе будет любопытно послушать!
Вальборг на миг сжала губы — ей не хотелось,чтобы Ингитора присутствовала при их беседе. От Девы-Скальда она не ждала разумных суждений о конунге фьяллей.
— Мне будет любопытно посмотреть на его голову — отдельно от тела! — крикнула из своего угла Ингитора. — А если уж премудрый старец рассказывает о его подвигах, пусть расскажет о том, как славный Бальдр секиры проглотил стрелу!
— Как — проглотил стрелу? — воскликнуло разом несколько голосов. Кто-то из девушек засмеялся, кто-то недоверчиво покачал головой.
— Ой, а это правда? — без тени насмешки, с простодушным любопытством воскликнула кюна Аста. — Расскажи об этом!
Седые брови Рагнара дрогнули, взгляд, устремленный на Ингитору, был суров. Но, посмотрев на кюну, он смягчился. Ее детское простодушие не могло не тронуть его сердца. Этой женщине было за сорок, но при взгляде на нее Рагнару почему-то вспоминалась его дочь, Стейнвер, умершая восьмилетней. Очень много лет назад.
— Это неправда, кюна, — мягко сказал он. — Но правда, что у Торварда конунга шрам на правой щеке. Если вам любопытно, я расскажу, откуда он взялся. Этот шрам Торвард конунг вынес из своего первого самостоятельного похода…
— И это, должно быть, была вся его добыча! — опять крикнула Ингитора. Кто-то из девушек фыркнул от смеха.
Рагнар снова посмотрел на Ингитору. В груди его закипал гнев. Если бы ему не приходилось притворяться купцом, то он не преминул бы ответить.
— Ингитора, замолчи! — возмущенно крикнула Вальборг, и Рагнар был благодарен ей за это. — Если тебе не нравится наша беседа, иди в гридницу! Там ты найдешь достойных собеседников для тебя! Тебе всегда было намного веселей с мужчинами!
— Да, они реже говорят глупости! — с готовностью дала отпор Ингитора. — А если ты, кюн-флинна, хотела сначала послать меня не в гридницу, а прямо в дружинный дом, то так прямо и скажи!
— Тебе лучше знать, где больше придется по нраву! А я бы хотела, чтобы ты отправилась в этот поход вместе с Эгвальдом! Раз ты послала его в битву, то тебе стоило бы разделить с ним всю опасность!
— Не ссорьтесь! — с беспокойством воскликнула кюна Аста. Она не очень вникала в чувства, наполнявшие обеих девушек, но очень хотела, чтобы все вокруг были дружелюбны и веселы. — Не ссорьтесь, не надо! Нам всем так грустно без Эгвальда, не будем же огорчать друг друга еще больше! Подумай, Вальборг, Эгвальд был бы вовсе не рад услышать то, что ты говоришь!
— Спасибо тебе за защиту, кюна! — отозвалась Ингитора. — Эгвальд ярл и правда был бы не рад. Но я и сама сумею постоять за себя! Рассказывай, Рагнар! Я не буду тебе мешать. Хотя я надеюсь, что ты говоришь о покойнике.
Рагнар помолчал, унимая гнев. Кюна Хёрдис предупреждала его, что в Ингиторе он найдет недруга. Но он, умудренный опытом долгих прожитых лет, видел, что в Деве-Скальде говорит не одна язвительность, но и глубоко скрытая боль. Она потеряла отца в той злосчастной битве на Квиттинге. Даже если рассказать ей, что в той битве был повинен не столько Торвард конунг, сколько духи четырех колдунов, ей едва ли станет легче.
— Торвард конунг пережил тогда свою пятнадцатую зиму! — начал рассказывать Рагнар. — Торбранд конунг решил, что сын его уже достаточно взрослый, чтобы попытать свою удачу. Торбранд конунг дал ему корабль на пятнадцать скамей и сорок хирдманов. Тот корабль звался «Зеленый Козел», потому что нос у него был выкрашен в зеленый цвет. Такой корабль у Торварда конунга есть и сейчас, только в нем тридцать шесть скамей. А в тот раз они поплыли на север.Торварду очень хотелось узнать, что за люди живут еще севернее вандров.
— А разве там еще есть люди? — изумленно воскликнула Ведис. — Там же одни инеистые великаны!
— Вот и Торвард подумал так! — не сердясь, что его опять перебили, ответил Рагнар. — Когда сыну конунга пятнадцать зим, ему кажется, что только инеистые великаны и могут быть ему достойными противниками. Но на деле вышло не так. Когда они плыли мимо леса — это очень большой лес, хотя, мне помнится,у него нет никакого названия, — на них напали оринги.
— Бергвид Черная Шкура? — спросила кюна Аста.
— Нет, ведь это было семнадцать зим назад. Бергвид Черная Шкура тогда был почти ребенком и жил в рабах где-то на западе. Про него тогда еще не знали даже ясновидящие. Но и тогда было немало злых людей и свирепых орингов. А возле того леса была стоянка Атли Собачьего. Его так прозвали, потому что он был объявлен вне закона, скитался один в пустынных местах и ел даже собак, украденных в бедных усадьбах, если не мог раздобыть ничего получше. Но сам он, конечно, не любил, когда его так называли. Кто-то — должно быть, тролли того леса — рассказал ему о «Зеленом Козле», да наплел небылиц, как будто корабль загружен одним золотом. Собачье мясо сослужило Атли дурную службу. Он стал таким подлым, что честному человеку было бы стыдно с ним сражаться. Он напал на стоянку Торварда ночью. Конечно, они выставляли дозор, но у Атли было намного больше людей. К нему ведь стекались всякие беглые рабы и объявленные вне закона. Потом, когда Атли уже не стало на свете, остатки его ватаги ушли к Бергвиду. Но об этом потом…
— Долог путь к подвигам Торварда конунга! — пробормотала Ингитора.
Вальборг бросила на нее сердитый взгляд.
— Что ты хочешь сказать нам, Дева-Скальд? — с невозмутимым достоинством спросил Рагнар.
Ингитора посмотрела на него. Хальт сидел на полу возле ее ног, по своему обыкновению, и Ингитора, даже не глядя, чувствовала под капюшоном его насмешливую улыбку.
— стихом ответила Ингитора Рагнару. Девушки засмеялись, засмеялась кюна Аста. Вальборг нахмурилась.
— Да, мой рассказ не очень-то быстр, но ведь и сам я не так прыток, как молодой олень! — без обиды ответил Рагнар. — За твоим языком, Дева-Скальд, мне не угнаться. Но ты умеешь терпеть — потерпи еще немного. Так вот что я хотел рассказать. У Атли было в начале битвы вдвое больше людей. Почти половину хирдманов Торварда они убили еще спящими, застрелили из темноты. Торвард храбро сражался, но оринги ударили его по голове веслом. Очнулся он уже связанным. Все, кто оставался в живых из его дружины, тоже стали пленниками. Оринги даже не знали, кто попал к ним. Атли не назвал перед битвой свое имя и не спросил об этом противника. Всех их связали и оставили лежать на корабле. Оринги сидели на берегу возле костра. Торвард, конечно, не хотел попасть на рабский рынок. Он заметил неподалеку от себя обломок меча, застрявший в борту корабля. Торвард сумел до него дотянуться и ухватить его зубами. Когда он уже достаточно раскачал обломок, тот сорвался и распорол ему щеку. Но все же он его вытащил и, держа его в зубах, перерезал ремни на руках одного из своих хирдманов, а тот освободил его. Оринги плоховато смотрели за пленниками. Ночью они увели лодку и уплыли в море. Да, там с Торвардом еще был Гранкель, его товарищ. Он был одет богаче всех, и оринги посчитали его предводителем. Ему на ногу надели железное кольцо и приковали к мачте железной цепью. Разомкнуть кольцо или цепь никак не удавалось. И тогда Гранкель сам отрубил себе ступню. Он говорил потом, что лучше жить на воле хромым, чем целым остаться в плену. С тех пор Торвард стал одеваться ярко и богато — чтобы больше никто не принял за него другого.
— А что стало с тем Гранкелем? — сочувственно спросила кюна Аста. — Он выжил?
— Да, он выжил. Он и сейчас живет в Аскргорде. Он стал скальдом. И его зовут Гранкель Безногий Скальд.
Вальборг подняла голову. Лицо ее было задумчиво, со следами скрытого волнения. Вся дорога этой повести пролегла так близко к ее сердцу, что она сама удивлялась этому. Торвард конунг, которого ей сейчас надлежало ненавидеть, казался ей достойным совсем других чувств.
— Граннель потерял ногу, но стал скальдом? — переспросила она. Взгляд ее упал на Ингитору. — Так значит, чтобы стать скальдом, нужно сначала что-то потерять?
Ингитора тихо вздрогнула в своем углу.
— Да, выходит, что так, — негромко, с тайным вздохом подтвердил Рагнар. — Ты верно рассудила, кюн-флинна. Боги ничего не дают даром. И особенно такое сокровище, как искусство стихосложения. В обмен они берут немало.
Ингитора не шелохнулась, хотя могла бы сказать в подтверждение этого намного больше.
У Торварда конунга было при себе только два корабля, но эти корабли были готовы к битве задолго дотого, как Эгвальд подплыл к горловине Аскрфьорда.Когда дозорные на мысах увидели в море четыре «Ворона» с красными щитами на бортах, два «Козла» вышли им навстречу. Сам Торвард стоял на носу «Ясеневого Козла», того самого, на котором плавал на Квиттинг. На нем был красный плащ с золотой отделкой и золоченый шлем. Подобного наряда не было больше ни у кого в его дружине. Кюн-флинна Вальборг поняла бы почему, если бы могла сейчас его увидеть.
Скоро корабли сошлись на расстояние голоса. Впереди шел большой корабль, железные шлемы сверкали на палубе один к одному. Опытный глаз и без подсчета видел, что на этом корабле двадцать шесть скамей для гребцов и не меньше ста хирдманов. На его переднем штевне была вырезана голова ворона; весь штевень был покрыт позолотой, а клюв ворона окован железом.
— Не слишком-то вы осторожны — идете к нам с красными щитами, когда видите боевые корабли! — закричал Торвард конунг. — Кто вы?
— Я — Эгвальд ярл сын Хеймира, конунга слэттов! — крикнул ему в ответ человек на носу переднего из кораблей. Торвард сразу разглядел, что противник моложе его лет на десять и заметно ниже ростом, но крепок и ладно сложен. — Всегда полезно знать имя того, кто отправит тебя к Хель!
— Люди, которых убивают на словах, часто живут долго! — ответил Торвард. — А я слишком крепко стою на ногах, чтобы упасть от одних слов!
— У меня не только слова есть в запасе! — весело ответил Эгвальд, показывая широкую секиру, от обуха до лезвия украшенную золотой насечкой. — Мою секиру зовут Великанша Битвы. Думаю, уже завтра ее будут звать Убийца Торварда. Ведь это ты — Торвард Рваная Щека? В таком ярком наряде тебя трудно с кем-то спутать!
— Я ношу такой наряд как раз для того, чтобы меня нельзя было ни с кем спутать! — ответил Торвард. — И мне скорее думается, что завтра твоя секира станет сиротой.
— Ее имя будет знать тот, кто останется в живых. И мне думается, что тебе не придется рассказывать об этой битве. Вот тебе мой первый дар!
И Эгвальд метнул копье в корабль Торварда. Бросок был так силен, что копье пролетело над кораблем и попало в кормчего, пробив его насквозь, и застряло в спинке сиденья. Крики ярости взлетели над морем — в дружине Торварда любили кормчего Ульва. Тут же над волнами взметнулись копья, полетели стрелы. Корабли стали сближаться.
На Зорком Мысу виднелась одинокая фигура высокой женщины. Этот мыс прозвали Зорким оттого, что все море перед горловиной Аскрфьорда было видно с него как на ладони. Женщиной этой была кюна Хёрдис. Не сводя глаз с кораблей, она подняла руки над головой и стала быстро двигать пальцами, как будто плела что-то и завязывала множество невидимых узелков. Ветер дул от мыса к морю. И кюна выкрикивала на ветер:
«Ворон» с треском ударился в грудь «Ясеневого Козла», его железный клюв сильно поранил резную козлиную морду. Несколько фьяллей мгновенно перепрыгнули на корабль Эгвальда вынуждая его защищаться. Второй корабль слэттов в это же время подходил к корме «Козла». Эгвальд рубил своей Великаншей направо и налево, сбросил фьяллей со своего корабля и уже готов был шагнуть на «Козла», как вдруг замер с занесенной секирой. Баульв метнул в него копье, и оно пронзило бы Эгвальда насквозь, не качнись корабль на волне. Копье пролетело мимо плеча Эгвальда и словно разбудило его, разрубило невидимые узы, сковавшие его к собственному его изумлению. Встряхнувшись, он бросил взгляд назад: многие из его хирдманов, только что наступавшие, падали на днище корабля, пронзенные и зарубленные.
— Вперед, племя Воронов! — во весь голос закричал Эгвальд. К нему бросился какой-то фьялль, он секирой отбил удар его меча.
Кюна Хёрдис выхватила с пояса нож и перерезала горло козе, лежащей связанной возле ее ног. Торопливо ловя горстями горячую кровь, вдова великана бросала ее вниз, в морские волны, и кричала все громче и громче:
Кровь темно-красным дождем падала и пропадала в серых волнах. И вода вокруг шести кораблей, бьющихся перед горловиной фьорда, на глазах краснела от крови.
Ормкель Неспящий Глаз, старший на втором корабле фьяллей, метнул крюк на ближайший к нему борт. Здесь предводительствовал крепкий слэтт с красным лицом и белыми от седины волосами. Он был на носу и не сразу заметил крюк. А Ормкель немедля перепрыгнул на корабль слэттов и с ходу зарубил мечом первого, кто бросился к нему. С другого корабля метнули копье; Ормкель даже не видел его и вдруг ощутил сильный удар в спину. Обернувшись, он увидел возле себя лежащее на скамье копье с широким наконечником. Не задумавшись даже, каким же образом не оказался он сам пробит насквозь, Ормкель схватил копье левой рукой и метнул назад, на тот корабль. Оттуда послышался короткий вскрик — приветствие смерти.
Торвард метнул сразу два копья двумя руками, и сразу два слэтта полетели в воду — один был пронзен, а второго, успевшего прикрыться обухом секиры, отбросила сила удара. Почему-то они даже не пытались увернуться, хотя видели его. Эйнар Дерзкий выпрыгнул вперед и скосил мечом одного из слэттов, словно травяной куст. Другой слэтт вскинул ему навстречу щит, но Эйнар расколол его одним ударом, как глиняный. За спиной Эйнара вскочил еще один противник, рубанул его мечом по колену… Торвард уже видел красавца Эйнара хромым на всю жизнь, но тот только обернулся и мгновенным взмахом снес слэтту полголовы. Незаметно было, чтобы Эйнар почувствовал боль от удара. Может, становится понемногу берсерком? Этого Торвард мог ожидать от кого угодно, но только не от Эйнара. Впрочем, сейчас было не время рассуждать об этом.
— Хугин и Мунин! — кричал где-то впереди Эгвальд ярл. Торвард то выхватывал его взглядом из гущи схватки, то снова терял. Волна качала корабли, прикованные друг к другу железными крюками, на всех шести, превращенных в единое поле битвы, кипела общая яростная схватка. То отступая, то наступая снова, фьялли сражались отчаянно и не без успеха, особенно если помнить, что в начале битвы на каждого из них приходилось не меньше пятерых противников. А сейчас уже явно меньше. Торвард дивился, замечая, как легко поддаются противники их ударам. Он считал слэттов за лучших бойцов. А те рубили мимо, как пьяные, оружие их казалось тупым. Не раз слэтты шагали за борт и пропадали в воде, как будто забыли, что бьются не на земле.
Звонкий удар раздался перед самой грудью Торварда. Он успел заметить вспышку света, яркая звезда пронеслась над его головой. Регинлейв отбила чье-то копье, летевшее ему в грудь.
— Смелее, Торвард! — услышал он где-то в вышине ее звонкий голос. — Вы победите! Их все меньше! Их духи собрались стаями! Ты победишь!
Ладони кюны Хёрдис, высоко поднятые и обращенные к морю, были темны от засохшей крови. Кровь усеяла брызгами ее грудь, даже лицо, а глаза ее горели, как у голодной волчицы зимней ночью. Над морем поднялся ветер, разбуженный воем духов-двойников, и в гудение ветра вплетался пронзительный голос колдуньи:
Взор Эгвальда застилал кровавый туман, он не знал, куда и сколько раз был ранен. Корабль под его ногами качало и бросало из стороны в сторону, как в сильнейшую бурю, но он не видел бортов и при каждом шаге ждал, что нога его провалится в пустоту и он сорвется в воду. Веки его опускались, как два тяжелых щита, у него болел лоб и брови от напрасных усилий удержать глаза открытыми, они закрывались, как будто он не спал пять дней и пять ночей. Руки его казались мягкими, словно лишенными костей, и он не мог как следует поднять свою Великаншу. Каждый вдох давался ему с огромным трудом, в ушах стоял непрерывный звон. Такое бывало только в самых страшных снах, когда знаешь, что вокруг опасность, но невидимые чары сковывают, наваливаются тяжестью. Тот, кто пробовал бежать по горло в морской воде, поймет его. Ноги Эгвальда наливались холодом, как будто он врастал в лед. Остатками сознания Эгвальд понимал, что это неспроста, что это колдовство — не так уж он был слаб, чтобы так быстро и позорно обессилеть! Единственное, что он слышал ясно, — предсмертные крики и стоны своих товарищей и хирдманов.
Кто-то прыгнул к нему. Эгвальд отмахнулся секирой, почти не видя противника. В глаза ему огнем ударил блеск золоченого шлема, того самого, к которому он стремился всю эту бесконечно долгую битву. Эгвальд шагнул, но секира выпала из его рук, и сам он без сознания покатился по скользкой от крови скамье к ногам Торварда конунга.
— Остановись! — Перед Торвардом вдруг оказалась Регинлейв. Ее черные волосы растрепались, глазаи щеки горели, руки были забрызганы кровью. Онаопустила щит, укрывая им лежащего лицом вниз Эгвальда.
Торвард успел удержать занесенный меч. Его оружие, выкованное руками смертных, не могло поразить Деву Битв, но удар мог бы нанести ей оскорбление.
— Что ты, Регинлейв! — в досаде крикнул он. — С каких это пор ты стала защищать моих врагов?
Голос его прозвучал странно громко. Удивленный этим, Торвард огляделся. На всех шести кораблях битва погасла, словно костер, который сожрал охапку соломы и разом выдохся. От трех сотен слэттов осталось не больше двух. И все они лежали то ли раненые, то ли обессиленные, живых было трудно отличить от мертвых. Не меньше ста человек исчезло. На воде плавали десятки щитов со знаком Ворона, частью целые, частью расколотые. Тела сразу ушли на дно, утянутые доспехами и оружием. На всех шести кораблях хозяевами остались фьялли.
— С тех пор, как тебе стало помогать колдовство! — звонко ответила Регинлейв, и Торвард увидел презрение в ее синих глазах. — Никому нет чести в том, чтобы убивать безоружных, пусть и одному на пять!
— Безоружных! — изумленно воскликнул Торвард. Речи Регинлейв казались ему нелепыми, мелькнула мысль, что вся эта битва — дурной сон, навеянный чьей-то злой ворожбой.
— Их оружие притупило колдовство! На них наложены боевые оковы! Ты хочешь сказать мне, что не знал этого?
Торвард потер рукой лоб, но ощутил кровь и отнял руку.
— Боевые оковы! — с недоумением повторил он, глядя на Регинлейв. Ему казалось, что после этой битвы он стал хуже соображать. Он что-то слышал о боевых оковах, но не сразу взял в толк, почему Регинлейв заговорила о них сейчас.
— Твоя мать наложила их! — горячо, с гневом, словно обвиняя, крикнула ему валькирия. — Я видела ее на Зорком Мысу! И ты скажешь, что не знал этого?
Торвард вместо ответа схватился за голову, уже не обращая внимания на липкую кровь. Разом он понял все происшедшее. Боевые оковы! Чары, налагаемые колдунами и лишающие человека сил в бою. Мать обещала ему помощь, но не сказала, какую именно. Теперь Торвард понял причину своей слишком легкой победы. И торжество в его душе сменилось досадой. Гнев валькирии уже не казался ему удивительным. Ему стало стыдно, как будто он избил связанного. И чужая кровь, которая засыхала на его лице и руках и уже начинала стягивать кожу, казалась гораздо более отвратительной, чем обычно.
— Тем, кого я сегодня отведу к престолу Отца Битв, будет на что пожаловаться ему! — мстительно сказала Регинлейв. — И я скажу тебе, Торвард сын Торбранда — в такой победе мало чести! Не такого я ждала от тебя!
Подхватив свой щит, Регинлейв взвилась над кораблем. И Торварду показалось, что целые стаи прозрачно-серых теней поднимаются из волн, с кораблей и следуют за нею. Дева Битв повела павших в Валхаллу, Сияющую Щитами. Торвард смотрел, как валькирия черной звездой уносится все выше, задирал голову и сам себе казался маленьким и жалким, брошенным на земле и даже чем-то опозоренным.
Рядом с ним кто-то вздохнул. Опустив голову, Торвард увидел Гудлейва. Тут он понял, почему еще эта битва показалась ему странной — он ни разу не слышал голоса Боевого Скальда.
— Почему ты молчал? — спросил Торвард конунг, как будто не мог придумать вопроса поважнее.
— Сам не знаю. — Гудлейв огорченно пожал плечами. — Стихи не пришли, вот и все. Я и сам хотел бы знать почему.
Торвард посмотрел на Эгвальда ярла, лежащего возле его ног. Лужа крови возле рукава его кольчуги растекалась все шире. Было не видно, куда нанесена рана и насколько она велика. Еще утром Торвард желал увидеть поверженного врага у своих ног, но сейчас это зрелище не обрадовало, а только раздосадовало его.
— Эй, подбирайте весла! — крикнул он так, что его услышали на всех шести кораблях. — Плывем к берегу. Да смотрите, чтобы никто из слэттов больше не выпал за борт!
Чтобы как-то дать выход своей досаде, Торвард сбросил шлем и плащ и сам сел за весло. Подплывая к горловине фьорда, он не смотрел на Зоркий Мыс. Трудно сейчас решить, добрую ли услугу оказала ему мать. А сумел бы он без помощи ее боевых оков одолеть Эгвальда ярла?
И снова Торвард подумал об отцовском мече, о Драконе Битвы. Он верил, что с Драконом Битвы он одолел бы любого врага, пусть в пять, пусть в десять раз сильнее! Память и сила отца, заключенные в том мече, помогли бы ему лучше, чем колдовство матери.
Убитых слэттов погребли в тот же день — обитателям Аскргорда вовсе не хотелось, чтобы неупокоенные духи врагов преследовали их по ночам. Но больше ста человек осталось в живых, и среди них сам Эгвальд ярл. Его секиру Эйнар отыскал на «Большом Вороне» и принес Торварду конунгу, но Торвард только посмотрел на нее и велел убрать.
Всех раненых слэттов он велел поместить в два корабельных сарая, стоявших на берегу Аскрфьорда выше усадьбы. Теперь, когда его ярлы увели корабли в летние походы, сараи оставались пустыми. Почти всем пленникам требовалась перевязка и помощь ведуньи. Кюна Хёрдис не стала бы утруждаться заботой о пленных, но в Аскргорде была другая лекарка, Сигруна, вдова одного из хирдманов. Торвард послал ее к пленным, велев в первую очередь позаботиться об Эгвальде. При этом он хранил суровый и спокойный вид, так что даже Гранкель Безногий, выросший и воспитанный вместе с ним от рождения, не мог угадать его чувств. Но одно было ясно — торжества победы конунг не испытывал. И многие хирдманы, узнав о боевых оковах, наложенных кюной Хёрдис на слэттов, его понимали. Регинлейв сказала верно — нет чести в такой победе. И Торвард вовсе не гордился собой в этот вечер.
Наутро Торвард конунг послал Эйстлу в корабельные сараи за лекаркой. Та пришла, утомленная бессонной ночью, с пятнами крови на переднике. Сигруна была высокая, худощавая женщина с острым носом, тонкие прядки рыжеватых волос вечно свисали из-под ее головной повязки с короткими задними концами — в знак ее вдовства. Ей было чуть больше сорока лет, но лицо, всегда равнодушно-усталое, казалось лишенным признаков возраста. После смерти мужа Сигруна немного повредилась рассудком, и в усадьбе ее сторонились, как сторонятся всех, кто был в слишком коротких отношениях с миром мертвых. Погибший муж часто являлся лунными ночами побеседовать с нею.
— Еще трое умерли, — сказала она Торварду вместо приветствия. — Вели похоронить их поскорее. Кто умирает от ворожбы, тот не бывает добрым покойником.
Эйстла прыснула в кулак, Эйнар дал ей легкий подзатыльник. Он-то понял, что хотела сказать знахарка.
— А что с Эгвальдом? — спросил Торвард.
— Ты говоришь о том белобрысом, у которого плечо просажено насквозь? Он будет жить. Наверняка будет! — Женщина с недовольством затрясла головой. — В нем столько злости, что она заменяет ему вытекшую кровь.
— Его можно привести сюда?
— Ты спрашиваешь у меня? — Сигруна сердито посмотрела на Торварда. — Ты — конунг, ты хозяин в этой усадьбе.
— Поди посмотри сам, — велел Торвард Эйнару. — И приведи его ко мне, если он держится на ногах.
Эгвальд, когда его привели в усадьбу, был бледен, но держался гордо, почти заносчиво. Правая рука его была подвязана, на скуле темнела длинная и глубокая царапина, а серые глаза смотрели со злобным вызовом. Торвард даже не сразу нашел, что сказать своему пленнику. Некоторое время они рассматривали друг друга. Торвард думал, что если кюн-флинна Вальборг и правда, как говорят, похожа на брата, то она должна быть красивой девушкой. А Эгвальд рассматривал конунга фьяллей с жадным любопытством, которое на короткий срок даже заглушило в нем все прочие, горькие чувства. При виде Торварда он вспомнил Ингитору. Оба они никогда не видели этого человека, но часто говорили о нем. Сейчас Эгвальд смотрел на Торварда глазами Ингиторы — глазами ненависти.
И конунг фьяллей на первый взгляд был весьма далек от того, чтобы торжествовать победу. Эгвальд знал, что его противнику тридцать два года, но на вид показалось больше. Обветренное лицо Торварда выглядело утомленным и недовольным, веки были полуопущены, а под глазами темнели тени, как у больного. На щеках его обозначились глубокие резкие складки. Шрам, тянувшийся через правую щеку вниз к подбородку, казался продолжением рта и придавал лицу Торварда большое сходство с мордой тролля.
— Садись, — сказал Торвард, кивнув Эгвальду на край скамьи. — Теперь у нас есть время поговорить спокойно.
— Мне не о чем с тобой говорить, — отрезал Эгвальд. Он жалел, что остался жив. Он спокойно и с достоинством мог бы взглянуть в глаза Одину, представ перед Отцом Ратей в рядах погибших. Но к пленению он не был готов, и чувство стыда и бессилия наполняло ядом свет и воздух.
— Жаль, — ответил Торвард. Злой задор Эгвальда напомнил ему его самого семнадцать лет назад. Тогда он тоже был пленником человека, с которым ему не о чем было говорить. — А я давно желал встречи с кем-нибудь из вашего рода, особенно с твоим отцом, Хеймиром конунгом.
Эгвальд ответил коротким вопросительным взглядом. По его мнению, встреча между ними была возможна только одна — в битве.
— Наша война родилась раньше тебя и даже раньше меня, — продолжал Торвард. — Меня она уже лишила отца, а Хеймира конунга чуть не лишила сына.
— Твой отец был убит в честном бою, — отчеканил Эгвальд. — Слэтты не колдовали и не накладывали на него боевых оков. Ты доблестно бьешься, когда у противников связаны руки!
Торвард стиснул зубы и с трудом перевел дыхание. Упрек больно ударил его, тем больнее, что возразить было нечего.
Эгвальд отвернулся.
— Не хмурься, — сказал ему Торвард, взяв себя в руки. Он хотел увидеть Эгвальда вовсе не для такого разговора. — Может, все-таки сядешь? У нас сварили хорошее пиво.
Эйстла по его знаку поднесла Эгвальду глиняную чашу с пивом. Тот бросил на нее короткий презрительный взгляд и отвернулся.
— Ему не нравится наше пиво! — насмешливо сказал Эйнар. — У них в Эльвенэсе варят лучше. Как выпьешь — так и потянет на подвиги.
— Чем тебе не нравится наше пиво? — спросил Торвард у пленника, взглядом приказав Эйнару помолчать.
— Плохо же ты обо мне думаешь! — ответил ему Эгвальд. — Если ждешь, что я приму от тебя что-то!
— Значит, даже сейчас ты не хочешь попробовать помириться со мной?
Эгвальд дернул плечом, как будто эта мысль была нелепа и не стоила слов.
— А к тому нашлось бы немало средств…
Торвард не закончил и вопросительно посмотрел на Эгвальда. Но тот даже не полюбопытствовал, какие же это средства.
— Пока я жив, ты, Торвард сын Торбранда, не будешь для меня никем, кроме врага! — твердо и злобно глядя прямо в глаза Торварду, выговорил Эгвальд. — Никем! И никакого мира между нами не может быть! Убей меня, если тебе это не нравится.
Рука Торварда, лежащая на колене, сжалась в кулак. Злобный и решительный взгляд Эгвальда раздосадовал его, и он с трудом сдерживал гнев. После неудачи на Квиттинге он стал переживать любые упреки гораздо больнее, чем стоило бы. Торвард гнал прочь уныние, но зеленые глаза Дагейды сияли перед ним злой насмешкой, а синие глаза Регинлейв разили молнией презрения. Он не сумел достать Дракона Битвы, вынужден был почти бежать от Бергвида Черной Шкуры — что с того, что у него было десять человек, а у орингов — целое войско? А выходит, что побеждать Торвард конунг умеет только с помощью своей матери-колдуньи. И сейчас, глядя в глаза Эгвальду, который был его пленником и презирал его, Торвард решил как можно скорее снова отправиться на Квиттинг. Он будет не он, пока отцовский меч не окажется у него на поясе.
Эгвальд вдруг усмехнулся.
— Тебе это нетрудно! И ничего нового в убийстве ты не найдешь! — продолжал он. — Твои подвиги известны всему свету! О тебе и за морями слагают хвалебные стихи! Не знаешь ли вот таких?
И Эгвальд весело заговорил, глядя прямо в лицо Торварду:
Торвард разом побледнел, как сухая трава, сердце его от гнева стукнуло где-то возле самого горла, словно хотело выпрыгнуть и броситься на обидчика. А Эгвальд, не смущаясь, смотрел прямо ему в лицо, наслаждаясь действием своих слов, и звонко продолжал:
Опомнившись от изумления, хирдманы закричали, готовые броситься на обидчика, но Торвард резко махнул рукой. А кюна Хёрдис вдруг расхохоталась, словно в жизни не слышала стихов забавнее. Ее звонкий хохот заглушил и голос Эгвальда, и возмущенные крики дружины; он звенел и рассыпался по гриднице, как железный перестук клинков. Никто не понимал причины такого веселья, но всем стало жутко от этого смеха.
— Замечательные стихи! — воскликнула наконец кюна Хёрдис. Все внимание было приковано к ней. — Чем сжимать кулаки, мой сын, ты бы лучше спросил, кто сочинил их!
— Их сочинила Дева-Скальд Ингитора дочь Скельвира хельда из усадьбы Льюнгвэлир! — с мстительным задором ответил Эгвальд. — Ваше колдовство сковало мне руки, но мой язык сковать не удастся!
Торвард махнул рукой, приказывая увести Эгвальда. Сейчас он слишком плохо владел собой и мог натворить бед; зная это за собой, он научился сдерживаться. Гневные и презрительные слова Регинлейв над лежащим без памяти Эгвальдом были живы в его памяти. Его победа была одержана не очень-то честно. И он не хотел заслужить новые упреки Девы Битв.
В этот вечер люди рано разошлись спать. Торвард остался один в гриднице, и никто его не тревожил. Угли уже догорали в очаге, когда из спального покоя вдруг вошла кюна Хёрдис. Торвард вздрогнул, увидев мать. Ее приход не обещал ему ничего хорошего.
— Почему ты так долго сидишь здесь один, мой сын? — ласково спросила она. Кюна уселась на край скамьи, ближайший к сиденью конунга, и Торвард с трудом подавил желание отодвинуться. Кюны Хёрдис больше всего боялись именно тогда, когда она говорила ласково.
— О чем ты думаешь? — с нежным участием расспрашивала она, стараясь заглянуть в лицо сыну. Торвард отводил глаза: он вовсе не хотел открывать матери свои мысли, хотя и не надеялся их от нее скрыть. — Я беспокоюсь о тебе. Ты грустишь о своей возлюбленной?
— О чем ты? — хмурясь, с недовольством ответил Торвард. Ни с кем и никогда он не говорил о печалях своего сердца, и меньше всего хотел бы говорить об этом с матерью. Она никогда не утруждалась любопытствовать, какая из рабынь приглянулась конунгу, а настоящая возлюбленная у него была только одна. Но Торвард никогда не поверил бы, что колдунья, бывшая когда-то женой великана и даже родившая от него дочь, сможет дружелюбно отнестись к валькирии.
— Она опять покинула тебя! — с сочувствием и ласковым сожалением продолжала кюна Хёрдис. Подвинувшись еще ближе, она накрыла ладонью руку Торварда. Ее сухая рука была меньше его руки, но Торварду казалось, что она лежит тяжелым щитом.
— Или тебя беспокоят эти стихи, что сочиняет где-то за морем глупая девчонка? — внезапно кюна изменила вопросы. — Не думай о них! Они ничего не стоят!
— Я так не думаю! — с досадой ответил Торвард. Мать угадала и второй предмет его неприятных раздумий. — Ты же слышала, что говорил тот купец, Халлад Выдра. На Квиттинге из-за меня погиб ее отец. Она знатного рода — она будет ненавидеть меня и мстить, пока жива. Весь этот поход Эгвальда — ее рук дело. Это она послала его сюда. И не так уж она глупа. Эти стихи…
Торвард запнулся. Каждое слово язвительных стихов отпечаталось в его памяти и жгло, как уголь за пазухой. У него не поворачивался язык назвать стихи, жестоко порочащие его самого, хорошими. Но назвать их плохими значило бы бессмысленно солгать. От плохих стихов не заболевают.
— Хотел бы я посмотреть на нее… — пробормоталТорвард себе под нос.
А кюна Хёрдис немедленно вцепилась в эти слова.
— Зачем? — живо воскликнула она. — Ты думаешь, она красива?
— Красива? — Торвард удивленно посмотрел на мать. — Я вовсе об этом не думаю. Я хочу спросить ее: кто наплел ей, что я проглотил стрелу? Кто сказал, что я бегал от Черной Шкуры и прятался за спинами женщин? Кто дал ей право порочить меня напрасно?
Торвард говорил все громче; гнев и возмущение, медленно кипевшие в нем с самого утра, вдруг вспыхнули и прорвались наружу. Торвард внезапно ощутил в себе такую ярость, что мог бы подхватить скамью и со всего размаху грохнуть ее об пол, только бы дать выход бушевавшему пламени.
Кюна вдруг тихо захихикала. Торвард остыл, как будто ее смех плеснул в него холодной водой.
— Это право дал ей ты сам! — выговорила она сквозь тихий смех. — Когда убил ее отца. И теперь нечего рассуждать об этом.
Внезапно она перестала смеяться, лицо ее стало строгим и даже зловещим. Торвард подобрался, как будто перед ним оказался враг, готовый в любое мгновение напасть.
— Вот что, мой сын! — сурово сказала кюна Хёрдис. — Послушай теперь меня. Я говорила тебе о Драконе Битвы. Без него ты не сможешь воевать сразу и с Хеймиром, и с Бергвидом Черной Шкурой. Я знаю, что ты не смог достать меч, не смог даже дойти до кургана. Дорогу к нему стережет твоя сестра, и у нее это выходит лучше, чем Фафнир сторожил свое золото.
— Ты могла бы помочь мне! — воскликнул Торвард. Он думал об этом и раньше, но не хотел просить помощи у матери. Теперь же он не видел другого выхода. — Ведь ты знаешь, как укротить Дагейду!
— Тише! — шепотом воскликнула кюна. — Она слышит, когда ее называют по имени.
— Но ты можешь помочь мне? — требовательным шепотом продолжал Торвард.
— Не могу! — в раздражении ответила кюна. — Я слишком давно потеряла ее. Я не знаю, чему ее научили тролли в Медном Лесу и ее инеистая родня! Самых важных ее родичей ты еще не видал, мой сын!
— Зачем же ты бросила ее? — яростно ответил Торвард. Сейчас, когда мать призналась в своем бессилии, пусть частичном, его робость перед ней почти прошла, уступая место возмущению. — Ты же знала, кого произвела на свет! Ты знала, какие силы в ней скрыты! Почему же ты не взяла ее с собой? Тогда она не мешала бы, а помогала мне! Ты должна была взять ее с собой!
Кюна Хёрдис посмотрела на него с презрением, как на глупца, и Торварду снова стало неловко.
— Ты не знаешь! — сказала кюна. — Ты не знаешь, что здесь тогда было! Думаешь, все фьялли очень обрадовались, когда Торбранд конунг привез из Медного Леса ведьму и объявил ее своей женой? Нет, милый сын! Гораздо больше людям хотелось надеть мне на голову кожаный мешок и забросать камнями! Они думали, что я околдовала конунга! И отец твоего Ормкеля кричал громче всех! А если бы я еще притащила из леса «великанье отродье», то нам обеим было бы несдобровать! Нет уж, я спасла себя, а она спасла себя, каждая как сумела! И может быть, она сумела это лучше, чем я…
Голос кюны вдруг упал, стал слабым и тихим, так что Торвард впервые в жизни ощутил странную жалость к матери. Но сам себе он приказал не доверять этому чувству. Кюне Хёрдис нельзя доверять.
— Ведь я — человек по рождению, — так же тихо продолжала она. — Человек со всеми его слабостями и болью. А она — человек только наполовину. Она не знает ни грусти, ни любви. Она знает только два чувства — злость и радость…
Торвард молчал. Перед глазами его, как болотный огонек, смутно мелькало лицо Дагейды, бледное, с горящими зелеными глазами. Злость и радость…
Кюна Хёрдис вдруг встряхнулась, подняла голову.
— Я говорила вот о чем, — решительным голосом, без следа недавней слабости начала она. — Тебе нужно покончить хотя бы с одним из двух противников. У тебя сейчас нет сил разбить войско слэттов, если они пошлют ратную стрелу по всему племени. Значит, тебе нужно помириться с ними. У Хеймира конунга есть дочь. Она невеста, ты это слышал. Ты должен посвататься к ней.
— Что? — Торвард не верил своим ушам. Вся грусть слетела с него в одно мгновение. — Посвататься к дочери Хеймира?
— Да! — непреклонно ответила кюна. — И этот поход — хороший случай. Теперь тебе следует предложить слэттам мир. Пока сын Хеймира у тебя в плену, он будет сговорчив. Ведь других сыновей у него нет. Предложи ему вернуть сына за выкуп.
— И попросить, чтобы выкуп за брата привезла кюн-флинна? — насмешливо спросил Торвард. Он не верил в эту затею.
— Нет. — Кюна посмотрела на него со скрытой многозначительной насмешкой, и Торварду снова стало не по себе. — Ты ведь очень хотел повидать Деву-Скальда. Пусть выкуп привезет она. Здесь она не станет порочить тебя стихами — ей ведь захочется вернуться домой невредимой и привезти Эгвальда. А может быть, тебе будет от нее и еще какая-нибудь польза.
Торвард застыл на месте, пораженный словами матери. Это не приходило ему в голову, но показалось самым правильным и даже необходимым решением.
Кюна Хёрдис, не прощаясь, поднялась с места и пошла к двери в свой спальный покой. Положив руку на бронзовое кольцо двери, она обернулась.
— А что касается кюн-флинны Вальборг, то ее тебе и звать не придется, — сладко, заманчиво сказала кюна. — Может быть, Вальборг приедет к тебе сама.