Бергвид шагнул к Ингиторе, качая в руке секиру, окинул девушку оценивающим взглядом, словно прикидывая, не зарубить ли заодно и ее тоже. Ингитора выпрямилась, гордо подняла голову. Страх смерти умер в ней — столько ужаса нес в себе этот темный взгляд. Не верилось, что у живого человека могут быть такие глаза. Ингитора видела перед собой само воплощенное зло, Фенрира Волка в человеческом облике. По сравнению с ним то зло, которое он мог принести ей, было совсем незначительным. Что один человек может отнять у другого человека? Он может отнять жизнь, но это так немного. Умереть нетрудно… Так говорил ей веселый хромой альв с изменчивым белым огнем в глазах на той вересковой поляне, где она отдала свою судьбу в его руки.
И вдруг цепочка слов сама собой родилась и полетела, опережая сознание.
— спокойным и звонким голосом произнесла она, забыв и о корабле, и о стонущих раненых, и о лужах крови под ногами.
Бергвид остановился. Трудно было поверить, что этого человека можно удивить, но никогда еще он не слышал стихов на поверженном корабле. Девушка в толстом зеленом плаще, с густыми волосами, потемневшими от воды, стояла напротив него, прямая и спокойная.
— Да ты совсем не боишься! — выговорил Бергвид среди общей тишины. Оринги вокруг молчали, только волны бились о борт «Ворона», и разбитые доски потрескивали под напором воды. Но корабль больше не тонул, прочно сидя на камнях. — Или ты бессмертная?
— ответила Ингитора. Ей казалось, что в нее вселился чей-то чужой дух, отважный и сильный, и это он говорит ее устами. Эта сила пришла извне и уничтожила страх. И она росла с каждым мгновением. Ингитора смотрела в блестящие темные глаза человека-волка, и уверенность крепла в ней. Чем меньше страха она сейчас выкажет, тем меньше власти он над ней получит.
Кажется, Бергвид тоже думал так. Бесстрашие этой девы, встретившей его стихами вместо слёз, поразило его так, что он не сразу нашелся. Это казалось чудом. У всех мелькнула мысль, не валькирия ли это.
— Кто ты такая? — спросил Бергвид, подойдя к Ингиторе на шаг. Его взгляд торопливо и внимательно осматривал ее, как будто хотел в ее облике найти ответ.
А Ингитора и не могла бы сейчас ответить ему обыкновенно — вселившийся в нее дух говорил стихами, словно это и было ее средством к спасению.
— звонко произнесла Ингитора, и прихотливый дух заставил ее улыбнуться, глядя прямо в темные глаза Бергвида, где темно-коричневым были обведены две огромные черные бездны, два окна в царство Хель.
— Так ты знаешь меня! — сказал он. — И я знаю тебя? — Бергвид на миг показался растерянным, поднял руку, потер лоб. На лбу остался размазанный след полузасохшей крови.
— Ты знаешь ее, конунг, — сказал чей-то голос у него за спиной. Голос показался Ингиторе смутно знакомым, но она не решалась отвести глаз от лица Бергвида. Ей казалось, что это тонкое волшебство держится только на легчайшей ниточке взгляда, а стоит порвать ее — чудовище проснется.
— Ее зовут Ингитора, Дева-Скальд из Эльвенэса, — продолжал голос.
— А, так это ты сочиняла про меня стихи! — воскликнул Бергвид, и глаза его блеснули весельем.
Он обеими руками схватил Ингитору за плечи и резко тряхнул. Она едва не вскрикнула — таким внезапным было это движение. Не меньше испуга в ней было и удивление — какие стихи? Вот уж про кого ей не приходило в голову сочинять!
— Я слышал, пересказывали купцы! — весело продолжал Бергвид, выпустив ее, но его веселье казалось страшным, лихорадочным. У Ингиторы мелькнула смутная мысль, не безумен ли он, и с каждым мгновением это подозрение крепло. — Что-то про то, что от меня бегает конунг фьяллей! Расскажи! Ну!
Он опять тряхнул Ингитору за плечи, а она вздохнула с облегчением.
— Да, такие стихи у меня есть, — сказала она. — Они большей частью про Торварда, конунга фьяллей.
— Вот, вот! — оживленно воскликнул Бергвид. — Расскажи про него! Ты складываешь про него как раз такие стихи, каких он заслуживает! Он и его отец! Говори же, ну!
Не дожидаясь новой встряски, Ингитора отступила на шаг от Бергвида, уперлась спиной в борт и звонко произнесла:
Произнося эти слова, она дивилась прихотливости судьбы. Она отправилась в этот поход как раз для того, чтобы самой прочитать свои стихи тому, кто их не слышал. Только она имела в виду самого Торварда конунга. Могла ли она подумать, что будет читать их Бергвиду Черной Шкуре! И что морской конунг, грозный предводитель орингов, сын бывшего конунга квиттов Стюрмира, наводящий ужас на все племена одним своим именем, будет слушать ее стихи, радостно улыбаясь от удовольствия, показывая крепкие белые зубы в истинно волчьем оскале. В лице его так ясно проступило что-то звериное, что Ингитора подумала, не оборотень ли он.
Но он слушал, и слушало все его грозное воинство. Даже зверя смиряет умело сказанное человеческое слово. И Ингитора ощутила в себе силу смирить кого угодно — оринга, зверя, оборотня, самого дракона Нидхёгг.
— Нам с тобой по пути, — сказал Бергвид, когда она закончила, и крепко схватил Ингитору за руку. Ей вспомнился рассказ Рагнара о железном кольце, которым приковали к мачте Гранкеля Безногого. Ни разомкнуть это железное кольцо, ни вырваться из него не было никакой возможности. — Ты пойдешь со мной!
И раньше, чем Ингитора успела подумать или хотя бы ответить, он поднял ее на руки. Ей показалось, что ее подхватил черный вихрь и понес куда-то; миг — и она оказалась на борту черного корабля. Разбитый «Серебряный Ворон», его мертвая дружина — все осталось позади. Только звон сбиваемых замков раздавался позади нее — золото Хеймира конунга достанется совсем не тому, кому назначалось. Но это уже не занимало Ингитору. Видно, в Аскргорд она теперь попадет не cкopo.
Ингитора ждала, что теперь ее поставят на ноги, но ничуть не бывало. Бергвид держал ее на руках все то время, пока «Черный бык» огибал мыс и приставал к берегу. При этом морской конунг не разговаривал с ней и даже не смотрел на нее, как будто забыл о своей ноше. Но руки его были так сильны, а Ингитора так потрясена всем происходящим, что даже не решалась напомнить о себе или пошевелиться.
Черный корабль подошел к берегу в очень удобном месте, где уже стояли в воде три корабля поменьше. У всех на передних штевнях были вырезаны головы быков. Когда нос корабля вытащили на песок, Бергвид вынес Ингитору на берег и посадил на бревно на опушке леса. Голова у нее кружилась, она нервно оправляла плащ, платье и волосы, стараясь прийти в себя. Когда первое потрясение чуть-чуть схлынуло, она начала осознавать, что попала к самому Бергвиду сыну Стюрмира, имя которого стало именем мстительной злобы. И она одна здесь, даже без Хальта. Куда запропастился альв, она не знала. За него бояться не стоило, но что она будет делать без него? За последние месяцы Ингитора привыкла к его защите и покровительству, а теперь вдруг ощутила себя открытой для всех бед. Так, должно быть, чувствует себя воин, лишившись оружия.
А Бергвид сел на землю рядом с ней и упер блестящий темный взгляд ей в лицо. Ингитора дрожала под этим взглядом. Сейчас в нем не было той жестокости, которую она увидела в первый миг на «Серебряном Вороне», но в любопытстве морского конунга было что-то такое отчужденное, словно на нее смотрел гость из Нифльхейма. Может быть, так оно и было. Ни на чьих руках не было столько крови, никого не обвиняли в таком множестве страшных преступлений. Его смуглая кожа, темные глаза и волосы, редкие среди витинов, делали его еще более не похожим на прочих людей.
— Так это ты объявила себя врагом Торварда сына Торбранда? — спросил Бергвид. Он положил руку на колено Ингиторы, потом стал поглаживать край ее плаща, упавшую прядь волос, как будто не верил своим глазам и хотел убедиться, что разговаривает не с видением. А Ингитору бросало в дрожь от его прикосновений, ей хотелось отстраниться, как от змеи или жабы, но она не смела.
— Я! — ответила она, стараясь сдержать дрожь в голосе.
— А почему? Почему? — с настойчивым любопытством спросил Бергвид. Брови его дрогнули, на лице появилось какое-то мучительное выражение, как будто он искал ответ на необычайно важный для него вопрос. Ингитора снова подумала, что он, верно, безумен. Она всегда боялась безумцев и не умела разговаривать с ними. Но он ждал ответа.
— Он убил моего отца! — твердо ответила она, вспоминая, как впервые стояла перед престолом Хеймира конунга и тоже отвечала на подобные вопросы. Но тогда все было иначе. Тогда на нее смотрели сочувствующие глаза кюны Асты и Вальборг, и конунг обещал ей помощь. А сейчас — что обещает ей эта невольная встреча? При мысли о жене и дочери Хеймира конунга Ингитора едва не заплакала — такими близкими, родными, любимыми показались ей вдруг эти две женщины. Но теперь они были так далеко, словно в другом мире.
— Вот как! — воскликнул Бергвид и сжал ее колено так, что она едва не вскрикнула. — Расскажи, расскажи!
Ингитора принялась рассказывать о ночной битве на Скарпнэсе. Бергвид слушал так жадно, как будто это была история гибели его собственного отца. Лицо его менялось каждое мгновение: на нем были любопытство, ярость, боль, злоба, мстительность, какое-то горячее жестокое удовольствие. У Ингиторы занимался дух от страха: она не боялась чего-то определенного, не ждала от Бергвида какого-то немедленного зла — ее ужасало само ощущение, что этот жуткий человек сидит рядом и прикасается к ней.
А Бергвид скалил зубы, бил кулаком по земле. Однажды он так стиснул руку Ингиторы, что она не сдержала возгласа. Тогда он мигом разжал пальцы и вдруг поцеловал ей руку. Ингитора охнула от удивления, но этот знак почтения и приязни ничуть ее не порадовал. Каждое движение Бергвида Черной Шкуры было необъяснимым и диким.
— И ты мстишь ему своими стихами? — спросил он, едва лишь она закончила. Ингитора кивнула. — Такой способ мести не приходил мне в голову. Пожалуй, он не хуже всякого другого. Дагейда говорила, что умело наложенное заклинание может погубить. Умелый стих тоже может причинить зло, ведь так? Да?
Ингитора не знала, кто такая Дагейда. Слова Бергвида неприятно поразили ее. Никогда раньше ей не приходило в голову, что она ХОЧЕТ ПРИЧИНИТЬ ТОРВАРДУ ЗЛО. Она хотела отомстить ему, да. Но месть — не зло. Месть — это месть, справедливое воздаяние за… за зло, причиненное тебе. А выходит, что это то же самое. Это было неожиданное и очень неприятное открытие.
А Бергвид улыбнулся, его смуглое лицо расслабилось, тяжелые темные веки опустились, на миг его лицо стало совсем бессмысленным. Дух в нем был похож на пламя, в которое неравномерно подкидывают хворост, — он то ярко пылал, то почти затухал. И сидеть рядом с ним, как слишком близко к огню, было страшно.
Но он не выпускал ее руки, как будто боялся, что она вдруг вскочит с бревна и убежит. Именно этого Ингиторе хотелось больше всего на свете, но куда здесь бежать? Весь берег был полон орингами, они вытащили на берег все четыре корабля, развели три больших костра, жарили туши двух оленей, кабана, нескольких косуль. Видно, только хирдманам «Серебряного Ворона» не везло с охотой на Квиттинге, а к орингам покровитель охотников Видар был более благосклонен. И Ингитору это не удивило. Ведь большинство орингов, как она слышала по их выговору, были квиттами, и предводитель их приходился сыном последнему конунгу квиттов. Оринги были своими здесь. Попытайся Ингитора бежать — и десяток цепких троллиных лапок схватили бы ее за платье.
— А хочешь, — вдруг снова заговорил Бергвид, и Ингитора вздрогнула от неожиданности, — хочешь, я дам тебе корабль и дружину? У меня много людей, это, — он окинул быстрым взглядом берег и людей возле кораблей и костров, — это только малая часть. Я дам тебе корабль и дружину, и ты сама сможешь сразиться с Торвардом! Хочешь?
Он дергал Ингитору за руку, как капризный ребенок мать, на лице его была мольба, как будто своим согласием она сделала бы ему великое одолжение. Но Ингитора отрицательно покачала головой. Ей казалось — еще немного, и безумие этого человека захватит и ее.
— Дружину повел бы сын моего отца, если бы он у него был! — сказала она. — А моя сила — это не сила оружия, она другая. И моя месть будет другой.
— Пусть так, — неожиданно легко согласился Бергвид. Лицо его вдруг успокоилось, словно стих ветер, тревоживший воду, и оно стало почти обыкновенным. — Но теперь мы с тобой будем мстить ему вместе. Ты понимаешь это?
Бергвид снизу заглянул в глаза Ингиторе, и в глубине его глаз она увидела неугасимый огонек все того же безумия.
— Ты понимаешь? — Он крепче сжал ее руку, и его горячая рука, твердая и грубая от мозолей, натертых мечом и веслом, казалась Ингиторе неодолимой, как кузнечные клещи. Ей хотелось освободиться, любой ценой освободиться, пока эти пальцы не сожгли и не раздавили ее руку. Не в силах думать ни о чем другом, она быстро закивала головой.
— Да, да! — поспешно ответила она, мечтая только о том, чтобы он успокоился. — Я пойду с тобой.
Да и что еще ей оставалось?
Со стороны моря вдруг стали долетать глухие удары железа по дереву. Бергвид мгновенно оказался на ногах — Ингитора даже не успела заметить, как он вскочил. В нем безусловно были какие-то сверхчеловеческие силы. Ингитора привыкла к обществу Хальта, но Бергвид был совсем другим, рядом с ним было не весело, а страшно.
— Идем! — Он рывком поднял Ингитору с бревна, на котором она сидела. — Идем, я покажу тебе кое-что забавное!
И он быстрым шагом устремился к мысу. Ингитора почти бежала за ним, не поспевая за широким шагом морского конунга. Она все не могла избавиться от ощущения, что это дурной сон. Много лет она слушала пугающие рассказы о Черной Шкуре, в мыслях помещая его где-то между Сигурдом Убийцей Дракона и тем мертвецом Гламом, который проклял Греттира Могучего страхом темноты и тем привел его к гибели. Могло ли ей прийти в голову, что она встретится с Бергвидом наяву? Это казалось сном, но Ингитора не могла определить, когда же начался этот сон. Когда морские великанши играли «Вороном» и бросили его на камни? Когда она смотрела на пасущихся быков Ньёрда? Или еще раньше? Когда?
Бергвид притащил ее на мыс и остановился. Перед взором открывались широкий морской простор и те черные камни, похожие на любопытных червей. «Серебряный Ворон» являл собой жалкое зрелище. Оринги сняли с него все, представлявшее хоть какую-то ценность, — от паруса до резных заслонок на отверстия для весел. Теперь два человека, стоя на носу, с двух сторон рубили топорами передний штевень. Ингитора удивилась, зачем им нужна резная голова ворона, и бросила робкий взгляд на лицо Бергвида.
А морской конунг остановился на берегу и скрестил руки на груди. Он смотрел на «Ворона», и на лице его было спокойное, горделивое торжество, словно этого зрелища он ждал всю жизнь. Он наслаждался видом разграбленного и разбитого «Ворона».
Ингитора смотрела на него, и к чувству страха вдруг примешался слабый отголосок чувства, которого она никак не ждала, — жалости. Фигура Бергвида дышала силой, его плечи были широки, осанка величава. Но лицо его казалось изможденным, он выглядел старше тех тридцати шести лет, которые прожил на свете. Его нос, лоб, скулы были плотно обтянуты кожей, на висках виднелись впадины. Его как будто сжигал какой-то внутренний огонь. Фенрир Волк сидел в его душе и пожирал ее изнутри.
Другие оринги тем временем очищали корабль от тел погибших. Мертвых хирдманов просто сбрасывали с корабля в воду. Ингитора содрогнулась: не слишком-то хорошее погребение. Слезы выступили у нее на глазах, когда она осознала, что эти окровавленные, неузнаваемые тела принадлежат тем, с кем она еще вчера сидела у костра, с кем разделила последние куски хлеба. Нет больше Хьёрта, Ормкеля. У Неспящего Глаза был не очень-то приятный нрав, но он погиб, защищая ее, и до смертного мига остался таким же, каким был, — честным, верным и бесстрашным.
И Эвар, рыжебородый кормчий… Вспомнив Эвара, Ингитора внутренне встрепенулась — ведь он, быть может, не погиб! Она видела, как он перелетел через борт корабля, видела его голову в волнах, когда он плыл к берегу. По нему стреляли, но, кажется, не попали. И если он выжил, то… Ингитора не знала, что тогда, но на душе у нее стало чуть легче от этой мысли.
— Посмотри! — прервал ее размышления Бергвид. Обернувшись, он обхватил ее за плечи и подтолкнул к краю обрыва. У Ингиторы мелькнула паническая мысль, что он хочет сбросить ее в воду, но Бергвид держал ее крепко. Он просто хотел получше показать ей корабль. — Посмотри! Так бывает со всяким кораблем, что придет сюда! Со всяким «Вороном» и со всяким «Козлом» из тех стай, что погубили моего отца и мое племя! Каждый из них лишается людей и даже головы! Этих голов у меня уже сотни! Я все их покажу тебе!
Ингитора поняла, зачем «Ворону» рубят штевень, — видно, Бергвид хочет сохранить резную голову на память о победе. Уже сотни!
— Сложи мне стих об этом! — потребовал Бергвид и крепче сжал ее плечи. — Скорее!
Он встряхнул ее, заглядывая ей в лицо, его горячее дыхание обожгло щеки Ингиторы.
— Пусти! — возмутилась она. Ей надоело бояться. — Я не могу складывать стихи, когда меня все время трясут!
Бергвид с неожиданной покорностью выпустил ее. Ингитора отошла на пару шагов — дальше, она чувствовала, Фенрир ее не отпустит, — оправила волосы, задумалась. Она не ощущала ничего похожего на легкость и свет, наполнявшие ее раньше, когда песни приходили сами. Но голова ее работала ясно, и она была уверена, что сумеет угодить морскому конунгу. Как видно, раньше ему нечасто приходилось радоваться искусству скальдов.
— произнесла она, и Бергвид слушал ее с улыбкой. Лучше бы он хмурился. Улыбка на его лице казалась чудовищной, более страшной, чем самый грозный волчий оскал.
— Конунг, посмотри! — сказал чей-то голос позади них.
И он показался Ингиторе настолько невероятно знакомым, что она позабыла, обо всем и поспешно повернулась. И ахнула, прижимая руки к щекам. Встань перед ней сам Эгир со знаменитым пивным котлом в руках, и то она не была бы так потрясена. Скорее она была готова поверить, что научилась видеть духов, чем что перед ней стоит он сам — Асвард Зоркий. Это лицо, эта худощавая длинноногая фигура были крепко-накрепко связаны в ее памяти с домом, со всем привычным с детства укладом жизни усадьбы Льюнгвэлир. И далеки от кремневых берегов Квиттинга, как небо от земли.
Но это был он, знакомый до белой ниточки старого шрама на скуле. А в руке его покачивалась, сверкая на солнце, узорная золотая цепь Хеймира конунга.
Асвард бросил на Ингитору быстрый взгляд и снова обратился к Бергвиду.
— Посмотри, конунг. Это было на шее у того человека, которого ты убил последним.
Бергвид радостно свистнул и взял цепь у Асварда. Повернувшись к солнцу, он повертел ее, рассматривая и любуясь ее блеском. А Ингитора тем временем во все глаза смотрела на Асварда, и ей хотелось ущипнуть себя, чтобы проснуться наконец! Это уже слишком!
Асвард значительно кивнул ей, словно хотел подтвердить, что он не дух и не сновидение. Ингитора видела, что он сильно изменился: похудел, длинные волосы его были заплетены в косу, как почти у всех орингов-квиттов, и рубаха его была сшита по-квиттингски. Но как он мог сюда попасть?
А Бергвид, хотя и рассматривал цепь, как-то сумел перехватить их взгляды.
— Да, Железный! — вспомнил он. — Ведь это ты мне сказал, кто она такая! Откуда ты ее знаешь?
— Едва ли кто на всем Квиттинге знает ее лучше, чем я, — ответил Асвард. — Ведь я родился и вырос на усадьбе ее отца. Мальчиком я был на пиру, который Скельвир хёльд устроил в честь ее рождения. Я был с ним в его последней битве. Но про это ты уже знаешь.
— Про это я знаю… — повторил Бергвид, рассматривая цепь. — Славный подарок мне привезли.
Ингитора хотела рассказать, что цепь эта не просто дорога и красива, но и обладает волшебными свойствами, но не стала. Бергвиду не так уж и нужно об этом знать. И больше всех чудес Квиттинга ей сейчас хотелось узнать, почему Асвард оставил Льюнгвэлир и как попал сюда. Но расспрашивать при Черной Шкуре она не решалась. Бергвид надел цепь себе на шею.
— Я вижу, ты взял хорошую добычу! — вдруг воскликнул поблизости женский голос — Но это еще не все!
Обернувшись на голос, Ингитора вскрикнула от неожиданности и испуга. Страшным чудесам этого дня, как видно, не будет конца. И мужчины возле нее, не только Асвард, но и сам Бергвид, вздрогнули при звуках этого голоса.
В десятке шагов от них, на опушке леса, стоял под елью огромный лохматый волк, настоящее чудовище, по размерам немногим уступающий лошади. На спине его сидела маленькая женщина с густой гривой тускло-рыжих волос. Глаза ее казались огромными и горели бледно-зеленым огнем. И взгляд этих глаз наполнил Ингитору таким острым, холодным ужасом, которого она еще не испытывала. В них не было злобы — просто из них смотрел чужой, нечеловеческий мир. Так могли бы смотреть гранитные валуны или старые ели, если бы боги вдруг дали им глаза. Эти два существа, женщина и ее волк, были гостями издалека — или же, напротив, настоящими хозяевами нынешнего Квиттинга.
— Что ты застыл, Бергвид! — продолжала ведьма, ибо даже Ингитора, ничего о ней не знавшая, мгновенно поняла, что никем другим и не может быть эта страшная всадница. — Ты не ждал меня увидеть?
Тронув коленями волчьи бока, ведьма подъехала поближе. Ингиторе захотелось попятиться назад, но она не смела пошевелиться. У нее захватило дух, сам воздух моря наполнился болотной кисловатой сыростью. Сразу стало холодно.
— Дагейда! — сказал наконец Бергвид. Голос его звучал по-новому; бросив на него короткий взгляд, Ингитора поняла, что и он, морской конунг, которого боятся все двенадцать племен, сам боится этой маленькой рыжеволосой ведьмы. — Зачем ты пришла?
— Как всегда — чтобы помочь тебе, мой конунг! — ответила Дагейда. — Ты взял только один корабль. Но тут неподалеку есть еще!
В сознании Ингиторы мелькнула тревожная мысль, что потерянный ими «Козел» тоже принесен волнами сюда и теперь может стать очередной жертвой кровожадного «Черного быка». А Бергвид с недовольством поморщился.
— Именем Однорукого, оставь, Дагейда. Мне хватит моей сегодняшней добычи. Если бы я знал, что ты вернешься, то велел бы не выбрасывать тела в море.
Глаза ведьмы сверкнули, на миг превратившись в два сияющих изумруда.
— Кто это говорит «хватит»? Это ты говоришь, Бергвид Черная Шкура? — с напором, со злобной требовательностью заговорила она. — Там, за Лисьим Мысом, стоит корабль, принадлежащий слэттам, пришедший с берега фьяллей! Ты сейчас же поплывешь туда и возьмешь его! И очистишь его от людей, как очистил этот!
— Хорошо, хорошо! — поспешно ответил Бергвид. — Если ты так хочешь.
— Я хочу? — Ведьма насмешливо прищурила глаза. — Это ты так хочешь, Бергвид сын Стюрмира! Это ты поклялся, что ни один корабль фьяллей и слэттов, разоривших землю твоего племени, не пройдет спокойно мимо Квиттинга. А клятвы нужно исполнять. И не выбрасывай все тела в море. Мой Жадный голоден.
— Ты пойдешь со мной?
— Нет. Пусть лежат на берегу. Я приду, когда захочу.
Ведьма хлопнула волка по загривку, и вдруг серый хвост мелькнул меж елями — Всадница Мрака исчезла.
Бергвид вздохнул с облегчением и вытер лоб. Ингиторе тоже стало легче дышать после исчезновения ведьмы. Теперь она стала догадываться, почему Бергвид так силен и неуловим. И что это за внутренний огонь сжигает его.
Из-за Лисьего Мыса слабо тянуло запахом дыма. Так слабо, что в другом месте этот запах был бы незаметен. Но здесь, на Квиттинге, запахи человеческого жилья были редки.
Эвар недолго полежал за камнем, прежде чем показаться. В эти мгновения его душа напоминала весы, где обе круглые чашечки на цепочках почти уравновешены и только чуть-чуть покачиваются вверх-вниз. На одной чаше была осторожность, а на другой — сознание того, что надо торопиться. Он не так уж далеко ушел от того места, где выбрался на берег. А Бергвид Черная Шкура славится тем, что от него мало кто уходил живым. И даже на свой квиттингский выговор Эвар не очень-то надеялся. Он плыл на корабле слэттов — Бергвиду будет достаточно этого, чтобы и его отправить в сети Ранн с перерезанным горлом. Попади Эвар в его руки — и хорошо если его просто зарубят, а не торжественно принесут в жертву Ньёрду. Про человеческие жертвоприношения Бергвида ходило немало слухов, и Эвару вовсе не хотелось проверять их на себе.
А люди на берегу за Лисьим Мысом, похоже, и не помышляли ни о чем таком. Торговая снека на двадцать гребцов была вытащена на песок, люди сидели вокруг черного котла, ветерок разносил дразнящий запах густой каши с салом. Но после всего пережитого запах еды вызвал у Эвара только тошноту.
Ждать было нельзя — «Черный бык» мог показаться из-за мыса в любое мгновение. Эвар поднялся, кое-как отряхнул с одежды сухие хвоинки и мох. Он был весь мокрый и не надеялся внушить мореходам большого доверия. Но выбирать не приходилось.
Он встал из-за камня и медленно пошел к костру, давая людям время заметить его. И его заметили сразу — ведь это не Эльвенэс в разгар летнего торга.
Люди вокруг костра побросали ложки и встали плотным строем, держась за оружие. Все-таки они помнили, где находятся. На Эвара они смотрели с настороженностью, но его это не смутило. Он понимал, что мало похож сейчас на живого человека.
— Во имя Одина и Тора, да пошлют великие боги Асграда вам свои милости, добрые люди! — сразу заговорил он, чтобы доказать хотя бы то, что он не тролль. Сейчас квиттингский выговор рекомендовал его хуже некуда, но другого в запасе не имелось. — Мое имя — Эвар Полмарки, я из дружины Хеймира, конунга слэттов! Мой корабль погиб, и, кроме меня, никого в живых не осталось. Кто вы?
— Мое имя — Халлад Выдра, и мой корабль, слава Одину и Ньёрду, пока цел! — сурово ответил ему хозяин, не снимая руки с рукояти короткого широкого меча. — Что тебе нужно?
— Мне нужно две вещи. Первое — предупредить вас, что за ближайшим мысом, — Эвар махнул рукой на юг, — находится Бергвид Черная Шкура со своими кораблями.
По толпе мореходов пробежала искра движения и тревожного ропота. Халлад нахмурился сильнее. Эта весть его не удивила, но не прибавила доверия к рыжему мокрому троллю.
— И второе: мой корабль звался «Серебряный Ворон», его вел Хьёрт Колесо. Он плыл в Аскргорд и вез выкуп за Эгвальда ярла.
Брови Халлада немного разгладились.
— Мы были в Аскргорде восемь ночей назад. И я видел там Эгвальда ярла и говорил с ним.
— Я думаю, тебе неплохо было бы увидеть его снова. Торвард конунг должен скорее узнать о том, что случилось с выкупом и с его людьми, которых он посылал к Хеймиру конунгу. Я хочу попросить, чтобы вы отвезли меня туда.
— Опять в Аскргорд! — с негодованием воскликнул парень с золотистыми кудрями. — Дядя, сколько можно! Я уже видеть не могу Аскргорда!
— Подожди, Амунди! — остановил его Халлад. — Мы и правда бываем там чаще, чем хотелось бы. Я тоже не слишком-то люблю Торварда конунга и особенно его мать. Но если выбирать между ними и Бергвидом, я бы предпочел Торварда. Плыть в Средний Пролив мимо Бергвида мы все равно не можем.
— Я тоже предпочел бы везти эту новость Хеймиру конунгу, но до него слишком далеко! — продолжал Эвар. — А время сейчас дорого. Золоту все равно, в чьих сундуках лежать, но Ингиторе, дочери Скельвира, я думаю, не все равно…
— Ингитора? — изумленно воскликнул Амунди и подскочил к Звару. — Что ты плетешь про нее, рыжий тролль? Где она?
— Она тоже была на «Серебряном Вороне»! — ответил Эвар, не обижаясь на «рыжего тролля». Судьба Ингиторы была для него важнее. — И я не думаю, что ее убьют. Ее еще можно спасти.
— Убьют! — закричал Амунди и схватился за голову. — Она у Бергвида! Не может быть!
Вид его так ясно выражал отчаяние, что Эвару даже на миг стало его жаль.
— Если тебе не безразлична ее судьба, уговори почтенного хозяина скорее возвратиться в Аскргорд! — сказал Эвар. — Я не числился в друзьях Торварда конунга, но если правда все то, что я о нем слышал, то и он не останется равнодушен к этой вести.
— Сталкивайте корабль! — велел Халлад своим людям. И добавил, когда его люди побежали к «Выдре»: — Видно, не зря тот проклятый ураган принес нас сюда почти от самых берегов Квартинга. Мне самой судьбой назначено привозить конунгу фьяллей вести о Деве-Скальде.
Костер на берегу за Лисьим Мысом погас, даже резкий ветер, налетевший с востока, не взметал от угольного пятна клочьев дыма. Но корабль был еще виден — далеко-далеко, у самого дальнего берегового выступа, виднелось летучее пятнышко сине-зеленого полосатого паруса. Оно было так мало, что его можно было бы закрыть ягодой земляники в вытянутой руке.
Бергвид зарычал, увидев парус так далеко, и Ингитора содрогнулась — это был голос зверя. Так мог бы зарычать тот волк, что носит на спине Дагейду. Оринги тоже увидели парус и сильнее налегли на весла, не дожидаясь приказаний. А Ингитора сжала руки на груди и беззвучно взмолилась сразу ко всем богам земли, неба и моря. Ее переполняла горячая, страстная надежда, что тот неведомый маленький кораблик уйдет невредимым. Не все же силы стихий помогают Бергвиду!
За то недолгое время, пока оринги спускали «Черного быка» на воду и корабль плыл от коварных камней к Лисьему Мысу, Ингитора убедилась, что Бергвид не так уж безумен, как ей показалось поначалу. Его приказания были четкими, говорили об уме твердом, прямом и решительном. И оринги слушались его с таким рвением, какого мог бы только пожелать менее жестокий конунг. Ингитора стояла на носу «Черного быка», под самым штевнем, рядом с Бергвидом — он сам привел ее сюда, и она подумала некстати, что едва ли бы какой-то другой конунг поставил женщину, пускай и скальда, на нос своего лучшего боевого корабля. Она предпочла бы избежать такой опасной чести, но Бергвид вовсе не спрашивал о ее желаниях.
Оглядываясь назад, Ингитора видела не меньше сорока пар весел, и на каждом сидело сейчас по два человека. Для Бергвида, как видно, было делом чести догнать и уничтожить любой корабль, даже самый маленький. Какая добыча могла его ждать там, под тем сине-зеленым парусом? Не добыча была ему нужна, и Ингитора уже начала понимать это. «Ни один корабль слэттов или фьяллей не пройдет мимо Квиттинга!» — говорил ей и сам Бергвид, и та маленькая ведьма, Дагейда. Все страшные подвиги Черной Шкуры, как видно, были подчинены одному — мести за квиттов и их конунга.
Вспомнив о Дагейде, Ингитора боязливо оглянулась. И, словно дух, на еловом мысу ей привиделся образ маленькой женской фигурки верхом на огромном волке. В самом ли деле Всадница Мрака была там или Ингиторе померещилось — она не знала.
А оринги в восемьдесят пар сильных рук налегали на весла, «Черный бык» стрелой мчался по волнам. Море разыгрывалось, волны подбрасывали корабль на могучих спинах, но он скользил по ним легко, словно живое существо.
Но сине-зеленый парус не приближался. Он был так же далек, как и в начале погони, у Лисьего Мыса.
— Ты не догонишь его! — сказала вдруг Ингитора. Она сама подивилась своей смелости, но в то же время непонятно почему была уверена, что это ей ничем не грозит. — Он слишком далеко!
— От моего «Быка» не уходил еще ни один корабль! — яростно ответил Бергвид. — Ты видишь это?
Крепко схватив Ингитору за руку, он показал ей на бычью голову на штевне. Ингитора сердито дернула свою руку, но Бергвид не выпускал.
— Это рога быка из Ньёрдова стада! Сам Ньёрд отдал мне его! Потому мой корабль и зовется «Быком»! Он — из Ньёрдова стада, потому он не боится штормов и не знает себе равных!
— Боги не любят жадных! — сказала Ингитора, глядя прямо в сверкающие глаза Бергвида. — Ты взял сегодня слишком много! Ты взял золотую цепь, которая посвящена Ньёрду! А теперь хочешь и этот корабль!
В ответ Бергвид вдруг сорвал с шеи золотую цепьи с размаху швырнул ее в волны. Ингитора ахнула, но не от жалости, а от восторга — цепь так красиво сверкнула, прежде чем пропасть в серо-зеленых волнах, и размашистая щедрость Бергвида чем-то восхитила ее. Не жаль отдать то, что легко досталось. Но и в жадности предводителя орингов трудно было упрекнуть.
Ингитора смотрела в глаза Бергвиду, произнося эти строки; они дались ей труднее, чем бывало раньше, но она не сбилась и не отвела глаз. Бергвид слушал как зачарованный, и Ингитора даже побоялась, что он не уловит смысла ее стихов. Она закончила, а Бергвид еще несколько долгих мгновений молчал, глядя ей в глаза и железными пальцами сжимая ее запястье. И Ингитора снова вспомнила то железное кольцо.
Наконец Бергвид выпустил ее руку, опустил голову, потом стянул с пальца одно из золотых колец и надел его на палец Ингиторе. Вот и еще один конунг признал ее поэтическое мастерство. И несмотря на всю тревогу, от которой Ингиторе было трудно дышать, она не могла не почувствовать себя польщенной. Угодить человеку, который до этого наслаждался стонами раненых, не менее почетно для скальда, чем снискать одобрение знатока законов и преданий Хеймира, конунга слэттов.
— Мы возвращаемся! — только и крикнул Бергвид, обернувшись к орингам.
И тут же люди кинулись к парусу, «Черный бык» стал поворачивать. Оглянувшись, Ингитора не увидела берега, едва-едва разглядела серо-голубую полоску тумана вдали. Поистине сам Ньёрд подгонял хворостиной своего быка.
Ингитора посмотрела туда, где еще виднелся маленький парус. Теперь он был так далеко, что и цвета его нельзя было различить. Она не могла поверить, что спасла его своими стихами. Что сумела самого Бергвида Черную Шкуру заставить переменить свое решение.
Когда «Черный бык» подходил к берегу, уже начинало темнеть. Ингиторе казалось, что этот день длился долго-долго, целый год. Но едва лишь она осознала, сколько всего за это время случилось, как невероятная усталость навалилась на нее. В изнеможении она опустилась на край ближайшей скамьи. Гребец обернулся, и Ингитора узнала Асварда. Асвард! Но у нее не оставалось сил даже на расспросы, и она только вздохнула. И Асвард ничего не сказал.
На берегу горели костры, рыжее пламя бешено билось на морском ветру. Три корабля с бычьими головами на штевнях чернели на песке, по всему берегу расположились отдыхающие оринги. В темноте их было бы трудно сосчитать, и Ингиторе казалось, что их тысячи, что весь берег занят этим разбойным воинством и ни у одного конунга не найдется сил, чтобы одолеть его.
Бергвид опять отнес Ингитору на берег на руках и посадил на бревно. В нем самом не было заметно признаков усталости, а лицо стало замкнутым, безразличным, каким-то отстраненным. Ингитора с возросшим беспокойством подумала, чем грозит ей близкая ночь. Бергвид знает, что она скальд, но он ведь видит и то, что она женщина.
Ингиторе вдруг стало холодно, она плотнее стянула на груди края зеленого плаща. При этом в ней вспыхнуло воспоминание об Эгвальде, и сердце пронзила болезненная тоска. Как счастлива она была совсем недавно, в Эльвенэсе, когда по вечерам выходила с Эгвальдом пройтись над морем, посмотреть на закатный свет! Как веселы и увлекательны были их беседы, сколько любви и заботы выказывал ей Эгвальд! А она еще воображала себя несчастливой, думала о мести! Вот она перед ней, живая месть! Месть глядела из темных глаз Бергвида, и лик этой мести был страшен! И как далек был теперь Эльвенэс, мирная земля слэттов! Эгвальд ярл уже стал жертвой стремления к мести. И собственная участь казалась Ингиторе страшной. Сейчас она была одинока, как щепка в бушующих волнах. Даже Хальт покинул ее.
Перед ней оказался кусок пышущей жаром оленины. Подняв глаза, Ингитора увидела одного из орингов и покачала головой. Вид и запах жареного мяса вызвал у нее дурноту. Она не ела весь день, но чувствовала себя настолько разбитой, что на еду у нее не хватало сил.
Бергвид куда-то исчез, и Ингитора вздохнула чуть свободнее. Пока его не было видно, для нее наступила маленькая передышка. Она мечтала, чтобы он никогда не вернулся, понимая несбыточность этой мечты. Ей все еще хотелось проснуться. Но она уже начинала верить, что все это, к несчастью, не сон. Никогда еще она не видела таких длинных, таких связных и страшных снов.
— Может, ты поешь хотя бы хлеба, флинна? — тихо спросил рядом с ней знакомый голос. Оглянувшись, Ингитора увидела Асварда с куском ячменного хлеба в одной руке и чашкой кислого молока в другой.
— А где… он? — спросила она, имея в виду Бергвида, но не решаясь произнести его имя. То, чего не хочешь видеть, лучше не называть, и сейчас в ее памяти ожили все предостережения и наставления, вынесенные из раннего детства.
Асвард ее понял.
— В святилище.
— Каком святилище? — изумилась Ингитора. Вид диких еловых пригорков и пустых берегов не сочетался с представлениями о больших человеческих поселениях, возле которых устраиваются святилища.
Асвард сел на землю рядом с ней.
— Здесь неподалеку есть святилище Тюра — Тюрсхейм. Наверное, ты слышала о нем? Говорят, это самое древнее святилище Однорукого на земле. Говорят, на этом месте стояла его усадьба в те времена, когда все двенадцать асов были конунгами в своих племенах… Потому так и называется — не святилище, а Дом Тюра. Говорят, там есть каменное изображение Фенрира Волка с откушенной рукой Тюра в пасти. А еще священный камень, на котором выбиты очертания меча. И из этого камня раздается голос Тюра и предупреждает о бедах. Не знаю, правда ли это. Я там никогда не бывал. Бергвид всегда проводит там ночь после того, как разделается с каким-нибудь кораблем. Он ходит туда один. Больше никого туда не пускают.
— Кто не пускает?
Асвард не ответил, а только бросил короткий взгляд на темное небо. И Ингитора не стала повторять вопрос.
— Так что сегодня ты его, пожалуй, не увидишь, — добавил Асвард. — И пока тебе нечего бояться. Может быть, ты все-таки немного поешь?
Он снова протянул Ингиторе хлеб и чашку. От его последних слов на душе у нее стало чуть полегче, и она почувствовала, что все-таки хочет есть. С благодарным кивком она взяла хлеб и чашку. Что-то показалось ей не так; бросив хлеб к себе на колени и приткнув чашку, чтобы не пролить, она схватила Асварда за руку. Вся его правая ладонь была сплошной зажившей раной. Даже от самого тяжелого весла такого не бывает. И раньше этого не было.
— Что это? — Ингитора подняла на Асварда изумленный взгляд. У нее мелькнула мысль, что и в этом виноват Бергвид, но каким образом? Прежнее жгучее любопытство к судьбе Асварда вспыхнуло в ней и почти прогнало усталость.
Асвард поспешно отнял у нее руку и сжал кулак, даже спрятал руку за спину, дернулся, как будто хотел встать. Ингитора вцепилась в его плечо.
— Нет, не уходи! — взмолилась она. — Асвард! Что это? Как ты сюда попал? Что дома?
— Что дома? — повторил Асвард и вздохнул о чем-то. — Я там не был уже два месяца, но думаю, что там все не так уж плохо. Оттар — хороший хозяин.
В последних его словах Ингитора услышала горькую насмешку, жестокую, не похожую на прежнего Асварда. Свет костра освещал его лицо с заострившимся носом, и в жестких складках возле рта Ингитора видела что-то совсем новое.
— Почему ты здесь? — тихо, но настойчиво спросила она, решив теперь уж непременно добиться ответа. — Асвард! Пойми же! Мне все кажется, что это дикий сон! Мало того, что я сама здесь оказалась, так еще и ты тоже здесь!
Асвард усмехнулся и поднял на нее глаза. Несколько мгновений он рассматривал ее лицо, как будто тоже искал в ней то ли прежнюю флинну Ингитору из усадьбы Льюнгвэлир, то ли новую, Деву-Скальда из Эльвенэса.
— И я хотел сказать то же самое! — сказал он чуть погодя. — Мало того, что я сам здесь оказался, так еще и ты! А ведь все это два конца одной веревки. Я здесь, флинна, как раз потому, что ты здесь.
— Но каким образом?
— Все беды начинаются тогда, когда человек берется не за свое дело, — начал рассказывать Асвард. Голос его звучал с прежней мягкой насмешливостью, которую Ингитора помнила в нем, но она казалась притворной, а в глазах Асварда, в складках возле рта появилась жесткость. — Я был хирдманом твоего отца, не хуже и не лучше других, и не желал другой участи. Но я взялся за чужое ремесло — заделался ясновидящим. В ту самую ночь, перед которой ты ушла к кургану и не вернулась, ты приснилась мне во сне, флинна. И сказала, что уходишь мстить за отца. И даже указала, где лежит то кольцо, которое тебе подарил Оттар. Можешь ты себе такое вообразить?
— Ой, да! — Ингитора охнула и прижала руку к щеке. Ей вспомнилось одно из первых чудес, которыми она была обязана Хальту, — вещий сон, объясняющий матери и домочадцам ее исчезновение.
— И у меня хватило глупости рассказать об этом сне, — продолжал Асвард. — С него все и началось. Кто-то видел, как мы с тобой говорили над морем в то самое утро. Помнишь, может быть, я еще сказал тебе… Да ладно, что теперь вспоминать! — Асвард махнул рукой. — Те слова стоили не дороже приливной пены. Но я много думал потом об этом нашем разговоре, должно быть, поэтому ты мне и приснилась.
— Нет, это я сама! — прервала его Ингитора. — Я сама послала тебе этот сон. Я… я выбирала человека, который мне нравится. Я хотела именно с тобой попрощаться, раз уж мне пришлось так уйти из дома.
— Вот как? — Асвард посмотрел ей в глаза. Он не обвинял, но Ингиторе захотелось попросить у него прощения за то, что послала сон именно ему. Помолчав, Асвард добавил: — Пусть так. Я и не думаю обвинять тебя, запомни это. Я даже рад… Ну, тому, что ты подумала обо мне. Ты не виновата в том, что из этого вышло.
— А что из этого вышло? — тревожно спросила Ингитора. Она уже знала, что не вышло ничего хорошего.
— Оттар был не слишком-то рад. Ведь ты осрамила его на весь Морской Путь, показав, что считаешь его недостойным мстить за Скельвира хельда. Иначе ты не взялась бы за это дело сама. Ну, конечно, мало кто из мужчин обрадовался бы, потеряв такую невесту, как ты. Короче, он решил, что я в сговоре с тобой. Что я помог тебе убежать из дома, а потом собираюсь убежать сам и встретиться с тобой. И уж конечно, мы все это придумали нарочно, чтобы осрамить и оскорбить доблестного Оттара Три Меча.
— Какая гнусность! — возмущенно воскликнула Ингитора. — Такого я не ждала от него! Как ему это только в голову пришло!
— Вот и я сказал примерно то же. А он настаивал на своем. Тогда я потребовал поединка. Не думай, флинна, что я нарочно подставлял свою единственную голову под его три меча, но у меня не оставалось выбора.
— А он?
— А он отказался. Он заявил, что не считает меня достойным биться с ним. И сказал, что если я так хочу оправдаться, то мне нужно понести железо.
Теперь Ингитора поняла, что за страшная рана изуродовала ладонь Асварда, — это след от ожога божьего суда. Лицо ее страдальчески исказилось — ей была невыносима мысль о том, что она своим уходом из дома и дурацким вещим сном обрекла на такое страшное испытание как раз того человека, который был ей милее всех остальных.
Асвард понял ее чувства и помолчал.
— А заживало потом на диво хорошо, — продолжил он чуть погодя, выпустив из рассказа середину, и Ингитора была ему благодарна за это. — Так хорошо, что даже глупому пастуху Финну было ясно — боги меня оправдали. А Оттару хотелось совсем другого. И Торбьёрг-хозяйка смотрела на меня без особой любви. Короче, когда все зажило, мне пришлось уйти из Льюнгвэлира.
— Почему тебе?! Это он должен был уйти! — возмущенно воскликнула Ингитора. — Ведь боги тебя оправдали!
— Перед богами, флинна, свою правоту часто доказать легче, чем перед людьми. Мне было легче уйти. Мне было слишком тошно там. Если даже ты, флинна, ушла мстить за отца, зачем было мне оставаться? Ведь Оттар больше никуда не собирался. Он сказал, что ты первая нарушила ваш уговор и он больше ничего не должен.
— И без него обойдусь! — горячо воскликнула Ингитора.
— Вот и я так подумал! — спокойно подхватил Асвард. — И я пришел к тому, кто поможет мне рассчитаться с фьяллями за Гейра.
На это Ингитора не нашла ответа. Перед глазами ее встала утренняя картина гибели «Серебряного Ворона». И Асвард молчал. Может быть, и он думал о том же.
— Но ты говорил… — начала Ингитора. — Помнишь, тогда, над морем… Ты же говорил, что новой смертью прежней жизни не вернешь. Что платить стоит только жизнью за жизнь, а не смертью за смерть…
— Да, я так говорил, — бесстрастно подтвердил Асвард. И голос его был похож на груду земли и камней, похоронившую умершие слова и мысли. — Человек волен говорить все, что вздумается. Судьба и боги все поставят на свои места, как все должно быть, а не как нам захочется. Ты не возражала мне тогда, но в тот же день ушла, чтобы искать смерти в уплату за смерть. Видно, наши с тобой речи тогда были не слишком умны и стоили недорого.
— Это неправда! — Ингитора не могла слушать его, эти слова, произносимые так спокойно, казались ей ужасными. — Так не может быть.
— Так есть. Оглянись, флинна, вспомни, где ты находишься и как сюда попала. Мне этот страшный сон снится уже третий месяц. Значит, скорее всего, это и есть правда. Даже если тебе это не нравится.
— А тебе нравится?
— Я мог бы выдумать себе сон и поприятней. Но остается принять то, что дано богами. По крайней мере я так решил. А ты… Ты можешь попытаться придумать что-то еще. Ты, я думаю, гораздо сильнее меня.
— Я в этом сомневаюсь, — прошептала Ингитора, плотнее кутаясь в плащ и совсем забыв о куске хлеба, лежащем у нее на коленях. Сейчас она казалась сама себе слабой, как сухая былинка под копытами Ньёрдовых быков.
Бергвида она увидела только утром. Он был первым, кого она увидела, открыв глаза. Он сидел возле костра, один среди спящих орингов, и неподвижным взглядом смотрел в остывший угольный круг. Сейчас он казался спокойным, гораздо спокойнее, чем был вчера. То ли ночь в святилище помогла, то еще какие-то причины, которых Ингитора не знала, но сейчас его глаза были темны и равнодушны. От вчерашнего безумного огонька не оставалось даже искры, и Ингитора снова его не понимала.
Но поначалу все ее опасения были напрасны — Бергвид как будто забыл о ней. После еды оринги стали собираться в путь. Асвард успел шепнуть ей, что вся дружина отправляется в Усадьбу Конунгов. Откуда-то из леса привели несколько лошадей. Одна из них предназначалась Бергвиду, вторая — Ингиторе, а на оставшихся погрузили золото Хеймира конунга и другое добро, снятое с «Серебряного Ворона». Проезжая по берегу следом за Бергвидом, Ингитора бросила взгляд на черные камни. От корабля не осталось и следа. Облизанные волнами камни ждали новой жертвы.
Бергвид ехал впереди, за ним ровным строем по три человека в ряд шла его дружина. При свете дня Ингиторе удалось более верно определить ее численность: здесь были не тысячи, как ей показалось вчера, а человек триста. Но и это было немало. Ее удивляло то, что Бергвид ехал прямо на стену густого ельника, где не виднелось ни одной тропинки. Как он проведет через лес такую большую дружину? Ингитора не очень-то прислушивалась раньше к рассказам о Квиттинге, но знала, что здесь почти нет дорог. Если бы к Усадьбе Конунгов вела хорошая дорога, то дружины ярлов, которых нередко посылали сюда конунги слэттов и фьяллей, давно бы обнаружили ее. Но даже само существование Усадьбы Конунгов подвергалось сомнениям. Похоже, Ингиторе суждено было стать первым человеком из приближенных Хеймира конунга, кто узнает правду. Но что ей даст это знание?
Когда до ельника оставалось не больше трех шагов, Бергвид придержал коня, поднял голову и пробормотал несколько слов. Ингитора не разобрала их, но внезапно увидела, что в стене ельника открывается просвет. Толстые черные стволы расступились, образовав проход, вполне достаточный для отряда. Бергвид первым въехал туда, лошадь Ингиторы сама шла за ним. Весь отряд быстро вошел в ельник. И никто не удивился. Выходит, Бергвиду Черной Шкуре покровительствуют не только морские, но и лесные хозяева! Вот почему он так неуловим! Ингитора вспомнила всадницу на волке, Дагейду. При этом воспоминании дрожь пробежала по ее спине. Лучше обходиться без подобного покровительства.
Эти мысли напомнили ей о Хальте. Где-то он теперь, хромой альв с белым огнем вдохновения в изменчивых глазах? Наверное, вернулся к себе в Альвхейм. Ингитора оглядывалась и понимала, что здесь, в дремучем и темном еловом лесу, где огромные чешуйчатые стволы стоят стеной, а темно-зеленые густые лапы почти не пропускают света небес, жителю Широко-Синего Неба совсем не место.
Изредка в ельнике встречались поляны, целые ряды заросших ям. Бергвид, как будто вдруг вспомнив об Ингиторе, показывал ей эти места, упоминая усадьбы и поселения, когда-то стоявшие здесь. При этом он называл и тех, кто разорил их, — Хеймир конунг, Торбранд конунг. Ингитора почему-то чувствовала себя виноватой во всем этом, хотя тогда ее еще не было на свете.
Изредка они видели над лесом маленькие дымки. Однажды она заметила маленькую усадьбу — две-три постройки, обнесенные земляной стеной. Крыши домов были покрыты дерном, а стены были так низки, что случайный взгляд мог бы принять их за холмики. Квитты научились прятаться. Ингиторе казалось, что в таких домиках должны жить не люди, а лесная нечисть вроде троллей. Не зря квиттов считают наиболее умелыми и недобрыми колдунами из всех двенадцати племен Морского Пути.
Незадолго до вечера ельник кончился, и отряд выбрался на открытое пространство. Оглядываясь, Ингитора не увидела просвета, из которого они выехали. Должно быть, колдовская сила снова закрыла ельник за спиной последнего оринга.
Вдали смутно виднелись горы, но в наступающих сумерках Ингитора не смогла их рассмотреть. Отряд расположился на ночлег посреди вересковой пустоши. Бергвид все время держал Ингитору возле себя, хотя почти не разговаривал с ней и не смотрел на нее. Он оставался по-прежнему спокоен, со своими людьми тоже говорил мало, но слова его походили на заклинание — все исполнялось мгновенно.
Кто-то принес Ингиторе охапку еловых лап, и она села возле костра, подбирая полы зеленого плаща, чтобы не уколоться. Внезапно она заметила, что под вересковыми зарослями чернеет россыпь очень давнего угля. Сначала она подумала, что отряд расположилсяна месте прошлых своих ночлегов.
— Здесь была усадьба Гримкеля Черной Бороды, родича моей матери, — сказал ей Бергвид. — Ее разорил конунг слэттов. Уже после того, как Гримкель пал в битве перед Медным Лесом, убитый фьяллями.
Ингитора промолчала в ответ, но эти слова добавили еще один камень к тяжести на ее душе. Ей уже казалось, что весь Квиттинг представляет собой одно огромное кладбище, где вместо поминальных камней остались вот такие россыпи угля.
— Сложи песню об этом! — потребовал Бергвид.
Ингитора помолчала. Ей пришлось задуматься. Хальта не было с ней в этих сумрачных вересковых пустошах, в темных еловых лесах, и свет Альвхейма с трудом находил дорогу к ее душе.
— медленно выговорила она. Перед глазами ее оживала эта усадьба, которой она никогда не видела: мельтешили рабы, мычали коровы, женщины в белых головных покрывалах спешили через широкий двор с ведерками молока и горшками сливок.
— Еще не все! — снова потребовал Бергвид. — Теперь скажи обо мне, как я сижу над этим углем!
Глаза его грозно вспыхнули в отблеске пламени. По лицу пробежала лихорадочная дрожь, знакомая Ингиторе по вчерашнему дню. Она поняла, чего требует от нее морской конунг.
— закончила она.
— Так будет! — воскликнул Бергвид и ударил кулаком по земле. — Так будет! Пока я жив, им не видать Квиттинга! И во всех землях слэттов и фьяллей не найдется столько людей, чтобы расплатиться с моим родом и моей землей!
Ингитора невольно ахнула — в голосе Бергвида было столько ненависти, что ей не верилось: неужели живой человек может носить такое в себе!
— Ты не веришь! — воскликнул Бергвид и железными руками схватил Ингитору за плечи. Как видно, ему нужно было держаться за собеседника, чтобы не потерять его в бешеном потоке своих мыслей. Ингиторе было больно и страшно, она дрожала. Бергвид кричал прямо ей в лицо, но ей казалось, что он видит не ее, а саму свою судьбу.
— Я не помню моего отца! Его убили, когда мне было два года! Моя мать умерла в рабстве! Моя мать — моя мать, и другой мне не дадут даже боги! Она, дочь ярла, жила среди рабов целых десять лет! Она умерла за жерновом! Вот смотри!
Бергвид выпустил Ингитору и почти отбросил от себя, рванул плащ, так что золотая застежка отлетела, и вытащил из-под рубахи зеленые стеклянные бусы. Странно было видеть такое дешевое украшение на шее морского конунга, мужчины, когда такие бусы носят лишь женщины не из самых богатых. У человека, бросившего в море драгоценную золотую цепь!
— Вот это подарил ей хозяин! — кричал Бергвид, сжимая бусы в кулаке. — До самой смерти у нее было только это, у нее, рожденной носить золото! С ними она умерла! И я буду носить их до самой смерти! Но я позабочусь о том, чтобы всю дорогу до Нифльхейма вымостить головами моих врагов! Все они — спутники моей матери! Всех их она возьмет с собой! У нее будут достойные проводы, как у жены конунга!
Бергвид замолчал, снова спрятал бусы под рубаху. Руки его дрожали, он тяжело дышал. Набросив на плечи плащ из черной шкуры Ньёрдова быка, он стянул его концы на груди, как будто ему было холодно. Его била крупная дрожь.
И Ингитора испытывала к нему в эти мгновения не столько страх, сколько жалость. Она не могла не жалеть его, изнутри сгрызаемого безжалостным драконом, но не могла забыть, что для утоления своей жажды мести Бергвид не шутя, не на словах, а на деле вымостит человеческими головами дорогу в Нифльхейм. А дорога эта бесконечна…
— Ты не устал? — вдруг неожиданно для себя самой спросила Ингитора. Ей показалось, что многолетняя тяжесть мести целого племени, которую нес на себе этот человек, давно должна была пригнуть его к земле. Она сама вдруг испугалась своего вопроса.
Но еще больше напугало ее то, что случилось потом. Бергвид вдруг склонил черноволосую голову к ней на плечо, сильно обнял ее и зашептал едва слышно, и голос его дрожал и прерывался:
— Да, да, я устал! Как я устал! Всю жизнь я нес это все один! Если бы только не она…
Ингитора застыла с огромными от ужаса глазами: объятия самого Фафнира ей казались не так страшны. И этот внезапный приступ жалости к самому себе у Бергвида Черной Шкуры казался ей грозящим какими-то чудовищными последствиями. Этот человек напоминал ей тяжелый камень, подвешенный на веревке и качающийся из стороны в сторону, переходя от ярости к тоске, но и то и другое у Бергвида было чудовищной силы, И чем сильнее толкнешь камень, тем с большей силой он вернется и ударит тебя. Говорят, хитроумные говорлины такой уловкой ловят медведей возле медовых дупел… Чего только в голову не придет!
Бергвид вдруг выпустил Ингитору и сел прямо. Лицо его было спокойно. Охапка хвороста сгорела.
— Когда-нибудь я подарю тебе голову Торварда конунга, — пообещал он.
Вот уже третий человек обещает ей это. Но Ингитору ничуть это не радовало. Перед ее взором возникла эта голова — окровавленная, волосы перепутаны и слиплись, а лицо мертво и настолько страшно, что черты его нельзя разобрать. «Не хочу!» — решительно сказал голос внутри нее, и она едва удержалась, чтобы не произнести этого вслух. Ей казалось, что только здесь, на Квиттинге, возле Бергвида, она стала понимать, что такое месть. Раньше это было только слово. Теперь она увидела лицо мести — и оно оказалось слишком страшным. Желание смерти другому убивает душу.
Вдруг возле леса, неясной черной громадой шумевшего в густых сумерках, на уровне человеческого роста сверкнули два пронзительно-желтых огня, а над ними, чуть повыше, два других, зеленых. Они приближались стремительными скачками. Ингитора вскрикнула и невольно схватила Бергвида за руку — любой живой человек, даже он, казался ей сейчас лучше, чем те страшные ночные гости, чем эта душа мертвого Квиттинга.
И Бергвид вдруг сам сжал ее руку. Ингитора чувствовала, как он напрягся, и с изумлением поняла, что он тоже боится. Он, наводящий ужас на всех живых, боялся существа, которое было еще менее живым и более злобным, чем он сам.
Из темноты выскочила серая тень огромного волка. Со спины его соскользнула серая косматая фигурка с копной рыжих волос. Глаза Дагейды слабо светились зеленым и, казалось, освещали ее бледное лицо.
— Почему ты не привел к Лисьему Мысу тот корабль? — сразу спросила она у Бергвида, вступив в круг света от костра. Ингитора думала, что ведьмы боятся огня, но, как видно, и в этом она ошибалась.
— Я не догнал его, — бросил в ответ Бергвид. Голос его казался сдавленным, как будто ему было трудно говорить.
— Не догнал! — Дагейда издевательски всплеснула руками. — Жадный, ты слышишь, что он говорит? — Она обернулась к своему волку. — Не догнал! Разве зря Ньёрд дал тебе одного из своих быков? Разве ты не знаешь, как склонить к себе его милость?
— У меня на корабле не было никого подходящего! — с недовольством отозвался Бергвид. Даже от ведьмы он с трудом переносил упреки.
— Никого! — подхватила Дагейда. — А она?
Ведьма махнула рукой в сторону Ингиторы, и той стало так неуютно, словно повеяло ледяным дыханием севера. Она еще не поняла, о чем говорят эти двое, но ничего хорошего от их беседы не ждала.
— Она была с тобой на корабле! — продолжала Дагейда. — И она отлично подошла бы! Женщина — лучшая жертва хозяевам моря!
— Ее нельзя! — сурово ответил Бергвид, и Ингитора ощутила к нему нечто вроде слабой благодарности за защиту. — Она нужна мне самому!
— Самому? — с издевкой удивилась Дагейда. — Фенрир Волк! Зачем, скажи во имя Видольва? Разве у тебя мало женщин? В Усадьбе у тебя живет семь или восемь, разве нет? Зачем тебе еще одна?
— Она не просто женщина. Она — скальд. Она поможет мне. Ее отца убил Торвард конунг.
— Вот как?
Зеленые глаза Дагейды обратились к Ингиторе. Несколько мгновений ведьма молчала, рассматривая ее, потом подошла ближе. Ингитора поежилась, ей хотелось оказаться как можно дальше от Всадницы Мрака. А та уселась прямо на землю рядом с ней, каждое движение ведьмы дышало нервным звериным проворством. Ингитора явственно ощущала, что рядом с ней оказалось существо, не принадлежащее человеческому миру, родное по крови валунам и вереску, но не людям.
— Вот как? — повторила Дагейда. — Неужели так? Тебя обидел мой брат?
— Брат? — Ингитора была так изумлена, что не сдержала возгласа. Ей давно пора было перестать чему-либо здесь удивляться, но это было уже слишком.
— Да! — Дагейда засмеялась шаловливо, как молоденькая девушка, заблестели ее мелкие ровные зубки. Изумление Ингиторы позабавило ее. — Он мне брат. У нас общая мать. Хёрдис дочь Фрейвида из усадьбы Кремневый Склон сначала была женой моего отца, Свальнира. А потом она ушла от него к Торбранду конунгу и унесла его меч, Дракон Битвы. Торбранд конунг убил моего отца, а ее взял в жены. А меня оставили здесь. А Торбранду она родила сына. Это и есть Торвард. У нас с тобой общая месть!
Дагейда глянула прямо в лицо Ингиторе, глаза ведьмы сверкнули изумрудами. А Ингитора не могла осознать ее слова, смысл их не укладывался в голове. Общая месть! Что общего может быть у нее с этой душой Квиттинга, с Всадницей Мрака!
— По вине этого рода и ты, и я лишились отцов! — продолжала маленькая ведьма, и Ингитора видела в ее глазах ярость, гнев и боль — чувство, которого увидеть не ждала. — Торбранд конунг погребен здесь, и Дракон Битвы погребен с ним. Торвард хочет получить его, чтобы биться с Бергвидом. Но он его не получит!
— Отдай его мне! — вмешался Бергвид, и по голосу его было ясно, что он завел этот разговор уже не в первый раз. — Отдай мне Дракона Битвы, и я покончу с Торвардом! Пусть он соберет хоть всех фьяллей, способных держать оружие, — я смету их всех! Всех, сколько есть!
Голос Бергвида окреп и налился горячей ненавистью, лицо исказилось яростной судорогой, волосы разметались — он стал страшен, как тогда на «Серебряном Вороне».
— Не дам! — спокойно и холодно сказала Дагейда, и яростный порыв Бергвида мгновенно утих. — Не дам! Если он попадет в руки человека, то сможет попасть и в руки Торварда. А я знаю, на что способен мой брат. Нет уж, пусть Драконом Битвы владеет мертвец! Я стерегу его получше, чем даже Фафнир, этот чешуйчатый слизняк, стерег свое золото. И пока жива дочь Свальнира, человеческие руки не коснутся его меча!
Несколько мгновений Дагейда и Бергвид напряженно смотрели друг другу в глаза, а потом человек отвел взгляд. А ведьма усмехнулась.
— Сражайся, мой конунг. Твоя Волчиха неплохо служит тебе, ты не заставляешь ее голодать! — Дагейда кивнула на секиру Бергвида, которую он всегда держал под рукой. — И береги Деву-Скальда, раз уж она досталась тебе. Она может многое. Я вижу, она может даже больше, чем сама о себе знает. Она поможет тебе… Если захочет.
Произнося эти слова, ведьма поднялась на ноги и махнула рукой. Волк ее мигом оказался рядом и припал к земле. Дагейда привычно вскочила ему на спину и вцепилась в густую шерсть на загривке. Волк легко поднялся на лапы и одним неслышным прыжком вылетел из круга света. И растаял во тьме, как видение. Даже вереск не шуршал под его лапами. Желтых огней его глаз больше не было видно. Были они здесь, Всадница Мрака и ее страшный скакун? Или это были лишь видения, отраженные образы мстительной злобы?
Бергвид вздохнул с облегчением, когда ведьма исчезла. В ней он видел отражение своей собственной мести, только еще более жестокой и неумолимой. Она давала ему силы, но она же ужасала его, приоткрывая черные бездны, жившие в его истерзанной душе.
Ингитора молчала. Она ощущала себя в плену страшных холодных сил, в который она угодила по собственной воле. Разве не она все эти месяцы растила в душе ненависть к Торварду конунгу и желала отомстить ему смертью за смерть? В Дагейде она увидела себя саму, и ей было страшно, словно она стояла на краю Нифльхейма и смотрела вниз, туда, где черная ледяная река несет тела изменников, предателей и убийц прямо в пасть дракона.
Бергвид вдруг взял ее за плечи и повернул к себе. Ингитора глянула ему в глаза, словно в ту самую бездну. В это мгновение она ненавидела его гораздо сильнее, чем когда-то Торварда конунга, ненавидела само стремление к мести, которой он посвятил свою страшную жизнь. Она больше не боялась его. Ненависть не оставляет места для страха.
И Бергвид вдруг отшатнулся, выпустил ее и почти отбросил от себя. В глазах его вспыхнул страх, но это был страх безумия. И он прошептал одно слово — имя той, чье отражение он увидел в глазах Ингиторы:
— Дагейда!
К вечеру следующего дня отряд подъехал к Усадьбе Конунгов. Ингитора вспомнила описание этого места, которое слышала в Эльвенэсе от старых хирдманов Хеймира конунга, — пригорок над озером, таким широким, что дальних его берегов не было видно. Оно называлось Озером Фрейра, и каждый год в День Высокого Солнца вон с того берегового выступа сбрасывали в жертву Светлому Вану лучшего коня. Только хирдманы рассказывали, что усадьба Стюрмира конунга была сожжена и разрушена до основания, а Ингитора видела крепкую бревенчатую стену, а над ней дерновые крыши нескольких длинных домов. Над пригорком тянулись серые полоски дыма — здесь жило немало людей.
Конунга здесь ждали, столы в большом доме уже были накрыты. Ингитору провели к женскому столу. На нее с жадным любопытством устремилось несколько десятков глаз, и она вспомнила слова Дагейды о множестве женщин, которые живут в усадьбе Бергвида. Но теперь Ингитора уже меньше боялась, что морской конунг и ее собирается принять в число своих жен. После ночного появления Дагейды он стал посматривать на Ингитору со смутной неприязнью. Он по-прежнему требовал от нее стихов о том, что занимало его душу и мысли, но только стихов. И Ингиторе очень нравилось то, что он видит в ней скальда, и только скальда.
Самое почетное место за женским столом занимала молодая женщина, миловидная, с рыжеватыми бровями и ресницами и розовым тонким румянцем на щеках. Мельком оглядев ее, Ингитора подумала, что в жилах этой женщины есть уладская кровь. Несколько веснушек на тонком аккуратном носу подтверждали это. Одета уладка была в тяжелый плотный шелк с золотой вышивкой, в которой Ингитора без труда признала работу женщин Эльвенэса. Но это ее ничуть не удивило. На шее хозяйки стола она заметила золотое ожерелье из тех, что она везла для выкупа за Эгвальда. Видно, и все остальное добро в этой усадьбе шло из того же источника — грабежа. Но теперь Ингитора хотя бы знала, которая здесь хозяйка.
— Бергвид сказал мне, что ты скальд, — сразу обратилась к ней уладка. По выговору ее можно было отнести к племени тиммеров. — Это правда? Я никогда не видела женщин-скальдов.
— Я тоже раньше не видела, — ответила Ингитора. Хозяйка держалась просто и дружелюбно, и Ингитора почувствовала себя свободно. — Как видно, я первая. Но это правда.
— Но он не сказал мне, как тебя зовут, — продолжала хозяйка.
— Меня зовут Ингитора дочь Скельвира.
— Откуда ты?
— Из Эльвенэса.
— А Эльвенэс — это где? — с детским простодушием спросила хозяйка.
Ингитора посмотрела на нее с недоумением. По возрасту хозяйка была на несколько лет старше ее — как же она может не знать таких простых вещей?
Та заметила ее удивление и смущенно улыбнулась.
— Тебе странно, что я так мало знаю? Но я… Я живу здесь уже восемь лет и почти ничего не знаю о том, что делается в других племенах. А раньше… Раньше я знала только свой коровник и жернова.
Ингитора двинула бровями, с трудом сдержав возглас.
— Да, я была рабыней, — с мягким смущением подтвердила хозяйка. — Забавно, правда? Я родилась рабыней, моя мать была пленная уладка, а отцом — кто-то из хирдманов Хререка Крутолобого, я даже не знаю кто. Наша усадьба называлась Березовый Пригорок. От нее было три дня пути до Леннлунда — там живет конунг тиммеров Ормульв.
— Эйвинд сын Ормульва, — поправила Ингитора. — У тиммеров уж три года как сменился конунг. Ормульв умер, простудившись.
— Вот как? — Хозяйка удивилась. — Бергвид мне ничего не говорил. Правда, я не спрашивала. Я никогда не видела конунга Ормульва. И вообще никаких конунгов, кроме Бергвида.
— А как же ты попала сюда?
— Хререк выдал свою дочь замуж за Асмунда из усадьбы Дубовая Гора. А меня дал ей в приданое. А в море его корабль захватил Бергвид. Всех мужчин он убил, а женщин взял себе. Мою хозяйку Бергвид подарил кому-то из своих людей, я больше ничего о ней не знаю. А я понравилась ему самому. Странно, правда?
Хозяйка мягко улыбнулась, склонила голову к плечу — она и правда, как подумала Ингитора, искренне удивлялась, что понравилась Бергвиду, когда рядом была ее флинна, дочь хельда. Должно быть, раньше она была бледна, худа и считалась очень некрасивой. Но Бергвид был не в своем уме, и понять его предпочтения Ингитора даже не пыталась.
— Меня зовут Одда, — внезапно добавила хозяйка. — Теперь он зовет меня своей женой, ну, с тех пор как…
Она запнулась и посмотрела на свой живот. Ингитора уже заметила, что Одда ждала ребенка и до срока оставалось месяца три.
— Понимаешь, ни у кого из них нет детей, — шепнула Одда, бегло оглянувшись на других женщин заэтим столом. — И ни у одной никогда не было. Бергвид даже думал, что у него не может быть детей. А потом оказалось, что может. Тогда он посадил меня на самое высокое место и велел всем называть меня кюной. Он даже обещал, что, когда ребенок родится, он отведет меня в святилище и на кольце поклянется… Ну, чтобы я была ему как настоящая жена.
Ингитора смотрела на нынешнюю кюну квиттов со смешанным чувством изумления и жалости. Рабыня, не знавшая отца, названа кюной потому, что носит ребенка конунга, но за все эти годы так и не отвыкла от чувства униженности, не научилась даже говорить как следует. О бедный, бедный Квиттинг!
— Так может быть, как ты думаешь? — Кюна Одда вопросительно заглядывала в глаза Ингиторе своими светло-карими, золотистыми глазами, и взгляд ее вдруг напомнил Ингиторе добрую, ласковую желтую собачонку, жившую у них в Льюнгвэлире. — Я вижу, ты знатного рода, ты все знаешь, не то что я. Как по-твоему — это может быть?
— Может! — уверенно ответила Ингитора. Сейчас она и правда ощутила себя умной и знающей. Когда ей было пять лет, она и то могла на память перечислить все двенадцать племен Морского Пути, их конунгов и усадьбы конунгов. — Для каждого конунга очень важно иметь наследника. Если ты станешь матерью его ребенка, Бергвид обязательно возьмет тебя в жены. Тогда он поклянется на кольце, что будет заботиться о тебе всю жизнь, а может быть, даже отошлет от себя других женщин.
— Да нет, зачем? — Кюна Одда повела плечом. — Пусть они тоже.
Как видно, она не знала, что такое ревность. Мать-уладка правильно учила жить свою дочь. Только она готовила ее к жизни рабыни, а не кюны.
— А ты, значит, скальд? — тем временем начала расспрашивать Одда. — Ты складываешь стихи и песни? Расскажи мне что-нибудь! У нас здесь не бывает скальдов, я слышала стихи только дома, в Березовом Пригорке. У нас там был один старик, Глумкель Селедка… Смешное прозвище, правда? Так вот он как выпьет, так начинал рассказывать и про богов, как Фрейр сватался к Герд, и про то, как Сигурд Убийца Дракона встретил валькирию. Только я мало что помню. Он все время путался. Я так и не поняла, кто же все-таки женился на той валькирии?
Кюна Одда простодушно болтала, вспоминала родную усадьбу, рассказывала о здешних новостях. Ингитора слушала ее и с ужасом думала: неужели ей тоже придется жить здесь, над Озером Фрейра, никуда не выходя и не зная, что делается на свете? Бывшая рабыня, избавленная от тяжелой работы, живущая в довольстве и даже в почете, считала себя здесь совершенно счастливой. Но Ингиторе такого счастья было мало. Стихи для Бергвида давались ей с трудом. Если она поживет здесь еще немного, то не сможет связать и двух слов. Что же с ней будет?
Украдкой она посматривала в середину гридницы, где сидел на почетном сиденье конунга сам Бергвид Черная Шкура. Он много пил и почти ни с кем не разговаривал. А оринги кричали, пели, боролись на свободном месте между столами, и шум стоял такой, что Ингитора и Одда едва могли слышать друг друга. Ингиторе хотелось схватиться за голову от безнадежного отчаяния. Она была поймана в плен и заключена так же безысходно, как на дне морском.
Торвард конунг сидел за столом, положив руки на скатерть, и смотрел на вход в гридницу. Хирдманы за двумя длинными столами по сторонам палаты уже ели, рабыни разносили хлеб и пиво. Только Торвард чего-то ждал. Кюна Хёрдис с середины женского стола бросилана него косой насмешливый взгляд.
Через порог перепрыгнула Эйстла, очевидно уворачиваясь от подзатыльника. Ее появление встретили смехом — пока в Аскргорде не было Ормкеля, девчонка позволяла себе больше, чем при отце.
За Эйстлой в гридницу шагнул Эйнар Дерзкий.
— Он не пойдет! — объявил Эйнар Торварду. — Говорит, что если он тебе нужен, то иди к нему сам. И что он никогда не сядет с тобой за один стол и единственная встреча, которой он желал бы, — новая встреча на поединке.
По гриднице пробежал громкий негодующий ропот. Сын Хеймира слишком много себе позволяет!
Лицо Торварда осталось неподвижным, а рука вдруг сжалась в кулак и сильно ударила по столу. После этого Торвард закусил нижнюю губу и отвернулся. Его сильно задевали упрямая враждебность Эгвальда и его решительное неприятие всяких попыток примириться. Отказом делить с Торвардом кусок хлеба Эгвальд настойчиво твердил, что примирение между ними невозможно. Торварда злили и раздражали эти ответы, ему казалось, что гордый сын Хеймира унижает его отказом сесть с ним за стол, как будто считает это недостойным. Не раз Торварду приходило в голову, что можно бы заставить слэтта уважать победителя, но он морщился и гнал прочь недостойные мысли. Обидеть пленника, не способного постоять за себя, — позор. А в том, чтобы обижать пленившего тебя, никакого бесчестья нет, и Эгвальд широко этим пользовался. В другое время Торвард, может быть, только посмеялся бы. Но презрительно гордые ответы Эгвальда явно перекликались с позорящими стихами Девы-Скальда из Эльвенэса и ранили Торварда унижающим чувством стыда.
Эйнар сел на свое место, взялся за еду. Хирдманы и женщины украдкой посматривали на конунга, но никто не смел обратиться к нему. В душе каждый удивлялся смелости или безрассудству Эгвальда ярла — скорее здесь было последнее. Где это видано, чтобы пленника звали за хозяйский стол, а он отказывался? Ведь Торвард конунг мог, если бы пожелал, отвезти Эгвальда на первый же рабский торг с веревкой на шее. А тот все не хочет понять, что уже почти месяц живет в плену и должен смирить свою гордость.
— Где Сигруна? — Взяв себя в руки, Торвард оглядел край женского стола. Лекарку достаточно уважали в усадьбе, чтобы кюна Хёрдис позволила ей сесть с собой за стол. Но Сигруны не было видно.
— Она в хлеву! — крикнула Эйстла, успевавшая всех и все приметить. — Там корова вот-вот отелится!
— Живо за ней! — Торвард мотнул головой.
«За коровой?» — непременно спросила бы Эйстла и даже открыла рот, но еще раз глянула в лицо конунгу и прикусила язык, молча метнулась к порогу. Давно обитатели Аскргорда не видели своего конунга таким сердитым.
— Это все она! — шептали женщины на ухо друг другу. — Та Дева-Скальд из Эльвенэса! Это она порочит конунга своими дрянными стихами и насылает на него порчу!
— А хотелось бы знать — она молода? Красива?
— Вот уж чего я не думаю! — сказал Хермунд Росомаха, расслышав болтовню за женским столом. — Зачем молодой красивой девушке знатного рода еще и ломать голову над стихами? Она и без них может получить все, что захочет!
— Ты забыл, мой друг Росомаха, что она — не простая девушка! — ответил ему Эйнар Дерзкий. — Она ведь хочет получить не что-нибудь, а голову нашего конунга!
— Вот еще! — возмущенно заговорили сразу несколько хирдманов. Разговоры о Деве-Скальде велись с тех самых пор, как о ней рассказал Болли Рыжий, и многие считали, что Торвард конунг уже давно мог бы придумать способ заставить ее замолчать. — Вот погодите — скоро она будет здесь с выкупом за Эгвальда ярла, и тогда…
— Замолчите! — коротко приказал Торвард, и все разговоры в гриднице стихли.
Торвард тоже немало думал о дочери Скельвира. Он с нетерпением ждал встречи с ней. Не задаваясь вопросом, молода она или не очень, красива или безобразна, он хотел одного — взглянуть ей в глаза и потребовать ответа, кто рассказал ей, будто он проглотил стрелу, прячется за спинами женщин, бегает от Чёрной Шкуры и все такое прочее. Кто дал ей право позорить его на весь Морской Путь? Иногда, ворочаясь без сна по ночам, он готов был убить ее, несмотря на то, что убить женщину — позор. Лучше так, чем всю жизнь терпеть ее насмешки! В Эльвенэсе каждый день бывает множество кораблей, скоро все двенадцать племен запоют: «Конунг, стрелу проглотивший…» Воображая ее себе на разные лады, Торвард конунг по полночи обращал к ней воображаемые гневные речи, выслушивал ответы, то путаные и сбивчивые, то заносчивые и враждебные. Она снилась ему по ночам, но лица ее он не мог разглядеть. И самой страстной мечтой его стало увидеть ее. Но при этом он не выносил, чтобы о ней говорили в усадьбе. Он хотел, чтобы все о ней забыли, словно ее никогда не было на свете, но сам все время думал о ней, как будто она стояла за его плечом. Искусство слова может исцелить, а может жестоко ранить. И в иные дни Торварду казалось, что никто другой, как он, не испытал этого на себе.
Вернулась Эйстла, за ней шагнула через порог сутулая фигура Сигруны с коротким серым платком на голове. На ходу лекарка вытирала руки клочком сена.
— Чего тебе нужно, конунг? — неприветливо спросила она, остановившись возле порога. Ей казалось негожим отрывать ее от коровы ради конунга, который вовсе не болен.
— Я хочу спросить тебя об Эгвальде ярле! — сказал Торвард, не обижаясь. На блаженных и дураков обижается только дурак. — Здоров ли он теперь?
— Он никогда не будет здоров! — с непреклонной суровостью ответила Сигруна. — В нем слишком много злобы и гордости. Они грызут его, как два злющих дракона, изнутри и не дают быть здоровым.
— Ты говоришь о его душе, — сказала кюна Хёрдис. — А мой сын спрашивает о его теле.
Сигруна посмотрела на нее с недоумением — ей странно было слышать такие речи от колдуньи.
— Это одно и то же, — все-таки пояснила она, снова глядя на Торварда конунга. — Пока его душа не успокоится, его телу не бывать здоровым.
— А что же нужно его душе? — спросила кюна Хёрдис.
Но лекарка смотрела только на Торварда, как будто не слыша слов его матери.
— Твоей крови, конунг, — ответила она наконец.
Наутро Торвард конунг подошел к корабельному сараю, где сидел с частью своей дружины Эгвальд ярл. Эгвальду уже предлагали перейти в другое помещение, более подходящее сыну конунга, но он пожелал остаться со своими людьми. Это могло быть подсказано страхом чужого места и предпочтением держаться своих, но Торвард, не склонный думать о людях плохо, даже если это враги, в глубине души нашел это решение достойным уважения.
Кивком велев сторожившим пленников хирдманам снять замок и засов, Торвард встал на пороге сарая. Пленники, бледные и заспанные, неохотно поднимали головы ему навстречу. В сарае было душно, пахло прелой соломой, свет из открытой двери освещал сарай, а дальше начиналась полутьма, полная лениво шевелящихся человеческих тел.
— Где Эгвальд ярл? — громко спросил Торвард, стараясь разглядеть людей в полутьме сарая. — Он хотел, чтобы я сам пришел к нему. Я пришел.
— Я не так неучтив, чтобы заставлять гостя стоять на пороге! — раздался из глубины сарая насмешливый голос, и из группы сидящих и лежащих слэттов показался Эгвальд. — Заходи, Торвард сын Торбранда. Подушки из куриных перьев твои женщины сюда не принесли, но охапку соломы могу тебе предложить.
За месяц, проведенный в плену, Эгвальд сын Хеймира сильно изменился. Он похудел и побледнел, почти не видя солнечного света, на щеках его отросла негустая светло-золотистая бородка, светлые волосы свалялись. Вместо старой рубахи, порванной и окровавленной, женщины Аскргорда дали ему другую, из простого небеленого холста. Но те, кто хорошо знал Эгвальда, нашли бы в нем еще больше перемен. Его юное лицо стало суровым, прежний задор в светлых глазах сменился цепкой настороженностью хищной птицы. Он не хотел принимать своего унижения и все помыслы сосредоточил на том, как отомстит за него. Как и когда он выберется из душного корабельного сарая, каким образом снова обретет силы сразиться с конунгом фьяллей на равных, Эгвальд не знал, но не хотел верить и не верил, что боги и удача от него отвернулись. Даже сейчас он оставался сыном конунга.
— Спасибо и за то, но я хотел не сидеть у тебя в гостях, а позвать тебя прогуляться на воздух, — ответил Торвард. Он говорил спокойно, не желая показать, что злая насмешливость Эгвальда не оставляет его равнодушным. — Выйдем. — Он отошел от порога сарая и кивнул Эгвальду наружу. — Можешь взять с собой несколько твоих людей. Но не больше десяти.
— Зачем мне столько? — высокомерно отозвался Эгвальд, подходя к порогу. — Не думаешь ли ты, что я боюсь?
Этого Торвард не думал. Подумать так означало оскорбить самого себя. Неужели он сочтет самого себя способным причинить вред безоружному пленнику?
Вслед за Торвардом Эгвальд шагнул за порог, но тут же вцепился обеими руками в дверные косяки. От обилия света и воздуха, ударивших ему в лицо, голова его закружилась. Блеск серо-голубой воды Аскрфьорда и каменистый противоположный берег, длинные горные цепи вдали поплыли и закачались перед взором. Ему понадобилось несколько мгновений, чтобы прийти в себя.
А Торвард быстро окинул своего пленника внимательным, пристальным взглядом. Конечно, нынешний Эгвальд ярл был не тот, что месяц назад с палубы «Ворона» обещал ему скорую смерть, но и на немощного калеку он тоже не походил. По движениям его правой руки не заметно было, чтобы рана сильно беспокоила его. Сигруна — умелая лекарка, да и времени прошло немало. И все же Сигруна назвала его больным, а она ничего не говорит зря… Как видно, она умела видеть лучше своего конунга.
— Куда ты поведешь меня? — спросил Эгвальд, справившись с головокружением и открыв глаза.
— На площадку для упражнений! Впрочем, можно и здесь, если тебе нравится.
— Что нравится?
— Ты еще вчера сказал, что хочешь встретиться со мной только в битве. Эйнар верно передал мне твои слова? Так вот — наш новый поединок может состояться прямо сейчас. Нравится тебе это?
Эгвальд выслушал его и криво усмехнулся:
— Очень даже нравится! Это доказывает, что я не ошибался в тебе. Из этого вышли бы отличные стихи… Ты полон сил, а я едва стою на ногах. Солнечные лучи чуть не опрокинули меня! Ай да Торвард конунг! Знала бы…
Внезапно Эгвальд прикусил губу и нахмурился. Он не хотел упоминать при Торварде ту, о которой думал больше, чем об отце и матери.
— Да, вышли бы отличные стихи, если бы Дева-Скальд узнала об этом! — подхватил Торвард.
Эгвальд напрягся, готовый броситься на него при первом непочтительном слове об Ингиторе. А Торвард продолжал:
— Но только если бы она хоть раз изменила свое обыкновение и рассказала обо всем так, как было на самом деле. Да, ты сейчас и правда не особенно годишься мне в противники. Я предлагаю тебе вот что. Как тебе нравится этот меч?
С этими словами Торвард кивнул Эйнару, и тот подал Эгвальду меч, не очень длинный и тяжелый, но умело выкованный и остро отточенный. Эгвальд осторожно взял его, как будто ждал подвоха, и стал осматривать.
— А мой меч будет деревянным, — продолжал Торвард, и Эгвальд поднял на него изумленный взгляд. — Да, — спокойно подтвердил Торвард, — вроде тех, какими забавляются малые дети. Думаю, это уравняет нас с тобой.
Эгвальд молчал, глядя ему в лицо, пытаясь понять,что задумал его противник, чего он хочет добиться этим поединком, то ли благородным, то ли просто нелепым. И Торвард добавил:
— Лекарка сказала, что тебя успокоит только моя кровь. Так ты получишь ее, если боги и удача на твоей стороне. И больше слэтты не станут говорить, что я украл у вас победу с помощью боевых оков моей матери.
Эгвальд скривил уголки рта. Ему не хотелось говорить вслух о том, о чем он сейчас подумал. Все-таки это решение Торварда не могло не заставить его призадуматься.
— И я клянусь тебе, — Торвард вытащил из-под рубахи маленький кремневый молоточек, висевший на ремешке у него на шее, и показал Эгвальду, — что ни моя мать, ни другие колдовские силы не будут помогать мне. Пусть меня поразит своим молотом сам Тор Громовик, если я не буду рассчитывать только на свои собственные силы!
Произнося эти слова, Торвард ощутил где-то в глубине своего существа сильный внутренний трепет. Его клятву услышали боги. Регинлейв не придет, даже если ее помощь будет нужна. И где-то глубоко кололо горячей иглой сомнение — а хватит ли ему для божьего суда этих самых собственных сил? Многие годы Торвард связывал образ силы с образом отцовского меча, который так и остался для него недоступен. И если боги не хотят отдать ему Дракона Битвы, так, может, они не очень-то благосклонны к нему? А без благосклонности богов берсерк не устоит даже против маленького мальчика. Как без уверенности в себе. Снова вспыхнули перед ним зеленые, ехидно-мстительные глаза Дагейды, и ее же голос, полный сладкого яда, запел: «Сын его ныне трусливо…» Торвард конунг был молод, здоров и крепок, но где они, его силы?
— Чего ты хочешь? — спросил наконец Эгвальд, глядя прямо в глаза Торварду.
— Я хочу одного: чтобы ты и… и та, что послала тебя сюда, сами могли убедиться, сколько правды в тех стихах, — жестко ответил Торвард.
Эгвальд молча взвесил меч в руке. Этого объяснения было достаточно. Каждый имеет право отстаивать свою честь, и Торвард конунг избрал для этого не худший путь.
— Я думаю, здесь хорошее место, — сказал Эгвальд.
Хирдманы дали каждому из них по щиту, и они заняли места напротив друг друга.
— Твой удар первый, — сказал Торвард. — Ведь я вызвал тебя.
— Вот еще! — Эгвальд усмехнулся. — Я вызвал тебя еще с месяц назад. Опередить меня в этом тебе уже не удастся. Твой удар первый!
Не споря больше, Торвард ударил своим деревянным мечом. Эгвальд отбил удар и ударил сам, но Торвард встретил клинок щитом и отвел вниз. Он был осторожен, пробуя, много ли сил сохранил Эгвальд.
Эгвальд тоже не спешил кидаться вперед. То ли он был слишком слаб после раны и месяца взаперти, без свежего воздуха, движения и ежедневных упражнений, то ли его сковывала мысль о том, что оружие противника ненастоящее и не способно причинить ему вред. И собственный меч казался ему все более тяжелым. Он надеялся, что сохранил больше сил!
Оба противника осторожно двигались по каменистой площадке перед корабельным сараем, то наступая друг на друга, то отступая. Хирдманы вокруг молчали, слышался только глухой стук от ударов оружия о щиты.
Сначала Торвард стоял спиной к фьорду, но в ходе поединка они поменялись местами, и теперь за спиной у Торварда был корабельный сарай, а у Эгвальда — блестящая полоса фьорда. Корабельные сараи стояли ближе к морю, чем усадьба, отсюда было видно и устье длинного узкого Аскрфьорда, и море за ним.
И вдруг Эгвальд заметил, что его противник стал между ударами посматривать куда-то мимо его плеча, за спину. Это слегка встревожило Эгвальда: во время поединка уж очень неприятно не знать, что делается у тебя за спиной, когда противник об этом знает. Но то, что Торвард видел, поначалу никак не влияло на ход поединка, только черные густые брови Торварда сомкнулись круче.
И вдруг Торвард на мгновение замер. В настоящем бою это могло бы стоить ему жизни. Но Эгвальд, так же внимательно наблюдавший за его лицом, как сам Торвард за берегом фьорда, тоже замер. А Торвард отскочил назад и поднял щит над головой. Глаза его смотрели мимо Эгвальда на фьорд.
Эгвальд обернулся. В горловину фьорда неподалеку от них входил корабль — небольшая торговая снека на двадцать гребцов. Парус был свернут, но и без паруса оба они узнали корабль, узнали голову выдры на его переднем штевне.
— Не зваться мне сыном колдуньи… — пробормотал Торвард, сам не зная, отчего вдруг накатило на него тяжелое предчувствие еще неизвестной беды. Могли быть десятки причин, по которым Халлад Выдра, уплывший дней десять назад к землям раудов и слэттов, мог вернуться с полдороги. Десятки причин. Но Торвард был уверен, что возвращение Халлада имеет к нему, Торварду конунгу фьяллей, самое прямое отношение и ничего хорошего ему это не обещает. И ему вспомнилась мать. Сейчас было одно из тех тяжелых и редких мгновений, когда в душе Торварда просыпались какие-то глухие отголоски ее чудесных способностей.
Эгвальд опустил меч. В его роду не было колдунов, не было даже ясновидящих, но в это мгновение он решительно и безоговорочно поверил изменившемуся лицу своего противника. Прибытие этой маленькой снеки стоило того, чтобы два конунга отложили свой поединок.
На другой же день после приезда в Усадьбу Конунгов над Озером Фрейра Бергвид Черная Шкура снова уехал куда-то. Кормчий «Черного быка», которого Ингитора успела заметить и запомнить, остался в усадьбе, и она решила, что Бергвид отправился куда-то во внутренние области квиттов. О ней он даже не вспомнил, и никакое внимание конунга не могло бы порадовать Ингитору больше, чем это полное забвение. Асварда тоже не было видно, и это ее огорчало. Единственный близкий человек, знакомый с детства, сейчас приобрел для нее огромную ценность.
В Усадьбе Конунгов всего было вдоволь, рабы и женщины обращались с Ингиторой сдержанно и почтительно — должно быть, оттого, что еще не поняли, какое место она займет при конунге. Ей не мешали ходить по усадьбе где вздумается, но за ворота выпускали только вместе с кюной Оддой и в сопровождении десятка орингов. То ли охраняли, то ли стерегли. Ингитора склонялась к последнему. Кюна Одда сделалась с ней почти неразлучна и открыто признавалась, что еще ни к кому не бывала так привязана, как к ней. Целыми днями, без особого усердия расчесывая шерсть, Одда расспрашивала Ингитору обо всем на свете — о древних деяниях богов и героев, о племенах и конунгах Морского Пути, о ее родной усадьбе Льюнгвэлир, о семье Хеймира конунга, о Ньёрдовых стадах и дочерях Эгира. Рассказывая, Ингитора и сама удивлялась тому, как много, оказывается, она знает. Раньше ей не приходило в голову, что история о поединке Сигурда с драконом Фафниром, которую она в подробностях знала с раннего детства, кому-то может быть вовсе не известна и взрослая женщина будет слушать ее, открыв от удивления рот и уронив гребень на колени.
Сначала Ингитору коробила необходимость сидеть рядом с дочерью рабыни и беседовать с ней как с равной. Но потом она притерпелась и даже стала относиться к Одде с легким оттенком покровительства. Кюну квиттов нисколько не обижало такое отношение. Напротив, она с готовностью признала Ингитору во всем лучше себя и была ей благодарна за дружбу. И Ингитора могла бы быть спокойна за свое будущее в Усадьбе Конунгов, если бы не была уверена, что сам Бергвид очень мало считается с будущей матерью своего наследника.
Ингитора ни в чем не знала здесь отказа, спала на одной лежанке с Оддой, чем вызывала зависть других женщин, и даже жалела, что сама не может посчитать это честью, достойной зависти.
Однажды ночью Ингитора проснулась от беспокойства. Одда рядом с ней ворочалась, тихо постанывала во сне, голова ее моталась по мягкой подушке. Испугавшись, что какой-то злой дух хочет повредить ребенку, Ингитора скорее сунула под подушку Одде нож и осторожно взяла ее за плечи.
— Фригг и Хлинн с тобой! Проснись! — позвала она.
Одда сильно вздрогнула, вскрикнула и открыла глаза.
— Это я, Ингитора! Что с тобой? Отчего ты кричишь?
— Я… Я кричу? — растерянно удивилась Одда. — Разве… Нет…
— Тебе что-то снилось?
— Да. Мне снилось. — Одда вдруг села на лежанке и вцепилась в руку Ингиторы. Она вся дрожала, и Ингитора торопливо укутала ее одеялом. — Так страшно!
— Что страшно? Расскажи мне, тебе станет легче.
— Я опять увидела тот сон. Он уже был. Ко мне приходит по ночам злобный дух!
Ингитора встревожилась, но не удивилась. Возле Бергвида и его близких должны были виться огромные стаи духов. И злобных должно быть гораздо больше, чем добрых.
— Это мальчик. Я вижу мальчика, у него светлые кудрявые волосы и голубые глаза. Но они так злобно горят, как стальные клинки. Он весь в крови, и в руке держит огромное копье, выше его ростом. У копья наконечник в крови, и по древку течет кровь. И у мальчика такая огромная рана в груди, прямо посередине. И вся грудь в крови, и подбородок… Я боюсь!
Лихорадочно и бессвязно выговорив все это, Одда разрыдалась, прижимаясь к Ингиторе, словно искала у нее защиты.
— Это мое несчастье! — бормотала она сквозь слезы. — Это мой сын, которого я ношу! Он родится мертвым! Или я сама умру! Я умру, я знаю! Нам всем не будет счастья!
Ингитора думала, что всем, кто рядом с Бергвидом, нечего надеяться на счастье. Но бедную кюну Одду ей было всей душой жаль. Ингитора как могла постаралась успокоить ее, говорила, что к смерти снится серый конь, а мальчик с копьем обещает ее сыну славное будущее, что он вырастет великим воином и прославит род. Она сама не слушала, что говорит. Постепенно Одда затихла, Ингитора уложила ее, показав нож под подушкой и уверив, что вся нечисть боится ножа и больше злобный дух к ней не придет.
Одда закрыла глаза. А Ингитора еще долго лежала, глядя в темноту, словно ждала появления злобного кровавого духа. Да, именно такими они и должны быть, духи здешней усадьбы. У Ингиторы холодело сердце при мысли, что она, быть может, всю оставшуюся жизнь проведет в этой усадьбе над озером и не увидит даже моря. А она скучала по морю, которое с самого рождения в Льюнгвэлире, а потом в Эльвенэсе было неотделимой частью ее жизни. Лучше бы ей оказаться в дремучем лесу совсем одной, но свободной. Лучше умереть от голода, но самой выбрать место, куда уронить голову, чем сидеть в тепле и довольстве и ждать, как пожелает распорядиться тобой безумец с черной шкурой на плечах, родившийся конунгом, но выросший в рабстве.
Прошло уже дней десять, когда Бергвид вернулся. Его люди привезли несколько пленников, связанных и избитых. По виду их Ингитора определила, что это были квитты, и удивилась. Она думала, что ненависть Бергвида направлена только на слэттов и фьяллей.
— Эти люди разоряли маленькие усадьбы и грабили людей, которых и без того едва не погубили конунги Эльвенэса и Аскргорда! — объявил населению усадьбы сам Бергвид. Он был спокоен, а в спокойствии казался мрачным. — Однорукий Ас отдал их мне и повелел принести их в жертву богам. Это мы сделаем завтра на рассвете.
Жертвенник находился на береговой площадке напротив усадьбы. На другое утро Бергвид сам перерезал горло двум пленникам, уложенным на большой плоский камень. Двух бросили с камнями на шее в озеро, двух повесили на деревьях священной рощи на берегу озера. Последнего, предводителя разбойников, бросили в яму, где держали злющего волка-людоеда. Таким образом Бергвид почтил жертвами Одина, Тора, Фрейра и Тюра, покровителя квиттов. И население усадьбы ликовало, пело песни и прославляло конунга.
— А разве сам Бергвид не грабит на море корабли? — спросила Ингитора у Одды. Она не ходила смотреть на жертвоприношение, но Одда, вернувшись в радостном возбуждении, пересказала ей все в подробностях. — За что же он наказал тех людей?
— Что ты, нельзя так говорить! — воскликнула Одда и в испуге огляделась. — Бергвид не грабит, он мстит. Он мстит фьяллям и слэттам. А здесь он — конунг, а конунг должен защищать своих людей от обид и разбойников. Ты же сама говорила. Разве конунги слэттов не ловят разбойников?
— Ловят. Но Хеймир конунг не грабит на море корабли!
— А как же он грабил Квиттинг? Меня тогда здесь не было, но Бергвид говорил.
Ингитора не нашла, что ответить. И правда выходило, что Хеймир конунг ничем не лучше Бергвида. Или что Бергвид ничем не хуже Хеймира. Все чувства Ингиторы восставали против этого, но разум не находил опровержений. Ее собственный родной отец любил по вечерам рассказывать о тех подвигах, которые он совершал в молодости на войне за Квиттинг.
— Уж Хеймир конунг не стал бы бросать людей в волчью яму! — сказала она только.
— Это жертва Тюру! — наставительно, как маленькой, объяснила ей Одда. Кюну порадовало, что и она наконец может чему-то научить свою премудрую подругу. — Ведь Фенрир Волк откусил руку Тюру, и поэтому Однорукому Асу приносят жертвы через диких зверей!
По уверенной важности, с которой Одда произносила свое объяснение, Ингитора догадалась, что бедная женщина повторяет чьи-то чужие наставления. Чему-то она научит своего будущего ребенка?
Вечером вся усадьба пировала. Ингитора хотела остаться в девичьей, но Одда уговаривала ее изо всех сил, достала самые лучшие наряды, которые привез ей Бергвид. Их было так много, что Одда не все из них успела надеть хотя бы по одному разу. Ингитора отказывалась, но пришла старая управительница и передала волю Бергвида — Дева-Скальд должна быть в гриднице. Подавляя вздох, Ингитора сжала в кулаке серебряные подвески на груди. Половина из них была подарками Эгвальда, и ей хотелось верить, что они хоть немного защитят ее.
Гридница была полна народу. Мужчины с криками и смехом рубили мечами жареные туши оленей и быков, поднимали кубки за богов, конунга и свои будущие подвиги. Люди сидели за столами и даже на полу. Бергвид возвышался над всей гридницей, как черное изваяние какого-то нового грозного божества. Он молчал и только выпивал один кубок за другим.
Ингитора почти ничего не могла есть, голова у нее болела от шума и духоты. Все вокруг вызывало отвращение. И виною тому был Бергвид — если он сам позвал ее сюда, значит, помнит. Лучше бы ему упасть головой вниз, да так, чтобы начисто отшибло память!
Бергвид по праву конунга поднимал кубки за всех двенадцать асов. Ингитора вспоминала, как это бывало в гриднице Хеймира конунга. А здесь у нее в ушах стояли истошные вопли предводителя разбойничьей шайки, которого волокли к волчьей яме.
Она смотрела прямо перед собой, стараясь вспомнить что-нибудь приятное и забыть, где находится. И вдруг какой-то темный луч обжег ее лицо, и она вздрогнула. Подняв голову, она встретила взгляд Бергвида, направленный прямо на нее.
— Дева-Скальд! — позвал Бергвид. Ингитора не сразу услышала его за общим гомоном, и тогда Бергвид с силой ударил тяжелым золоченым кубком по столу. Гридница притихла.
— Ты зовешь меня? — спокойно спросила Ингитора, но внутри у нее все сжалось.
— Да. У меня одна Дева-Скальд. Я вижу, ты не слишком-то весела. Тебе не нравится наша еда?
— Я не голодна.
— Тогда сложи для меня песню. Я одержал немало побед, и сегодня утром люди и боги видели одну из них. Рассказывают, что ты хорошо умела прославлять Хеймира конунга. Теперь я твой конунг, и твои стихи принадлежат мне!
Бергвид говорил медленно и весомо, как будто своей тяжелой секирой — Волчицей — с размаху отрубал одно слово за другим. Он был так пьян, что иначе мысль просто не успела бы за речью. Но от этого его речь приобрела значительность, и каждое слово падало тяжелым камнем.
Закончив, Бергвид замер, опираясь локтем о стол и сжимая в кулаке свой кубок. Лицо его потемнело, глаза широко раскрылись. Ингитора чувствовала себя просто несчастной. Пьяный Фенрир Волк! Сейчас он кажется застывшим, спящим с выпученными глазами. Но какой-то миг — и он превратится в ревущее чудовище, способное растерзать и растоптать все вокруг. И судя по той тишине, которая установилась в гриднице, здешние люди примерно того и ждали. Что же ей было делать?
Ингитора молчала. Какие тут стихи! Ни воодушевления, которое она чувствовала раньше, ни яркой вереницы образов — с таким же успехом можно было высматривать радугу над болотом, в сыром сумраке еловых лап. Она пыталась собрать в кучу и связать хоть какие-то слова, но они лопались и исчезали, как пузыри на лужах во время сильного дождя. В эти тяжелые мгновения в душе Ингиторы было не больше поэзии, чем в старом стоптанном сапоге.
— Ты не хочешь? — каким-то каменным голосом спросил Бергвид.
Ингитора подумала о волчьей яме. Ну и что? В душе ее воцарилось тупое равнодушие. Животный страх еще никому не прибавлял настоящего вдохновения.
— Я не могу, — устало, безразлично сказала она. — У меня нет стихов.
— Почему нет? — Бергвид как будто удивился, высоко поднял брови. — У скальдов они всегда есть.
— Скальды бывают только на свободе, — ответила Ингитора. Она не ждала, что он поймет ее, но должна была для себя самой ответить. — Стихи — как птицы, они летают только на воле. А я в плену у тебя. В плену я не скальд.
Едва произнеся эти слова, Ингитора вдруг ощутила, что ее незримый щит разлетелся в прах.
Гридница загудела.
— Это не беда! — благодушно сказал какой-то краснолицый оринг с длинными полуседыми усами. — Такая красивая девушка не будет лишней в Усадьбе Конунгов! Я сам охотно взял бы ее в жены. Бергвид, мои подвиги достойны награды!
— Помолчи, седой тюлень! — резко ответил ему еще чей-то голос, но Ингитора даже не стала оборачиваться. — Ты для нее слишком стар! У тебя и так полон дом женщин!
— А ты, Берк, родился рабом! — вмешался третий. — А она — знатного рода! Ее достоин знатный человек!
Бергвид вдруг грохнул кубком по столу. Медовый напиток выплеснулся и залил скатерть.
— Заткните пасти! — рявкнул Бергвид, и в гриднице мгновенно стало тихо. Как видно, волчью яму держал в памяти каждый. — Она моя. Наконец-то у меня будет женщина, достойная моего высокого рода!
Спорщики умолкли, рабы принесли новое угощение, Бергвиду снова налили меда в золоченый кубок.
— Ничего, он всех сначала берет себе! — бормотал «седой тюлень». — А потом почти всех раздает верным людям! А эта ему ненадолго понадобится. Она слишком строптива, а он таких не любит!
Это бормотание едва доходило до слуха Ингиторы, но заставило ее проснуться. Год назад она не была скальдом. Но бледной медузой она тоже не была! Ее гордость и сила духа были при ней всегда, и расставание с Хальтом не лишило ее того, что не он ей давал.
Подняв глаза, она вдруг увидела за одним из столов Асварда. Делая вид, что тянется за куском мяса, он незаметно показал ей нож. Не собираясь кидаться в одиночку на целое войско орингов, чтобы со славой, но бесполезно умереть за госпожу, Асвард готов был помочь ей хотя бы тем, что было в его распоряжении. А уж как она этим распорядится, будет зависеть от нее.
Вскоре Бергвид уронил голову на стол и замер — заснул. Никто не смел его трогать, празднество орингов шло своим чередом. Женщины ушли во внутренние покои.
— Он теперь до утра не опомнится! — приговаривала Одда. Ее, как видно, ничуть не огорчило то, что ее подруга становилась соперницей. — Он как выпьет, так крепко спит!
Ингитора, напротив, не могла заснуть. Она слышала многоголосые крики в гриднице, и это напоминание о перемене в судьбе не давало ей заснуть. Пора было что-то делать. Что?
Одда безмятежно спала рядом с ней, осторожно поворачиваясь, положив руку на живот. А Ингитора села на лежанке, глядя в темноту, как будто вот-вот сейчас перед ней должен был открыться выход на свободу. Бергвид уважал ее потому, что она была скальдом, и испугался однажды, увидев в ее глазах мстительную злобу Дагейды. Одни из волшебных сил ему помогали, других он боялся. Его смирило поэтическое слово — так где же оно? Где же он, хромой альв с белым огнем в глазах? Почему бросил ее, когда обещал помогать всегда?
— Обещал, и буду помогать! — вдруг услышала Ингитора знакомый насмешливый голос. Вздрогнув, как от сильного удара, она поспешно огляделась. Спальня по-прежнему была тиха, на лавках посапывали женщины. — Да не ищи, я не снаружи, я внутри! — продолжал голос Хальта. — Я все это время был с тобой!
— Где ты? — прошептала Ингитора. Она слышала голос Хальта, который не могла спутать ни с каким другим, но не видела его. Ей казалось, что это все ей снится.
— Тише! — прикрикнул Хальт. — Не надо ничего говорить вслух, я и так слышу! Ты обижаешь меня, Дева-Скальд, если думаешь, что я тебя бросил. Я здесь! Я всегда с тобой, даже если ты меня не видишь. Просто на этом полуострове у Черной Шкуры мне так мерзко и неуютно, что я запрятался поглубже. Но уж если ты без меня не можешь, то придется мне показаться!
— Так покажись! — мысленно позвала Ингитора. Она хотела бы радоваться, но еще не верила нежданному счастью. Мгновенно весь ее страх и тоска исчезли, осталось только волнение, что это неправда и голос Хальта является плодом ее воображения. — Где же ты?
— Ты изрядно поглупела! — с раздражением отозвался Хальт. — Я же говорю: мне вовсе не нужно показываться! Я и так здесь, с тобой! Однажды встретив меня, от меня уже не избавишься, нет! Даже если захочешь! — Альв хихикнул, и этот смех Ингитора уже не могла считать воображаемым. — Вспомни — откуда взялись те стихи, которыми ты встретила Бергвида на корабле? Не сама же ты их сочинила? Это я подсказал их тебе — я еще там решил спрятаться получше. Но раз тебе мало того, что ты уже умеешь, придется мне научить тебя чему-нибудь еще. Поднимайся.
Ингитора откинула мягкое одеяло и спустила ноги на пол. Одда пошевелилась. «А они не проснутся?» — опасливо подумала Ингитора, обращаясь к Хальту. Разговаривать с ним мысленно оказалось даже удобнее.
— Повторяй за мной! — велел он.
И тут же чей-то голос, отдаленно похожий на голос Хальта, но другой, глухо запел где-то вдали:
Ингитора повторяла мысленно это заклинание и с каждым словом слышала, как ровнее и глубже становится дыхание женщин в спальне.
— Нарисуй на стене руну сна! — велел Хальт. — Ты говорила как-то, что отец обучил тебя рунам, ведь так?
Конечно, отец обучил Ингитору рунам — их должен знать каждый хёльд, потому что от него зависит благополучие многих. Ингитора взяла одну из своих серебряных подвесок и заостренным краем нацарапала на бревне стены руну сна.
— Теперь повтори заклинание еще раз! — потребовал невидимый альв. — И не просто говори слова, а направляй их на этих женщин. Ты должна видеть все то, о чем говоришь! Ты должна верить! Иначе заклинание не получится. Стань сама мхом и болотом, оплетай сетью их души. Повторяй!
Ингитора заговорила слова сонного заклинания снова, медленно, стараясь увидеть и ощутить все это — глубину болота, мягкость пушнины, оплетающую мягкость беспробудного сна. Она сама становилась этим сном и заползала в уши, веяла на глаза. Себя она воображала туманным облаком, заполняющим души спящих женщин. Еще утром она не поверила бы, что такое возможно, что это сможет сделать не какая-нибудь колдунья из горной пещеры, а она, Ингитора дочь Скельвира. Но слова Хальта показали ей дорогу, и тут же Ингиторе показалось, что она всегда знала ее. Близкая опасность обострила ее чувства и пробудила скрытые силы. И она знала, что у нее все получается.
Женщины быстро погружались в сон глубже моря, слух и зрение их замирали. Теперь через покой могли бы пройти с топотом и храпом все быки Ньёрдовых стад — и ни одна из женщин не заметила бы их.
— Теперь одевайся! — приказал Хальт.
Ингитора поспешно бросилась собирать свои рубахи и платье, натянула чулки и сапожки, едва нашарила в темноте ремешки. Ее цепочки и подвески звенели, и она старалась их придержать, второпях не сразу сумела застегнуть на груди лямки платья, укололась о булавку.
— Не спеши! — насмешливо успокоил ее Хальт. — У тебя еще много времени.
Наконец Ингитора была готова. Получше укрыв Одду одеялом, она крадучись подошла к двери. За дверью девичьей были сени, которые одним концом упирались в наружную дверь, а в другом конце был выход на задний двор. Отсюда же вела дверь в гридницу. Сейчас сени были полны орингов, возле самых ее дверей стояло несколько человек, следя, чтобы пьяные буяны не нарушили покой женщин и кюны Одды. За этим Бергвид следил строго.
— Подожди немного, — шепнул невидимый Хальт. — Сейчас там кое-что будет…
Ингитора замерла возле двери, едва дыша и слыша, как прямо возле нее, за дубовой доской, шевелятся и переговариваются оринги. Они говорили о ней, но Ингитора даже не вникала в смысл. Пусть говорят что хотят. Она верила, что они больше никогда ее не увидят.
Из гридницы вдруг послышались шум и крики. Кто-то с кем-то сцепился в драке, в пьяном возбуждении решив, что задета честь. Кто-то орал, выкрикивал проклятья; имена Хель, Фафнира, Фенрира, Нидхёгга и прочих обитателей Нижних Миров так и висели в воздухе. Слышался грохот скамей и звон посуды, с грохотом покатился бочонок, гулко разбился глиняный горшок. «Держи его! Вот бешеный тролль! А ну тихо! Держи, держи! Э, да он кусается!» — орали возбужденные хмельные голоса. В сенях затопали ноги, кто-то бросился от дверей девичьей к гриднице.
Не дожидаясь приказания, Ингитора толкнула дверь и тенью выскользнула в сени. Здесь было множество орингов, но все они — стоя, сидя на полу, на бегу — смотрели на двери гридницы. Ингитора метнулась вдоль стены к задней двери, толкнула ее и оказалась во дворе.
— Вот и хорошо! — одобрил ее голос Хальта. — Я всегда знал, что ты можешь быть храброй, если захочешь. Теперь идем к воротам. Ты о них подумала?
— Да я только о них и думаю! — раздраженно отозвалась Ингитора. — Ты, мой белоглазый друг и повелитель, несмотря на устройство твоих благородных ног, очень ловко одолеваешь любые препятствия. Но я не из рода светлых альвов. Я не умею лазить через стены!
— Тогда возвращайся в девичью, под бочок к уладской рабыне! — добродушно пожелало невидимое чудовище. — А там и сам Черная Шкура проснется… И я недорого дам за сохранность твоих костей, когда он заключит тебя в свои могучие объятия. О чести я уж и не говорю.
Ингитора обиженно молчала, и Хальт смилостивился:
— Ладно, не обижайся. Уж и пошутить нельзя? Я, может быть, соскучился по тебе. Целых четырнадцать дней ты не догадывалась меня позвать!
— А сам ты не мог отозваться? — обиженно спросила Ингитора и сделала первый робкий шаг к воротам. Ей предстояло обойти весь огромный дом, состоящий из нескольких покоев с крытыми переходами. Во дворе было совершенно темно, и пока ей не грозила прямая опасность.
— Сам я не могу! — с неожиданной грустью ответил Хальт. — Чтобы я появился, человек должен меня позвать. Ведь в самый первый раз ты меня позвала?
Ингитора не ответила, но в душе согласилась. Тогда, на вересковой поляне в лесу Сосновые Бугры, хромой альв явился к ней, когда она считала свое положение почти безвыходным.
— Теперь нацарапай руну мглы! — велел Хальт.
Той же подвеской Ингитора нацарапала на стене возле двери сумрачную руну мглы. Она считалась более опасной, чем мягкая руна сна, но выбирать не приходилось.
— Повторяй, — снова сказал Хальт, и далекие голоса хором запели:
Ингитора повторяла и с каждым словом делалась все более бесстрашной. Теперь она еще легче, чем в спальне, превратилась сама в мрак и серые тени и вдруг ощутила себя легкой и незаметной, как тень. Мимо нее ходили оринги, кто ступая твердо, кто покачиваясь; одна из рабынь, с большим тяжелым кувшином в руках, почти наткнулась на Ингитору, но не увидела ее.
Обойдя большой дом, Ингитора пересекла двор и приблизилась к воротам усадьбы. Возле них стояли, как она уже знала, четыре человека, притом все они были трезвыми. Воротным стражам днем и ночью строго запрещалось пить пиво. Того, кто оказался бы пьян, ждала волчья яма. Ингитора не одобряла жестокости Бергвида, но в данном случае его строгость была вполне оправданна. Конунг должен быть спокоен за свои ворота, особенно когда сам мертвецки пьян.
— Теперь тебе нужна руна наваждения! — шепнул Хальт. Ингитора ощутила слабую дрожь беспокойства — руной наваждения отваживались пользоваться только настоящие колдуны. Но ведь и всякий настоящий скальд владеет тайными силами, так чего же ей бояться? Она неслышно шагнула к стене и на округлом боку толстого бревна стала старательно выцарапывать ломаные линии сложной руны наваждения. При этом она чувствовала, что каждое движение ее пальцев провожает внимательный придирчивый взгляд хромого альва.
— Отлично! — удовлетворенно отметил он, когда Ингитора закончила. — Теперь слушай.
Ингитора замерла неподвижно и стала прислушиваться. Должно быть, родичи Хальта в далеком Альвхейме помогали им, потому что хор голосов, который она слышала в ночной тишине, не мог принадлежать смертным.
— пропел одинокий голос, тонкий и насмешливый. Ингитора повторила эту короткую песенку, не понимая еще, к чему она. Она видела легкую смутную тень у ворот конунговой усадьбы. Кто же это? Что ему нужно?
— продолжал голосок. И один из орингов вдруг встрепенулся, прислушался, потом толкнул товарища:
— Эй, Торд! Ты ничего не слышишь?
— Слышу, как конунг пирует. А мы стоим, как будто дали обет не пить пива. Один улад рассказывал: у них есть такая штука — гейс. Это когда человек дает обет не делать чего-нибудь такого, чего ему очень хочется…
— Да ну тебя! Умный нашелся! Я говорю, кто-то за воротами ходит. Кто-то стучится.
— Где стучится? Да ты пьян!
— Сам ты пьян! Вот послушай! Слышишь, кто-то с той стороны скребется в ворота.
— Ничего я не слышу! Освивр, ты прочисти уши! Это у тебя вошь изнутри стучится в шлеме!
— Перестань трещать и послушай!
— Да тише вы! — крикнул им третий оринг. — Там кто-то ходит.
Все трое замолчали и стали прислушиваться. Ингитора подошла поближе. Теперь она стояла в двух шагах от ворот и могла бы дотронуться до ближайшего дозорного. Но под стеной была такая густая тень, что даже и без отводящего глаза заклинания ничего нельзя было разглядеть.
— Кто-то там ходит! — решил третий. — Может, кто из наших?
— Наши все здесь.
— Надо поглядеть. Держи!
Сунув в руки товарищу копье, Торд поднял тяжелый засов. Ингитора неслышно шагнула к нему и встала почти вплотную. «Мраком окутаны очи людские, уши не слышат легких шагов!» — настойчиво твердила она про себя, задыхаясь от волнения и все же веря, что все получится.
Торд с силой толкнул тяжелую створку ворот и выглянул. «Кто-то ходит, кто-то бродит!» — весело пискнул голос озорного альва. Торд шагнул за ворота, в темноту, придерживаясь рукой за створку. Ингитора неслышно обошла его и проскользнула между ним и второй, закрытой створкой. Она почти коснулась его плеча, но оринг ее не заметил. В глазах его был густой мрак, а слух напряженно ловил в темноте воображаемые шаги.
Мгновение — и Ингитора оказалась за воротами усадьбы, в густой темноте. В близком лесу шумел ветер, остро пахло ельником, от Озера Фрейра тянуло свежестью. Стараясь ступать по-прежнему неслышно, подобрав подол, чтобы не шуршал по траве, Ингитора пошла прочь. Ее переполняло ощущение свободы. Казалось, теперь для нее нет преград, она может вот так идти и идти через леса и горы, даже через море, прямо по воде, и у нее хватит сил пройти весь Средний Мир, ни разу не остановившись.
Ворота усадьбы позади нее закрылись. «Померещилось!» — должно быть, сказали друг другу Торд и Освивр. Но Ингитора этого уже не слышала. Темный ельник принял ее в свой хоровод, еловая лапа мягко погладила по голове. В другое время Ингитора побоялась бы одна войти в ночной лес, но сейчас он казался ей добрым другом, надежным пристанищем, защитившим от гораздо более страшной опасности.
Положив руку на шершавый чешуйчатый ствол, чувствуя под ладонью липкие капли еловой смолы, Ингитора оглянулась. Луна вышла из-за облаков и осветила усадьбу. Гладким серебром засияло Озеро Фрейра, в лучах бело-золотистого света стали видны даже пушистые хвосты дыма, выходящие из-под дерновых крыш усадьбы. Не зря говорили, что над Квиттингом светит особая луна.
— Долго же Черная Шкура завтра будет тебя искать! — ехидно сказал Хальт.
Голос его звучал так явственно и живо, что Ингитора поспешно оглянулась, ожидая увидеть за своим плечом знакомую фигуру в сером плаще. Но никого не было.
— Нет уж, мне нет нужды показываться! — сказал голос альва. — Здесь, в этом троллином царстве, мне слишком неуютно. Я уж побуду там, где я есть. Ты и сама много чему уже научилась. Теперь я тебе не так уж нужен в зримом облике.
— Но лучше бы тебе показаться! — попросила Ингитора. — Мне слишком неуютно одной.
— Зато подумай, как неуютно будет Бергвиду, когда он узнает, что ты сбежала! Пусть запомнит навсегда: женщину можно поймать и запереть, но скальда — никогда!
— запел какой-то сильный и красивый голос, и Ингиторе показалось, что это она сама. Темная громада ельника мигом вспыхнула, осветилась и заиграла радужными переливами. Даже и сюда проникает луч Альвхейма, если скальд носит его в груди!
Хальт радостно засмеялся где-то поблизости, словно сам избежал опасности, и Ингитора вслух засмеялась вместе с ним. Всю ее наполняли сила и свет, так что казалось, раскинь руки — и полетишь.