Увидев, что сделалось с Эгвальдом ярлом от вестей Халлада, Торвард конунг понял, что сын Хеймира ценил Деву-Скальда не только за стихи. Сам он ощутил самое настоящее возмущение, как будто его ограбили, отняли нечто такое, на что он имел несомненное право. Но было не время предаваться обидам.
— Эй, опомнись! — крепко взяв Эгвальда за плечо, Торвард с силой тряхнул его. Голос Торварда был резок и груб, но другого Эгвальд ярл мог бы сейчас и не услышать. — Ей не слишком поможет, если ты тут разобьешь себе голову о камни! Для мужчины найдется занятие получше, чем лить слезы!
— Это ты виноват! — возмущенно крикнул Эгвальд. На его белом, как морская пена, искаженном лице было такое дикое отчаяние, что даже Торварду стало не по себе. — Это ты потребовал ее сюда! Из-за тебя она плыла мимо Квиттинга!
— Твой отец должен был позаботиться дать ей в провожатые надежных людей! Уж я бы не отпустил ее через Средний Пролив на одном корабле с пятью десятками хирдманов! Слэтты…
— Где же были твои фьялли? Это все твой Ормкель! Если бы ему не понадобился морской бык, их не унесло бы на те камни!
— Уймитесь! — вдруг резко прервал их стальной голос, и оба вздрогнули. Даже Торвард не сразу узнал голос матери.
Обернувшись, они увидели кюну Хёрдис. Никто не заметил, как она пришла из усадьбы, но она уже откуда-то знала все, что успели рассказать Халлад и Эвар. И одно ее слово, как холодная волна, разом остудило яростный пыл Торварда и Эгвальда.
— Вы еще подеритесь, как мальчишки, не поделившие птичье гнездо! — с холодным презрением продолжала кюна, и обоим стало очень стыдно. В самом деле, они избрали не лучшее время для взаимных обвинений. Из всех возможных действий этим они помогут горю меньше всего. — Что вы думаете делать, доблестный конунг и храбрый ярл, хотела бы я знать? Что ты думаешь делать, Торвард сын Торбранда?
Так кюна Хёрдис называла сына только тогда, когда была сильно сердита. Но Торвард уже успокоился и взял себя в руки. Гибель Ормкеля еще не укладывалась в голове, но еще больше места в его мыслях занимала Дева-Скальд. Ормкелю уже не поможешь, а для нее еще можно что-то сделать. В этом он был уверен — можно.
— На днях должен вернуться Рунольв Скала, — сказал Торвард, вспомнив одного из своих ярлов, ушедшего в летний поход. — У него было двести пятьдесят человек. Он не всех приведет обратно, но тогда…
— Тогда у тебя будет в десять раз меньше людей, чем у Бергвида! — со злобой сказал Эгвальд, но Торвард больше не обиделся, чувствуя, что эта злоба предназначена не ему, а Черной Шкуре. Боль, тревогу и ужас за участь Ингиторы Эгвальд сумел зажать в кулак и больше не показывать. Он тоже верил, что ей еще не поздно помочь. — Нужно посылать ратную стрелу!
— Сколько дней на это уйдет?
— А ты знаешь другой способ? Маленькому отряду на Квиттинге нечего делать. Я слышал, ты уже не раз пробовал, но уходил ни с чем. Довольно кусать Шкуру за хвост по мелочам. Пора уничтожить его со всем его сбродом!
Торвард не ответил — Эгвальд ярл был прав. Несколько мгновений Торвард молчал, и за это время замысел в его голове сложился и приобрел ясность. Кажется, единственный стоящий замысел.
— Послушай, Эгвальд ярл! — начал он, повернувшись в недавнему противнику. — Я вижу, Дева-Скальд дорога тебе?
— Больше, чем ты думаешь! — сурово ответил Эгвальд.
— Я думаю, что достаточно. Послушай. Сами боги привели сюда «Выдру» в час нашего поединка. Я думаю, они хотели указать нам обоим другого противника, более достойного наших сил. Поодиночке мы оба с тобой будем только напрасно терять людей и корабли. Походами друг на друга мы только радуем Бергвида и прочих наших недругов. Выкуп за тебя забрал он. И я намерен потребовать его обратно. А ты хочешь получить назад твою Деву-Скальда. Настолько ли сильно ты этого хочешь, чтобы проявить благоразумие?
— Что ты хочешь сказать? — мрачно спросил Эгвальд. Он снова вспомнил, что сам находится в плену и не имеет никакой возможности помочь Ингиторе.
— Самую простую вещь. Я отпущу тебя безо всякого выкупа — собирать войско слэттов. А ты дашь клятву, что это войско пойдет против Бергвида. И никогда не пойдет против меня.
Эгвальд помолчал. Последнее не очень-то ему нравилось. Но, приняв эти условия, он получал возможность почти без промедления устремиться на помощь Ингиторе. За такую возможность он сейчас заложил бы свою голову.
— Я согласен, — сказал он и вытащил из-под рубахи маленькое серебряное изображение ворона. — Клянусь милостью Отца Ратей — я соберу войско слэттов и вместе с тобой поведу его на Бергвида. И если ты поможешь мне спасти ее, я клянусь всю жизнь хранить с тобой мир.
К этой клятве можно было бы придраться. Но Торвард не стал этого делать. По лицу Эгвальда ярла он видел, что для того сейчас не существует ничего, кроме Девы-Скальда, и всю свою дальнейшую жизнь Эгвальд соизмеряет только с ней. С той самой, которая толкнула его в этот поход, сделала врагом Торварда, а теперь вынуждает заключить с ним этот союз.
— Я велю снарядить два корабля, — сказал Торвард конунг. — Ваших двух «Воронов», на которых вы приплыли. Снеколль отдаст вам ваше оружие. Вот только твоей секиры у меня нет, я послал ее твоему отцу. Возьми этот меч, если он тебе нравится.
Эгвальд криво усмехнулся. Раньше у него не было такой усмешки, ее он приобрел только в плену. Приняв меч у кого-то, воин тем самым признает свое подчиненное положение.
— Если ты так добр, то я пока выберу себе что-нибудь из нашего старого оружия, — сказал он. — А потом отец отдаст мне мою Великаншу. И не быть мне в живых — пусть боги слышат! — если вскоре ее не назовут Убийцей Квиттов!
В тот же день из Аскрфьорда вышло четыре корабля. Сам Торвард с теми хирдманами, кто был при нем, решил проводить «Воронов» Эгвальда мимо Квиттинга до границы раудов. Мало будет толку Ингиторе, если два корабля с сотней человек встретятся с воинством Бергвида и погибнут безо всякой пользы. Эгвальд, как ни мало ему нравилось быть под опекой своего недавнего победителя, не мог протестовать. Ради себя он предпочел бы попытать удачи, не поступаясьгордостью, но сейчас речь шла об Ингиторе. Ради нее он должен был непременно попасть домой в Эльвенэс и послать по земле слэттов ратную стрелу.
Кюна Хёрдис не советовала им отправляться в опасный путь на ночь глядя, просила подождать, пока она погадает, посмотрит предвестья в рябиновом огне. Но Эгвальд не мог ждать. Каждый миг промедления жег и томил его. И Торвард был согласен с недавним противником. За последние месяцы он так сжился с мыслями о Деве-Скальде, что думал о ней как о знакомой. Что-то неудержимо тянуло его вперед. Маленький кремневый молоточек при каждом шаге стучал в его грудь, словно зов самой судьбы.
Уже недалека была осень, световой день сократился, но четыре корабля плыли почти без остановок. Гребцы сменяли друг друга на веслах, и только в самую темную пору ночи корабли приставали к берегу, чтобы набрать воды и поджарить мяса. До Трехрогого Фьорда, где владения Торварда граничили с землей квиттов, они дошли вместо четырех всего за два дня.
На третий день за левым бортом потянулся Квиттинг. Эгвальд с ненавистью смотрел на низкие берега, поросшие еловым лесом, как будто сама эта земля была повинна в его несчастье. Погода испортилась, словно ответила его настроению. К вечеру поднялся резкий встречный ветер, так что продвижение вперед стоило гребцам немалого труда. Валы катились навстречу, корабли то взлетали на гребень, то устремлялись вниз по склону водяного вала. Гребцам приходилось трудно, но два «Козла» и два «Ворона» упрямо продвигались вперед на юго-запад, к Среднему Проливу. В любой другой поездке и Торвард, и Эгвальд предпочли бы вытащить корабли на берег, поставить на них шатры и переждать непогоду, но только не теперь.
Стемнело. Оглядываясь, Торвард конунг едва мог разглядеть темные очертания трех кораблей, идущих позади «Ясеневого Козла». По крайней мере пока Эгвальд ярл строго соблюдал уговор не терять друг друга из вида. Его люди, несмотря на плен и едва зажившие раны, достаточно уверенно справлялись с надвигавшимся штормом и держались в такой близости от корабля Торварда, чтобы это только не стало опасным.
— Конунг, пора приносить жертвы! — услышал Торвард позади себя голос Снеколля Китового Ребра. Ярл был уже немолод и несколько лет как перестал ходить в походы, но сейчас, когда Торварду понадобилась его помощь, отправился с ним, взяв трех сыновей и старшего четырнадцатилетнего внука. — Дочери Эгира разыгрались не на шутку, хотя мы и не трогали их скотины.
Не надрывая зря горло, Торвард кивнул. «Ясеневый Козел» плясал на волнах так сильно, что ему приходилось держаться за борт. Люди были с ног до головы мокрыми от залетавших брызг, и надежд на улучшение погоды в ближайшее время не было.
Снеколль отошел, и скоро в бурные волны полетел один из баранов, взятых в дорогу. Ярл что-то кричал ему вслед, но слов его за ревом бури было невозможно разобрать. Ничего, Ньёрд и Эгир услышат.
Волны вздымались все выше. Трех других кораблей уже не было видно. Торвард всерьез пожалел, что не пристал к берегу, пока было можно, — теперь время было упущено, бешеные валы просто разбили бы корабль о прибрежные камни. Вал и Бурун, Волна и Прибой резвились под темным небом, и первой в их диких играх была самая жадная и жестокая из дочерей Эгира, носящая страшное имя — Кровавые Волосы.
— Бросайте у кого что есть! — кричал Снеколль, обходя корабль и склоняясь по очереди к гребцам на скамьях. — А не то нас утопят! Ньёрд и Эгир сердятся!
Хирдманы стаскивали шейные цепи, обручья, перстни и бросали их в волны. Подношения морским хозяевам исчезали без следа. Торварду некстати вспомнилось, что скальды называют золото искрами прибоя или огнем пучин — теперь оно оправдывало эти названия.
— Ньёрду этого мало! — злобно бормотал Эйнар Дерзкий, хотя знал, что его никто сейчас не услышит, кроме собственного носа. Мокрый насквозь и продрогший, сейчас он мало походил на свое прозвище. Но не это злило его. Ему тоже было о ком подумать. Дева-Скальд мало занимала его, но он уже больше месяца не имел известий о своем отце. — Морские хозяева хотят человека.
— Одно хорошо — в такую бурю Бергвид сидит у себя в усадьбе и носа не показывает в море! — прокричал Торвард, склоняясь к самому уху Снеколля. — Нас несет прямо на юг, ты заметил? Мы пройдем до Скарпнэса втрое быстрее, чем на веслах!
Снеколль не ответил, жмурясь и ладонью стирая с лица и бороды морскую воду, которую дочери Эгира огромными пригоршнями кидали в лица людям. Придерживаясь за края скамей, Торвард направился от носа к корме — его беспокоило, в порядке ли руль. Только поломанного руля им не хватало! Тогда и Бергвида не понадобится! И где это его усадьба, в которой он пережидает бурю? Ведь им придется найти ее, если они хотят увидеть Деву-Скальда…
Огромная волна, словно фигура самой великанши, взметнулась над кораблем, лизнула жадным холодным языком. «Ясеневый Козел» дрогнул, закачался, люди вобрали головы в плечи. Волна прошла, Снеколль открыл рот, чтобы обратиться к конунгу, но не увидел его. В настоящем испуге ярл бешено завертел головой, пытаясь найти знакомую фигуру возле мачты, на днище возле скамей. Но Торварда нигде не было.
— Эй! — в ужасе заорал Снеколль, хотя и понимал, что никто здесь не в силах что-то сделать. — Конунга смыло в море!
К утру Ингитора и невидимый Хальт были уже далеко от Озера Фрейра. Ингитора брела по мягким моховым кочкам, едва передвигая ноги. От первого воодушевления свободы, как и следовало ожидать, не осталось и следа. Она отчаянно устала, проголодалась, предутренний холод, резкий и пронзительный, как бывает только перед осенью, заползал под толстый плащ Эгвальда и зябкими пальцами рассыпал по ее коже целые горсти мурашек. Но хуже всего была полнаянеизвестность впереди.
— Я больше не могу! — наконец сказала Ингитора вслух своему невидимому спутнику. — Не пойду! Хоть волк меня ешь!
Она рухнула прямо на мох и прислонилась плечами и затылком к шершавому стволу старой ели. Ей казалось, что она на дне какого-то глубокого темного омута, откуда ей никогда не выбраться на вольный светлый простор. Да и есть ли они, свет и простор?
— Потише о волках! — немедленно отозвался голос Хальта. Ингитора с надеждой подняла голову — может быть, он все-таки покажется? Но увы — он продолжал прятаться где-то в глубинах ее неизмеримого воображения. И горя ему мало от того, что она устала и измучилась! Ему что — альвы не знают голода, усталости, мучений души и тела. И несмотря на его незримое присутствие, Ингитора чувствовала себя очень одиноко. Он не разделял тяжести ее пути и не мог облегчить эту тяжесть. Будь рядом с ней человек, такой же простой человек, как она сама, насколько ей было бы легче! Хотя бы Асвард… Или Эгвальд.
При мысли об Эгвальде Ингиторе захотелось плакать. Ради него она решилась на это трудное и опасное путешествие, но сейчас была едва ли не дальше от Эгвальда, чем в самом Эльвенэсе перед отплытием «Серебряного Ворона». Тогда у нее была ясная цель, известная дорога, корабль, товарищи и защитники. Теперь у нее не было ничего — только густой сумрак ельника со всех сторон, черно-коричневые чешуйчатыестволы и качающиеся зеленые лапы.
— Не надо здесь упоминать волков! — продолжал тем временем невидимый Хальт. — Они здесь ходят стаями. И один из них носит на спине Дагейду дочь Свальнира. Думаю, ты не забыла ее? Вообрази, как лихо она поскачет на своем волке в погоню за тобой, когда Черная Шкура проспится!
Ингитора вздрогнула, но у нее не хватало сил даже на то, чтобы бояться.
— Ну и пусть. Пусть хоть волк съест, — равнодушно сказала она. — Мне все равно.
— Все равно? — возмутился Хальт. — Так зачем ты ушла от Черной Шкуры? Разве тебя там плохо кормили?
Всю дорогу Ингиторе казалось, что невидимый собеседник где-то у нее за спиной, ее все тянуло обернуться. Теперь же ей вдруг померещилось, что ехидный хромой альв сидит прямо у нее на плечах, и она сердито встряхнулась. Волосы ее больно дернуло — они прилипли к каплям еловой смолы, выступившей на стволе, и на глаза навернулись слезы боли и обиды. Весь этот лес, весь этот холодный мир как будто сговорился против нее! И даже Хальт, самый близкий, как казалось, ее друг, почти неотъемлемая часть души, — и от него одни насмешки вместо утешения.
— Это тебе лучше знать! — сердито воскликнула она. — Зачем ты вытащил меня оттуда? Отчего же ты не укажешь мне дорогу? Какая мне от тебя польза среди лягушек и кочек? Сочинять стихи для троллей? Не очень-то они мне помогут!
— Ах, так я тебе уже не нужен? — запальчиво, почти свирепо воскликнул Хальт. Голос его зазвенел внутри головы Ингиторы, как будто там разразилась маленькая молния. — Что ты будешь делать без меня, хотел бы я знать? Что ты можешь без меня? Только я и придал тебе хоть какой-то вес! Без меня ты бы до сих пор оставалась в Льюнгвэлире, была бы женой Оттара и в глаза не видала бы конунгов! Ты этого хотела?
— Ах, лучше бы я оставалась в Льюнгвэлире! — вскрикнула Ингитора, в это мгновение искренне веря, что это и в самом деле было бы лучше. — Оттар всё-таки лучше Бергвида! Ах, Эгвальд!
— Опять Эгвальд! — возмущенно заорал Хальт, как настоящий тролль. В памяти Ингиторы встало его лицо, изуродованное яростью, с кривым ртом и косящими глазами. Хорошо все же, что она его не видит! — Дался тебе этот Эгвальд! Тоже сокровище нашлось! Что тебе в нем? Женщины не умеют держать слово! Ты сама не знаешь, чего хочешь! Ты совсем забыла…
— Что я натворила из-за тебя, хромое чудовище! — сквозь слезы отчаянно кричала Ингитора, не слушая его. — Это все ты! Это ты привел меня в Эльвенэс, это ты, а не я послал Эгвальда на фьяллей! Из-за тебя погибло столько людей, из-за тебя пропадет и он, и я! Да возьмут тебя тролли!
— Я?! — взвился возмущенный голос. — Это все ты! Ты, ты сама! Ты этого хотела! И все это натворила ты, а я только помогал тебе! Думаешь, каждая девица могла бы наворотить столько дел? Я потому и явился к тебе, что в тебе прятались огромные силы! И не обвиняй меня — все это твое! А раз я тебе не нужен, то и прощай!
Ингитора промолчала в ответ. Она не имела сил спорить и не знала, что сказать. Не так давно, на земляничной поляне, она говорила Хальту, что он — самое большое сокровище ее жизни. В промокшей палатке на корме «Серебряного Ворона» она думала, что он — единственная правда, которая останется с ней всегда. А сейчас — что ей пользы от его звонких строчек? Накормят они ее, согреют, укажут дорогу? Но разве тогда она была не права? Вздохнув, Ингитора снова прислонилась затылком к стволу ели.
Перед глазами ее завертелись метелью обрывки пережитых событий. Опасных было больше, чем забавных. Раньше ей казалось, что если она осталась целой и невредимой, то только благодаря ему, хромому альву. Но его последние слова нашли странный отклик в ее душе, как будто подтвердили то, что она и сама давно знала. Что он сделал, строго говоря? Да ничего. Просто все происшествия он оборачивал к ее пользе. Он только открыл силы, которые дремали глубоко в ее душе, и помог им развиться.
— Хальт! — позвала Ингитора вслух. Никто ей не ответил, но она была уверена, что белоглазый альв где-то здесь, рядом, как всегда, только обиделся и не хочет отвечать. Но он здесь и никуда от нее не денется.
— Дух, отвечай! Я спрашивать буду! — пригрозила Ингитора заклинанием.
В ответ что-то глухо заворчало. Он все-таки дал о себе знать. Это ворчание явственно означало: «Голос-то я подам, если тебе так уж хочется, но не надейся услышать от меня ничего хорошего».
— Куда мне идти? — спросила Ингитора.
Уже почти рассвело, она видела ельник, видела просветы между деревьями. Слушая тишину в ожидании ответа Хальта, она разобрала, что к тихому шуму деревьев примешался какой-то другой отдаленный шум. На миг Ингитора застыла, забыв и о Хальте, и обо всем остальном. Этот шум, знакомый с раннего детства, она не спутала бы ни с чем другим. Это море!
Мигом стряхнув с плеч усталость, Ингитора поднялась на ноги, оправила плащ и волосы и пошла на шум. Душа ее встрепенулась и приободрилась. Возле моря у нее больше надежд на спасение. Там стоят усадьбы, в которых живут не только друзья Бергвида, но и люди Хеймира конунга. Или даже Торварда конунга, что скорее всего. Ведь она шла на север, а в северной части Квиттинга жили несколько ярлов Торварда. Сейчас все они были лучше Бергвида. И Ингитора, не вспоминая больше о ссоре с Хальтом, пошла к морю.
Наконец еловые стволы раздвинулись, ноги Ингиторы вместо мягкого мха ступили на каменистый берег, и перед ней открылся широкий морской простор. Остановившись на опушке, она глубоко вдохнула свежий морской воздух, отдыхая душой и телом, словно перед ней были ворота родной усадьбы. Темный, мрачный ельник остался позади.
Выйдя на берег, Ингитора огляделась. Нигде не виднелось жилья, не тянуло дымом. Ни одного паруса, ни следа на песке. Никакого знака присутствия человека. Впрочем, это не удивило и не огорчило Ингитору. Она достаточно насмотрелась на запустение Квиттинга и готова была к тому, что искать людей придется долго. Только куда идти?
Пожалуй, на север. Чем дальше на север, тем меньше опасность наткнуться на Бергвида и его людей. Да, Бергвид! Вспомнив о нем, Ингитора опасливо обернулась. Наверное, ее будут искать! На мху не оставалось никаких следов, но мало ли какие средства у него есть? Дагейда… Ингиторе представился огромный волк с желтыми глазами, бегущий по ее следу, и морозная дрожь поползла по спине. Оставленное позади расстояние показалось ничтожным, густой ельник — прозрачным, а сама она — беззащитной.
Но разве даром для нее прошла последняя ночь? Ингитора задумалась, закрыла глаза. Как наяву она увидела, как расправляется трава и мох там, где она прошла, как легкие следы ее взмывают в воздух и растворяются в сильном потоке морского ветра. Заметать следы — кажется, так это называется? Говорят, это умеют делать ведьмы…
Подобрав камешек, Ингитора нацарапала на первом же пятачке песка большую руну обмана. Потом она зажала камешек в кулаке, словно это был ключ от замка, спустилась от опушки к морю и пошла на север. На ходу она подбирала строчки и тихо напевала их, словно маленькая девочка, играющая словами сама с собой. Мягкие травы забыли меня… Деревья и камни не знали меня… Никто не видал и никто не слыхал… Запах развеяло ветром морским… Один и Фригг знают, поможет ли такое детское заклинание. Но Ингитора верила в него.
Она прошла уже довольно далеко и подумывала присесть отдохнуть, как вдруг увидела впереди, шагах в двадцати, что-то длинное и темное, лежащее на самой полосе прибоя. В первый миг Ингитора вздрогнула и остановилась, но тут же тихо рассмеялась.
— Надо же, какая я стала пугливая! — сказала онасама себе. — Испугалась простого весла! Что же со мной будет, если я увижу, скажем… Ах!
Шагах в пяти от весла она увидела на песке человека. Он лежал на боку, затылком к ней, и с первого взгляда его тоже можно было принять за обломок дерева. Волосы его и одежда были мокрыми насквозь. Сначала Ингитора отшатнулась. Она искала людей, но встреча с одним из них наполнила ее страхом. Ей захотелось убежать без оглядки, но она взяла себя в руки. Ведь это не тролль и не великан. Это человек, выброшенный морем.
Дома, в Льюнгвэлире, отец всегда внушал ей, что нужно помогать всем, кого обидело море. С раннего детства Ингитора помнила, как отец со своими людьми не раз ходил снимать с мели чужие корабли, как после бури хирдманы и работники разбредались искать по окрестностям усадьбы выброшенных морем, как ночевали и, бывало, подолгу жили в Льюнгвэлире неудачливые мореходы.
Осторожно ступая, стараясь не шуметь, Ингитора обошла вокруг лежащего тела, внимательно разглядывая его. Она была уверена, что человек этот жив. Мертвые тела совсем не такие. Они и лежат по-другому. Мертвые похожи на бревна и камни. А это был человек.
Собравшись с духом, Ингитора подошла поближе. Присев на колени, она перевернула человека лицом вверх. На вид ему было лет тридцать пять. Щеки и подбородок покрывала трех-четырехдневная темная щетина, вокруг закрытых глаз темнели коричневатые круги, на смугло-бледной коже присохли песчинки. Ингитора осторожно смахнула их. Человек дышал. На нем была рубаха, кожаная короткая накидка, кожаные штаны и сапоги, перевязанные под коленями зелеными ремешками. Плащ, как видно, унесло водой, или он сам его сбросил, чтобы не мешал плыть. Но пояс с ножом и мечом остался. На рукояти меча был небольшой серебряный молоточек. Значит, это фьялль.
Из-под ворота рубахи выпал также маленький кремневый молоточек на прочном ремешке. Ингитора взяла его в руку, повертела. Обычный амулет, который носит на шее каждый мужчина из племени фьяллей. У других молоточки бывают и покрасивее — из бронзы, серебра. А тут кремневый. Да еще грубовато выбитый. Может, старинный?
Ингиторе не могло и в голову прийти, что она держит в пальцах священный талисман, который много веков передавался от одного конунга фьяллей к другому. Говорили, что он был сделан из осколка самого Мйольнира.
Но что же теперь делать? Небрежно засунув молоточек обратно под мокрую рубашку, Ингитора снова посмотрела в лицо незнакомцу. Будь здесь мужчина — выброшенного морем следовало бы перевернуть и постараться вытряхнуть из него воду, которой он наглотался. Но тот был так велик ростом и плотно сложен, что Ингитора не надеялась с ним справиться.
Набравшись смелости, она похлопала фьялля по щекам. Потом потрясла за плечи. Он вздохнул глубже, глухо простонал что-то, но глаз не открыл.
Ингитора призадумалась. Ей вспомнилась темная спальня кюны Одды. Тогда она усыпила женщин. Теперь нужно, напротив, привести в сознание. Значит, заклинание нужно построить наоборот. Не мхи и болота, а что-то яркое, шумное, сверкающее…
Она посмотрела на меч фьялля. Пусть будет меч. Тем же камушком Ингитора нарисовала на песке возле головы фьялля с одной стороны руну света, а с другой — руну силы. Склонившись над лежащим, она запела негромко, но выразительно, стараясь проникнуть словом в самую глубину дремлющего сознания:
Она с трудом вытащила нож из ножен на поясе фьялля и стала водить им возле рук и груди лежащего, как будто разрезала невидимые путы. Но она видела их, видела оковы сна и бессилия, и разрывала их, и отбрасывала в сторону, продолжая звать:
Она легонько стукнула острием ножа по кремневому молоточку. Фьялль глубоко вздохнул, вздрогнул, брови его дернулись. Ингитора поспешно сунула нож назад в ножны на его поясе и изо всех сил потрясла фьялля за плечи.
— Эй, просыпайся! — уже без стихов крикнула она. — Довольно ты здесь лежал!
Фьялль открыл глаза и вдруг резко сел, схватив ее за оба запястья. Ингитора вздрогнула и подалась назад, но он не выпустил ее. В этом не было вражды и желания причинить ей зло — он просто хотел обезвредить то живое существо, что оказалось возле него в это мгновение. И они застыли как изваяния, сидя на холодном песке и глядя друг на друга.
В первое мгновение, увидев склонившееся над ним лицо женщины с растрепанными рыжеватыми волосами и глазами цвета вечернего моря, Торвард принял ее за одну из морских великанш. Или за ведьму. Теперь же он разглядел, что, пожалуй, ошибся. Сидевшая напротив него девушка была живым существом, ее руки были теплыми, в глазах отражалась живая мысль. Торвард еще не опомнился толком и не понимал, где находится. Голова у него кружилась, лицо и фигура женщины расплывались. Он не столько видел, сколько ощущал вокруг себя незнакомый морской берег. И они были здесь одни. Ни усадьбы, ни корабля — только море, песок, каменистый моховый склон и ельник чуть повыше, и эта девушка в потрепанном зеленом плаще из толстой шерсти. И она была такой же чужой и одинокой на этом пустом берегу, как и он сам.
— Пусти! — сердито и строго сказала девушка и попыталась высвободить из его пальцев свои запястья. Опомнившись, Торвард испугался, что слишком сильно сжал, и поспешно выпустил ее. Девушка отодвинулась и потерла запястья, бросая на него настороженные взгляды.
— Прости, — хотел сказать Торвард, но в горле его как будто было насыпано песка, и он хрипло закашлялся. Потерев руками лицо, он потянулся, пробуя, все ли в порядке. Теперь он вспомнил и дорогу, и бурю, и ту волну, которая слизнула его с «Ясеневого Козла». Вон и весло, которое смыло вместе с ним и которое он чудом поймал. Если бы не оно, то сейчас он вместо этой девушки смотрел бы в бездонные глаза великанши Ранн.
— Где я? — хрипло спросил Торвард, снова подняв глаза на девушку.
— На Квиттинге, — ответила она, и по голосу Торвард сразу узнал уроженку племени слэттов. А может, южных вандров, там близко.
— Уже кое-что, — проворчал Торвард. — А где именно?
— На западном берегу.
— Это я знаю и сам. Едва ли меня унесло бы на восточный. Но тут есть усадьбы? Что вон там за мыс?
— Ты задаешь слишком много вопросов. Гораздо больше, чем у меня ответов. Я знаю еще меньше тебя.
— Как же ты сюда попала?
— Почти так же, как и ты. Только меня выбросило вместе с кораблем.
— А где остальные люди?
— Погибли. Это было довольно далеко отсюда.
Ингитора говорила правду. Именно так она попала на Квиттинг. А про Бергвида этому фьяллю вовсе не нужно знать.
— Куда же ты идешь? Что ты будешь делать? — спросил Торвард.
— А ты? — Девушка в упор посмотрела на него.
Чем дольше Торвард разглядывал ее, тем больше удивлялся. Она была бледна, казалась усталой, но не напуганной. Ее зелёный плащ с полинявшей золотой отделкой говорил о долгом пути и ночевках на земле, но когда-то он был дорогой и богатой одеждой. Под его настойчивым взглядом девушка подняла руку, чтобы поправить волосы, и на руке ее блеснуло несколько серебряных перстней, на груди звякнула цепь с подвесками.
— А я… — Торвард сел поудобнее и задумался. В самом деле, что он теперь мог предпринять? Один на Квиттинге, без людей и корабля… Совсем как предрекала когда-то Дагейда.
Видно, боги хотят помешать ему… А может, наоборот? Они снова привели его на Квиттинг, туда, где покоится в кургане Дракон Битвы. Одного — может быть, и это не случайно? Главное дело своей судьбы человек всегда выполняет один. Может быть, на это ему и хотели указать? Но до того ли сейчас? А Бергвид Черная Шкура?
— Ты не знаешь, далеко ли Бергвид Черная Шкура? — спросил Торвард у девушки.
Она явственно вздрогнула при этих словах и сделала движение, как будто хотела вскочить, но полы тяжелого плаща помешали ей, и она осталась сидеть, настороженно и враждебно глядя на Торварда.
— Зачем тебе Бергвид? — воинственно спросила она. Это была воинственность подростка, который хочет спрятать за нею свой страх.
— Нет, нет. — Торвард успокаивающе помахал рукой. — Я не из его людей. Напротив. Я собираюсь его убить.
В глазах девушки сначала отразилось удивление, а потом они насмешливо сощурились. Торвард мысленно отметил, что, хотя красавицей ее не назовешь, эта живость и выразительность делают ее весьма привлекательной.
— Если получится, как говорят умные люди! — ехидно добавила она.
Торвард усмехнулся.
— Да, умные люди так говорят. Но я уже давно не считаю себя особенно умным!
Девушка рассмеялась — видно было, что эти слова ей понравились.
— Вот как? — воскликнула она. — Тогда есть надежда, что ты не так уж глуп на самом деле. Неужели ты вот так и пойдешь к Бергвиду? Сначала тебе неплохо было бы обсушиться.
— С этого я и начну, — сказал Торвард и с трудом поднялся на ноги. Все члены его затекли, но все было цело. Он потянулся. Девушка, по-прежнему сидя на песке, окинула его внимательным взглядом.
— Если бы не молоточек на шее, тебя можно было бы принять за великана со дна моря, — сказала она.
— Я так уж страшен? — спросил Торвард. — По тебе не видно, чтобы ты меня боялась.
— Я, наверное, больше никогда и ничего не буду бояться. Я уже израсходовала весь страх, что боги отпустили на целую жизнь.
— Вот и хорошо! — одобрил Торвард. — Пойдем. В этом месте не следует лезть на глаза кому ни попадя.
Девушка собрала полы плаща, чтобы встать; Торвард шагнул к ней и протянул руку. Девушка с опаской посмотрела на его широкую ладонь с белой полосой какого-то очень старого шрама.
— Не бойся, я не всегда так хватаю, — сказал он, понимая, что она вспомнила первый миг его пробуждения. — Я думал, что ты морская великанша или ведьма.
— Может, так оно и есть? — с насмешкой спросила девушка.
— Нет, — спокойно сказал Торвард и легко подхватил ее с песка, поставил на ноги. — Я хорошо знаю, какими бывают ведьмы.
— Да ты великий мудрец! — Девушка искоса посмотрела на него. Им обоим вспомнилась Дагейда. Но ни одному из них не хотелось о ней говорить.
В ельнике они набрали сухих сучьев и развели костер. Конечно, дым будет видно над лесом, но дожидаться ночи им было некогда.
— Пока я буду сохнуть, ты могла бы поискать чего-нибудь съедобного, — сказал Торвард, стягивая с плеч мокрую накидку и рубаху. — Я так понимаю, у тебя нет с собой ни единого зернышка?
— Ты правильно понимаешь, сын Эгира, — отозвалась девушка. — Только я не знаю, что считают съедобным морские великаны. Орехов тут нет, из ягод я видела только пару кустиков морошки, а их тебе явно не хватит. Правда, один квитт показывал мне съедобный мох, но у нас с тобой нет котелка.
Торвард пристроил свою рубаху на палке возле огня, так, чтобы она не могла случайно загореться, и оглянулся на девушку.
— Я думаю, у себя дома тебе не приходилось самой добывать себе еду.
— Для морского великана ты удивительно умен! — восхитилась девушка. — Дать тебе пока мой плащ?
— Не надо! — отмахнулся Торвард. — Я и так не замерзну.
Он взялся за ремень и сообразил, зачем она предлагала ему плащ.
— Если хочешь, можешь пойти поискать хоть морошки, — сказал он. — А мне отдай ремешки от твоих башмаков.
— Зачем? — Ингитора посмотрела сначала на него, потом на свои ноги.
— Я видел там широкий ручей, наверное, в нем водится рыба. У меня есть нож, но его нужно чем-то привязать к палке. Моих ремешков не хватит. Ты же не хочешь, чтобы я потерял еще и нож?
Ингитора развязала ремешки, которыми над щиколотками были обвязаны ее короткие сапожки, бросила их Торварду и встала. Если шагать осторожно, то не упадут.
— Как тебя зовут? — окликнул ее Торвард, когда она уже повернулась и шагнула к лесу.
— А тебе зачем? — настороженно спросила она.
— Надо же мне знать, как звать тебя обратно. Согласись, нам было бы обидно потерять друг друга в этом лесу.
— Да, пожалуй, — с легким вздохом согласилась Ингитора. Этот фьялль был все же лучше, чем никто. Не сказать, чтобы он ей очень понравился, но откуда-то она знала, что может ему доверять. Во всем его облике, в речах и повадках было что-то спокойное и надежное. Такой и сам не пропадет, и другим не даст.
Но называть ему своего имени Ингитора не хотела. Ее знает даже Бергвид, и уж, конечно, знают фьялли. А у фьяллей мало причин любить ее.
— Зови меня Альвой, — сказала она, вспомнив Хальта. — Кроме меня, в этом лесу ни одного альва уж верно нет.
— Да, на альва ты похожа больше, чем на ведьму, — с улыбкой согласился фьялль. — А для великанши ты ростом не вышла!
Ингиторе вдруг захотелось отомстить ему за насмешку, так отомстить, чтобы он опомниться не мог. Она быстро окинула его взглядом, впилась глазами в пряжку на поясе. «Быстрая змейка, вон из кольца!» — насмешливо взвизгнул голос маленького альва. Перед глазами ее вспыхнула острая руна разрыва — Ингитора нарисовала ее в мыслях, и это оказалось не менее надежно, чем царапать на стенах и на песке.
И Торвард изумленно вскрикнул — его широкий кожаный пояс с ножом и мечом, застегнутый на надежную серебряную пряжку, удержавшуюся даже в морских бурных волнах, вдруг расстегнулся сам собой и упал к его ногам. А девушка-альв звонко рассмеялась и метнулась в густую тень ельника, ее зеленый плащ мгновенно растворился меж качающихся еловых лап. Какой-то сильный порыв толкнул Торварда — за ней! Но он удержался на месте и только расхохотался. Он ждал от Квиттинга чудес. Но пока они были гораздо приятнее его ожиданий.
— Куда мы теперь пойдем? — спросила Ингитора, когда они покончили с рыбой.
Испеченная в сырой глине несоленая рыба была совсем не той едой, к которой она привыкла, но сейчас и такая была хороша. Чтобы запить ее, им пришлось пойти к ручью, где эта рыба совсем недавно плавала. Здесь они и сидели на больших плоских валунах, собираясь с духом перед дальней дорогой. Коротких дорог для них на Квиттинге не существовало.
— А куда ты хочешь попасть? — спросил Торвард.
Они так и не стали рассказывать друг другу, кто они и откуда. Ингиторе очень хотелось расспросить, кто такой ее нежданный спутник, кому он служит, где живет, куда и откуда плыл, как оказался за бортом? Но она понимала, что за его ответами последуют расспросы. А ей равно не хотелось ни лгать, ни рассказывать ему правду о себе. И по спокойствию фьялля она заключила, что его такая взаимная сдержанность вполне устраивает.
— Я хочу попасть… — Ингитора задумалась, опустив руку в воду и наблюдая, как светлые струи сверкают в ее пальцах. — К людям.
— Люди бывают разные. И ты, я думаю, уже в этом убедилась. Я прав?
Торвард бросил на нее короткий понимающий взгляд. Один только обтрепанный подол когда-то дорогого богатого плаща сказал о пережитых превратностях гораздо больше, чем могла бы сама девушка.
— Еще как прав! — воскликнула Ингитора. — Ты сам не знаешь, насколько прав!
— Так к каким же людям ты хочешь попасть?
— В конце концов я хочу попасть в Эльвенэс. Так что сейчас мне хорошо бы оказаться поближе к Кларэльву. Там живёт Арнльот ярл и другие люди Хеймира конунга. Ты… — Ингитора помедлила, вопросительно посмотрела на своего спутника, как будто прикидывала, стоит ли обращаться к нему с просьбой. — Ты не хотел бы проводить меня туда? Я знаю, что в последнее время между нашим и вашим конунгом мало дружбы, но со мной тебе ничего не может грозить! — поспешно добавила она.
Торвард улыбнулся. Едва ли эта девушка на всем Квиттинге нашла бы другого человека, которому меньше подходила бы и эта просьба, и эта добавка к ней.
— Не сочти меня неучтивым, но мне нужно идти в другую сторону, — сказал он. — Ты помнишь, я еще там, на берегу говорил тебе, что у меня есть дело на Квиттинге.
— Я думала, ты первый из рода морских великанов, кто научился шутить! — ответила Ингитора, стараясь скрыть неприятное чувство от его отказа. Человек, такой сильный, умеющий ловить рыбу в ручье простым ножом на палке, был для нее весьма и весьма ценным, незаменимым спутником. Особенно если ему можно доверять. А этому фьяллю Ингитора доверяла, сама не зная почему. — Никто в здравом уме не скажет такого всерьез! — добавила она.
— А я сразу сказал тебе, что я не слишком-то в здравом уме. Не бойся, я не берсерк и не безумец, какими они обычно бывают, я не бью людей без причины и не разговариваю наяву с духами. Просто, понимаешь, когда у человека много лет есть важная цель, она в конце концов начинает повелевать им, как хозяин рабом. Она делается важнее всего. И собственного благополучия, и даже желания помочь девушке, — с улыбкой добавил Торвард, чтобы немного смягчить свои слова. Без этого они казались слишком высокопарными, а здесь ведь не пир в День Высокого Солнца или Середины Зимы, когда поднимаются кубки и провозглашаются обеты богам.
— Но к каждой цели должны вести разумные пути, — сказала Ингитора, серьезно глядя ему в глаза. Эти слова нашли отклик в ее душе, выразили ее собственные мысли и чувства. Разве не мысль о мести направляла ее дороги и привела в конце концов на этот бурый валун над чистым ручьем? — Должны быть средства. На пути к своей цели можно погибнуть со славой, но цель останется недостигнутой и будет смеяться над твоим курганом. Ты же не хочешь, чтобы Бергвид остался победителем?
Торварду хотелось протереть глаза, но он боялся хоть на миг оторвать взгляд от Ингиторы. Его наполняло самое детское чувство восторженного изумления. Неужели бывают на свете такие умные женщины? Женщины, способные с нескольких слов понять твою заветную мысль и продолжить так же ясно, как ты мог бы сам?
Хотя его воспитатель Рагнар был неплохого мнения о женщинах, Ормкель Неспящий Глаз значительно повлиял на взгляды Торварда.
— Нет, я не хочу, — согласился Торвард и пересел на тот же камень, где сидела Ингитора. Ему вдруг захотелось взять ее за руку и убедиться, что она ему не приснилась. И она уже казалась ему очень красивой — может ли не быть красивой девушка с такими глубокими умными глазами? — И у меня есть одно средство. Только оно… Оно сейчас далеко. Оно здесь, на Квиттинге. Я должен достать eго. И тогда у меня все получится. Я знаю. Боги обещали мне, что тогда получится.
— Это оружие? — спросила Ингитора. Она видела, что фьялль не шутит, а какое иное средство, кроме оружия, мужчины могут посчитать надежным?
— Да. Это меч. В нем заключена сила моего рода и тех сил, какие были им побеждены. Я должен его достать. Я и раньше пробовал, но… — Торвард запнулся, ему вовсе не хотелось вспоминать свои неудачи.
— Не выходило, — с пониманием подхватила Ингитора. — Это бывает. Всякому делу Норны назначили свой срок. Если не выходит — значит, срок еще не пришел.
— Но теперь он пришел! Ты понимаешь — пришел! — горячо воскликнул Торвард. Он сам не знал,откуда взялась в нем эта уверенность, но она вспыхнула пламенем и осветила все его существо, наполнила новой силой. — Теперь я смогу это сделать! Поэтому… понимаешь, я не могу пойти с тобой. Мне нужно к Медному Лесу.
— А мне совсем в другую сторону, — грустно сказала Ингитора. Они помолчали, глядя на бегущую воду. Им обоим не хотелось расставаться. Они оба чувствовали, что понимают друг друга, и оба достаточно повидали людей, чтобы знать, как редко встречается между ними настоящее понимание.
— Отдай мне мои ремешки! — наконец нарушила молчание Ингитора. — А то если я буду так возить подошвами по земле, то моих башмаков надолго не хватит. А я не думаю, что в этих лесах мне кто-нибудь даст другие.
Торвард молча поднялся, взял свою острогу, отвязал нож. Ингитора хотела взять свои ремешки, но Торвард присел возле нее и сам обвязал ремешком ее башмак. И Ингитора не возражала против этой услуги — во всем обращении с ней фьялля не было ничего оскорбительного, а только спокойное и уважительное расположение, которое нисколько не вредило его собственному достоинству. Глядя, как он спокойно завязывает ремешок, не испытывая по этому поводу ни стыда, ни гордости, Ингитора вдруг подумала, что он,похоже, выше родом, чем она посчитала вначале. Непохоже было, чтобы у него когда-то были хозяева, чтобы он выслушивал приказания от хельда, хевдинга, ярла или даже конунга. Он не был ни надменен, ни самоуверен, но он всегда сам знал, что и как следует делать. И только сам он определяет меру своего достоинства. А это отличает по-настоящему гордых и благородных людей. Тому, кто горд, не нужно быть тщеславным.
Несмотря на то, что их дорогам предстояло скоро разойтись, Ингитора вдруг ощутила к нему какое-то прочное расположение. Она посмотрела на его темноволосую голову, склоненную к ее коленям, с неожиданно теплым чувством.
Фьялль вдруг резко поднял голову и вопросительно посмотрел ей в лицо. Ингитора вздрогнула от неожиданности.
— Что ты? — быстро спросила она.
Фьялль зачем-то посмотрел на ее руки, сложенные на коленях. Видно было, что он в замешательстве.
— Ничего, — сказал он наконец. — Мне показалось… что ты меня погладила.
— И не думала! — воскликнула Ингитора и тут же незаметно прикусила язык. Нет, она этого не делала. Но что она думала… Она и сама не знала.
— Так куда ты пойдешь? — спросил Торвард, завязав оба ремешка и сев рядом с ней на камень. — До Кларэльва много дней пути. Ты просто не дойдешь. На ягодах долго не продержишься. Даже если никого не встретишь.
Ингитора промолчала. Она и сама понимала все это, но что она могла сделать?
— Тебя кто-нибудь ждет? — спросил Торвард. — На Кларэльве или еще где-нибудь?
— В Эльвенэсе. И еще…
Ингитора хотела сказать «в Аскргорде», но не стала. Выкуп за Эгвальда получил Бергвид, а без выкупа что ей там, делать?
— И где еще?
— Да больше, выходит, нигде, — со вздохом призналась Ингитора.
— А на том корабле, на каком ты плыла, — у тебя там был кто-нибудь из близких?
— Нет, пожалуй. — Ингитора качнула головой. Ей вспомнился только Ормкель.
— До Эльвенэса далеко, — медленно проговорил фьялль. Казалось, он что-то обдумывал.
— Я и сама знаю, — с угрюмым упрямством ответила Ингитора. Ну и пусть далеко. Ведь больше ее не ждал никто и нигде.
— Послушай, — наконец решительно сказал Торвард. — Давай поступим наоборот. Я не могу пойти с тобой, но ты можешь пойти со мной. А потом я сделаю для тебя все, что смогу, клянусь Тором и Мйольниром. — Он прикоснулся к кремневому молоточку. — А я могу очень много. Гораздо больше, чем ты думаешь.
— Так ты хочешь идти к Медному Лесу? — задумчиво спросила Ингитора. Торвард видел, что она колеблется, да и сам он был не чужд колебаний. Ведь он звал девушку в очень опасную дорогу. Валькирия, сияющая Дева Битв, не смогла пройти ее до конца. Но эта девушка была не то что валькирия. Торвард сам удивлялся своей уверенности, но ему казалось, что она окажется не менее сильной, чем Регинлейв. А может быть, и более. Никогда еще, глядя в сияющие светом Широко-Синего Неба глаза Регинлейв, он не видел такого понимания.
Торвард поглядел на застежку своего пояса.
— Ведь это ты сделала? — спросил он, кивнув на узорное серебряное кольцо.
Ингитора смущенно усмехнулась.
— А как ты сумела? Ты колдунья?
— А ты не боишься колдуний? — Ингитора кинула на него лукавый взгляд. И Торварду стало весело, как будто разом исчезли все его прошлые и будущие трудности.
— Я не боюсь колдуний! — уверенно ответил он, вспомнив мать, кюну Хёрдис. — Я с самого рождения живу в одном доме с колдуньей. И я знаю, что они не опасны, если обращаться с ними уважительно. А ты можешь рассчитывать на мое уважение. Клянусь Мйольниром!
— Хорошо, — сказала Ингитора. — Я пойду с тобой.
Огромный волк бежал через ельник, опустив морду к земле и принюхиваясь. Маленькая ведьма на его спине, крепко держась за пряди густой шерсти на загривке, напряженно прислушивалась к чему-то далекому.
Волк замедлил шаг, потом остановился, подался чуть назад, закружил по полянке.
— Опять нет? — спросила Дагейда.
Жадный повернул голову и виновато покосился на нее.
— Ничего, мой Жадный! — Ведьма ласково потрепала его по шее. — Поищи чуть получше — и найдешь. Не могла девчонка так запутать следы, чтобы ты не нашел. Просто они остыли.
Волк вздохнул совсем по-человечески. Он не хуже своей хозяйки знал, что с легкостью находит следы многодневной давности. А здесь прошло не больше одной ночи и одного дня, а он то и дело сбивается! След петляет, разрывается, пропадает под кустом, а находится опять под корягой, в трех широких волчьих прыжках сбоку. Человек не может, не умеет так ходить. След был развеян и запутан колдовской силой. Какой? До сих пор Дагейда не имела соперников среди обитателей Квиттинга.
— Я знаю, что ей помогает кто-то из светлых альвов! — утешающе бормотала Дагейда, пока Жадный ходил кругами, отыскивая пропавший след. — Там, в усадьбе, где она проходила, так и пахнет колдовством Альвхейма. Но он ведь не окажется сильнее нас с тобой, ведь правда, Жадный?
Волк остановился под стволом толстой ели, обернулся к хозяйке и кивнул на моховую кочку. Дагейда пригляделась: кочка была примята.
— Здесь она отдыхала, ведь так? Значит, она устала и не могла уйти далеко. Да и как ей не устать? Пойдем же, Жадный, скоро мы ее нагоним.
И волк побежал дальше через ельник. Дагейду гнало вперед прежде всего любопытство. Конечно, она не стала бы утруждать себя и Жадного ради того, чтобы вернуть Бергвиду сбежавшую женщину, но ей хотелось узнать, каким же образом пленница сбежала. Что она собой представляет, какие силы в ней заключены? Дагейда еще с первой встречи учуяла в Ингиторе эти силы и теперь хотела разобраться: безусловно ли эта дева из племени слэттов враг ей или можно обратить ее силы себе на пользу?
Всадница Мрака выехала из леса к морю. На опушке Жадный вдруг споткнулся, повернул вбок и скоро уже обнюхивал руну обмана.
— Вот оно что! — Дагейда соскользнула на землю и старательно затерла руну, чтобы больше об нее не спотыкаться. — Теперь-то мы легче найдем ее!
По берегу Жадный побежал увереннее и скоро привез хозяйку к площадке, на которой и безо всякого колдовства видны были следы двух пар человеческих ног. Увидев следы, Дагейда вздрогнула и нахмурилась. Тут же и Жадный обернул к ней морду и коротко рыкнул что-то.
Ведьма мгновенно скатилась с его спины, встала на колени на влажном песке и нагнулась, по-звериному обнюхивая следы. Когда она подняла голову, на лице ее было смятение.
— Он здесь? — медленно выговорила она, повернувшись к Жадному. Ее большие глаза раскрылись шире, взгляд застыл в неподвижности. Потом она крепко сжала в ладонях волчью морду и тряхнула ее. — Он опять здесь, Жадный, ты понимаешь!
Оттолкнув голову волка, Дагейда в растерянности и досаде села на песок. Такого она не ждала. Внезапное, не предчувствованное и не предсказанное возвращение брата потрясло ее так, что она даже забыла о девушке из племени слэттов.
Жадный ласково боднул ее лбом. Как во сне, Дагейда подняла руку и погладила волка по морде.
— Ничего, Жадный, — бормотала она, глядя в никуда и уже что-то обдумывая. — Он и раньше приходил сюда. И уходил ни с чем. И теперь…
Волк тонко и коротко проскулил что-то. Странно было слышать это нежное щенячье поскуливание из пасти такого чудовища.
— Да, еще она, — вспомнила Дагейда. — Ты говоришь, они встретились? И ушли вместе?
Внезапно, будто проснувшись, она вскочила на ноги.
— Мы пойдем за ними! — воскликнула она. — Я знаю, знаю, куда они направились! К Великаньей Долине! И мы пойдем туда! Но только тихо! — Ведьма приложила тонкий бледный палец к пасти Жадного. — Пусть они пока ничего о нас не знают. Мы покажемся, когда захотим. Правда, Жадный?
Волк высунул длинный красный язык и по-собачьи горячо лизнул щеку своей хозяйки.
Ночью Ингитора долго не могла заснуть. Целый день они с фьяллем шли через ельник. Спина и ноги ее ныли и стонали от усталости, казалось — упасть бы прямо на землю, на прохладный мох, и заснуть, как медведь, на полгода. Лежанка из еловых лап, покрытая листьями папоротника, чтобы не кололись, казалась мягче самого роскошного ложа из мехов с подушкой из куриных перьев. Но ей не спалось.
В сумерках им пришлось пересечь открытую вересковую пустошь. Здесь Ингиторе стало не по себе, и она часто оглядывалась. На память ей пришел второй ее вечер на Квиттинге, когда дружина Бергвида ночевала на такой же пустоши. Ветер покачивал ветви деревьев в перелесках, шуршал вереском, а Ингиторе казалось, что это мелькает под еловыми лапами тень огромного волка с рыжеволосой ведьмой на спине.
Ингитора посматривала на своего спутника, но он казался спокоен, как деревянный идол Видара в святилище Эльвенэса. Он как будто не хотел признавать троллей, ведьм и прочей нечисти, и они не имели сил его напугать. Рядом с ним Ингиторе делалось спокойнее. Теперь она и подумать не могла без ужаса, как шла бы по таким местам одна. Нет, добрые боги вовремя послали ей этого фьялля. Как когда-то Хальта.
Мельком вспомнив хромого альва, Ингитора не огорчилась тем, что он так и не подал голоса с их утренней ссоры под елью. Сейчас ей было не до него.
Пустошь уперлась в новый ельник, вернее продолжение прежнего, и здесь фьялль решил устроиться на ночлег, нарубить веток и набрать папоротника, пока совсем не стемнело. Стена деревьев надежно защитила их маленький костерок от человеческих глаз. А от нечеловеческих не защитят и стены дома.
Поблизости нашлось заболоченное озерко, и Торвард надергал камышовых корней. Запеченные в золе мягкие сладкие корни показались изголодавшейся Ингиторе отличной едой. Фьялль с некоторым удивлением наблюдал, с какой охотой она грызет камышовый корень, пачкая подбородок золой.
— Я бы не подумал, что такая знатная флинна будет так охотно есть еду пастухов и охотников! — насмешливо сказал Торвард, перехватив ее взгляд.
— Ах, так во Фьялленланде, оказывается, не бывает голодных годов! — ехидно воскликнула Ингитора в ответ. — А у нас бывают! Счастлив же ваш конунг!
При этих словах оба они усмехнулись с тайной горечью — каждый своему. Но как же перекликались их мысли!
— Это хорошо, что знатная флинна не привередлива! — с одобрением сказал Торвард. — На Квиттинге много болот и озер — камыш не даст нам умереть от голода.
— Ты очень умен! — в ответ одобрила его Ингитора. — Знавала я одного фьялля, который требовал только мяса, а травы называл козьей едой.
— Должно быть, этот фьялль нечасто ходил в походы, — отозвался Торвард. Из всех людей на свете ему меньше всего пришло бы в голову отнести эти слова к Ормкелю Неспящему Глазу. А его-то и имела в виду Ингитора.
Доев остатки камыша, они улеглись каждый на свою охапку лапника. Фьялль мгновенно затих, а Ингитора лежала, закрыв глаза и слушая голоса ночи. Шум елей казался ей необычайно громким, зловещим. То и дело она поднимала ресницы, чтобы бросить взгляд на тлеющие угли костра. Они успокаивали. Все-таки нечисть боится огня.
«Надо спать, я должна отдохнуть, завтра опять идти!» — убеждала себя Ингитора, закрыв глаза. Перед взором ее было темно, и вдруг в этой темноте зажглись четыре ярких огня. Два желтых, на уровне человеческого роста, и два зеленых над ними. Они приближались через темную пустошь стремительными скачками. Ингитора оцепенела от ужаса, не могла даже открыть глаза, даже понять, сон это или явь. Однажды она видела это, и видела наяву.
Собрав все силы, она дернулась, как будто рвалась из сети, вздрогнула, ахнула и открыла глаза. Было темно, вокруг покачивались еловые лапы, тлели красные пятна углей. Ингитора резко села, прижимая к груди зеленый плащ, которым укрывалась, и дрожа всем телом.
— Что такое? — спокойно спросил фьялль. Голос его вовсе не казался сонным и принес Ингиторе такое облегчение, что она перевела дух, чувствуя, как унимается дрожь. Все-таки она была не одна здесь, не одна перед всеми таинственными и недружелюбными силами Квиттинга и Медного Леса.
— Я думала, ты спишь, — выговорила она.
— А я слышал, что ты не спишь. Ты боишься? Я не слышал ничего угрожающего.
— Боюсь! — отважно призналась Ингитора. — А ты и правда морской великан, если не боишься.
— Я этого не говорил, — спокойно ответил фьялль. Он завел руки за голову, лежа на спине, и смотрел в темные верхушки елей. Так спокойно, как будто лежал в дружинном доме в своей родной усадьбе. — Совсем ничего не боится только слабоумный, который не понимает, что делает и чем ему это грозит. У нас в усадьбе был один такой, Скегги Дурачок. Даже гусей пасти не мог. Все лазил по скалам, по самым опасным местам, и ни разу не сорвался. Другим и смотреть страшно, а ему хоть бы что. Он потом подавился рыбьей костью.
— И что мне до него за дело? — отозвалась Ингитора. Она не понимала, зачем ей слушать про Скегги Дурачка, но страх ее почти прошел.
— Я к тому говорю, что смелые люди тоже боятся. Просто трус боится и убегает, а смелый боится и идет. Ты очень смелая. Я не знаю другой женщины, которая пошла бы в Медный Лес. Так что тебе приснилось?
— Мне не приснилось. Я вовсе не спала. Я видела… Ах, не подумай, что я тоже, как ваш Дурачок… Что я вижу духов наяву. Но я увидела то, что не здесь, а далеко.
Ингитора запнулась, не зная, как сказать.
— Ничего в этом нет удивительного, — невозмутимо отозвался фьялль. — Люди, которые видят то, что далеко, называются ясновидящими. Я и раньше таких встречал. И что это было?
— Я видела… Два желтых огня, а над ними два зеленых. И они мчались по пустоши так быстро, быстрее лошади. Прямо ко мне.
От собственных слов Ингиторе снова стало страшно, мурашки побежали вниз по спине и плечам, сковали руки.
А Торвард изумленно свистнул и сел, повернулся к Ингиторе. Он понял смысл ее видения гораздо лучше, чем она могла предположить.
И по его глазам Ингитора увидела, что он встревожен, но не удивлен. И они застыли, глядя в глаза друг другу, совсем как в первый миг, на берегу. И каждый пытался понять, что же знает другой.
— Ты когда-нибудь видела ЭТО наяву? — чуть погодя с некоторой осторожностью спросил Торвард.
Ингитора кивнула. Теперь она поняла, что ее спутник с этим видением знаком. И пожалуй, лучше, чем она сама.
Торвард потрепал волосы на затылке.
— Я же говорю, что ты очень смелая, — сказал он наконец. — Ни одна женщина, сколько их ни есть, не пошла бы в Медный Лес, зная… ЕЕ. А ты идешь. Да ты просто валькирия.
Ингитора помолчала. Она осознавала свою смелость и почти гордилась ею. И ей было намного легче от мысли, что не она одна, но и другой человек знает о ведьме Медного Леса и все же идет. И еще одно она ясно понимала — что способна на такое только с ним, с этим фьяллем, носящим на шее простой кремневый молоточек. Ни с кем другим она бы на такое не отважилась. Даже с Эгвальдом. Даже с Хальтом.
— Знаешь… — задумчиво заговорила она. Она вдруг поняла, что еще толкало ее в этот поход. — Он сказал однажды… Сказал, что вымостит человеческими головами всю дорогу в Нифльхейм. Что даст своей матери столько спутников туда, сколько не имела ни одна женщина.
— Бергвид? — сразу спросил Торвард.
Ингитора кивнула. Это и было ответом на вопрос, почему она боится, но идет. Потому что эта бесконечная дорога из черепов должна быть прервана.
— Вот ты говорил — человека ведет его цель и делается его хозяином! — горячо заговорила Ингитора, до глубины души обрадованная тем, что он ее понимает. — А он… Его цель — месть, ты понимаешь, только месть, всем подряд, всем, кто родился в землях слэттов и фьяллей. Его цель не ведет, а гонит! Нет — она его съела! Это страшный человек! Он уже не человек, его сожрала его месть! Это страшно!
Ингитора почти кричала, сжимала кулаки перед грудью, стремясь выпустить тот ужас темной бездны, которую увидела в глазах Бергвида и едва ли когда-нибудь забудет. Торвард внимательно смотрел на нее, понимая, что горячность эта неспроста. Он не спрашивал, где и как она увидела Бергвида. Это было не так уж важно сейчас. Нечто было важнее. Ему очень хотелось бы узнать, что такое пережила эта девушка, что поселило в ней такое отчаянное неприятие мстительных и враждебных чувств. Но спрашивать он не хотел.
Торварду и в голову не могло прийти, что нечто подобное может переживать Ингитора дочь Скельвира, прозванная Мстительным Скальдом.
— Спи, — сказал Торвард. — Я пока не буду спать, посмотрю по сторонам. Но ты можешь мне поверить — ОНА не станет нападать на нас. По крайней мере сейчас.
И Ингитора ему поверила. Не нужно много слов тому, кто знает, о чем говорит.
Дагейда медленно шла вокруг площадки святилища на верщине Рыжей Горы. Она поочередно клала узкую бледную ладонь на каждый из окружавших площадку стоячих темно-серых валунов и замирала, склонив набок голову и закрыв глаза. Лицо ее сделалось безжизненным, отрешенным. Маленькая ведьма прислушивалась к чему-то очень далекому, что жило в иных, неведомых людям мирах.
На каждом из валунов были выбиты снизу вверх вереницы рун. Их очертания полустерлись — им было немало веков. Еще инеистые великаны, древние хозяева Рыжей Горы, творили здесь свои заклинания. Люди, пришедшие на смену племени Имира, не раз пытались раскрыть колдовскую силу этих рун и воспользоваться ею, но ни у кого это не получалось. Только Дагейда, наследница инеистой крови, могла призвать себе на помощь древнее колдовство. И сейчас оно было ей нужно. Обходя стоячие камни, она слушала ток крови внутри них — той же медленной холодной крови, что текла в ней самой.
Наконец дочь великана остановилась возле одного из камней, как будто сделала выбор. Вынув из-под широкой волчьей накидки маленький нож, похожий на стальной зуб, она бестрепетно полоснула себе по левому запястью. Спрятав нож, ведьма омочила в крови пальцы второй руки и медленно обвела ими очертания одной из рун на камне. Ее кровь, не красная, как у людей, а синеватая, не стекала по камню, а вливалась в углубления рисунка руны и застывала там.
Дагейда перешла к другому камню и окрасила кровью вторую руну, потом третью. Три руны светились холодным, синим светом с серой груди валунов, а Дагейда медленно запела, глядя вдаль, на север, туда, где темнеющий лес сливался с серым небом:
С каждой строфой голос Дагейды делался все громче, глаза раскрывались шире и загорались ярким зеленым светом. Ему словно отвечало синее пламя, горящее в очертаниях рун. Древние великаны, братья Свальнира, услышали голос своей племянницы. Далеко на севере закружилась темная мгла, заколыхался плотный серый туман. Быстро приближаясь, они повисали над Медным Лесом, смыкались — два великана, Мгла и Туман, подавали друг другу руки, чтобы замкнуть в кольце два человеческих существа, затерявшихся в огромном лесу ведьм.
Ингитора проснулась от холода. Фьялль уже стоял на коленях возле остывшего костра и пытался раздуть угли.
— Ничего не выходит! — пробормотал он, отворачивая лицо от серого облачка золы. — Надо разжигать заново.
Он зашарил по поясу, отыскивая мешочек с огнивом. Ингитора приподнялась, плотнее кутаясь в плащ. Было совершенно темно, даже фигуру фьялля она не столько видела, сколько угадывала. Пронзительный холод, как зимой, заполнил воздух.
— Как холодно! — выговорила Ингитора.
— Да, я уже подумал, что пора снова разжигать огонь, — отозвался фьялль. — В этом лесу все не так, как надо. Ты видела где-нибудь такой мерзкий туман, да чтобы он начинался не на рассвете, а еще ночью?
Ингитора пригляделась и вздрогнула. Все пространство вокруг было полно шевелящихся чудовищ — это ходили, крутились, колебались туманные облака. В темноте они казались жуткими и жадными.
— Это неспроста! — ахнула Ингитора. Страх перед туманными чудовищами был сильнее холода. Придерживая на груди плащ, она придвинулась к фьяллю и вцепилась в его плечо. Ей хотелось почувствовать рядом живого теплого человека.
— Я тоже думаю, что это неспроста, — спокойно согласился фьялль. — Смотри, даже огонь побаивается.
— Вся растопка отсырела! — дрожа, едва выговорила Ингитора. Губы ее онемели и почти не слушались. Такое с ней было только один раз — давно, когда она еще подростком каталась с мальчишками из усадьбы на лыжах и съехала с горы прямо в полынью на озере, где били поддонные ключи.
— Похоже, что так, — согласился фьялль. — Теперь огонь можно добыть только колдовством.
Эти слова неожиданно успокоили Ингитору — вернее, подсказали путь к спасению.
— Дай я попробую, — сказала она и подползла к остывшему кострищу. — Тут есть какая-нибудь толстая палка?
— Вот, кажется.
Фьялль нашарил на земле возле себя длинную крепкую палку — ту самую, из которой делал древко своей остроги.
— Вот, возьми. — Он подвинул конец древка к Ингиторе. — Это ясень. Видно, сами боги надоумили меня захватить ее с собой. Значит, они нам помогут.
Ингитора согласно кивнула, погладила пальцами ясеневую кору. В таком важном деле очень нужно верить в благосклонность богов. Когда есть вера — есть и сила.
— Дай мне нож, — попросила она.
Фьялль вложил ей в руку рукоять своего ножа.
— Это очень хороший нож, — сказал он. — Знаешь, его клинок сделан из обломка копья, которое дал сам Один.
— Очень хорошо, — одобрила Ингитора, не задумываясь, истина ли это или туманное предание. Она старалась сосредоточиться и сообразить, какие слова выбрать и как их расположить. А это было нелегко: туманная мгла, казалось, через глаза и уши заползала ей в голову, темнила и разрывала мысли, наполняла душу холодом и страхом.
Ингитора зажмурилась. Не в лесу, но в своей голове она должна была победить туман. Нашарив в темноте руку фьялля, она крепко сжала ее. Тепло и сила его твердой руки подбодрили ее; туман в мыслях растаял, как будто отогнанный горячим дыханием пламени.
Одной рукой придерживая ясеневое древко, Ингитора стала вслепую выцарапывать на ней руну огня. Ее руки немного дрожали от холода и волнения, но она была уверена, что не ошибется: эта руна была самой доброй, самой сильной и важной, ее знали многие люди, не только знатные. И она была очень проста.
— забормотала Ингитора, положив пальцы на руну.
— Попробуй еще раз, вот с этим! — Она сунула палку с руной в руки фьяллю.
Фьялль снова ударил огнивом по кремню, посыпались искры. Сияющим дождем они осыпали палку, упали на неровные очертания руны, задержались в них. Руна засветилась теплым красно-желтым пламенным светом.
— Скорее раздувай! — воскликнула Ингитора.
Фьялль склонился к кострищу, стал раздувать искры, подкладывать тонкие еловые веточки. Над очертанием руны вспыхнуло пламя, захватило ветки. Вскоре костер ярко пылал. Туманные чудовища отступили. Ингитора вздохнула свободнее, протянула руки к огню. Горячее дыхание пламени ласкало ее озябшие ладони, а душу наполняла радость. Это казалось настоящим волшебством — у нее получилось! Она сама сумела вызвать огонь, отогнать темное колдовство Медного Леса. Конечно, это была еще далеко не победа, но на пути к ней так важен первый шаг, пусть маленький, но успешный! Теперь ощущение радостной силы переполняло Ингитору, она счастливо улыбалась, веря, что сумеет многое.
— Никогда не видел такого чуда! — искренне восхитился Торвард. Девушка повернулась к нему, улыбнулась, пламя играло глубокими отблесками в ее глазах, золотило щеки — и Торварду вдруг показалось, что сама она излучает этот огненный свет. И он сам уже не знал, что назвал чудом — появление огня или ее саму. Или это одно и то же? И эти чудеса были совсем не те дивные дела, которые он с детства видел в руках своей матери. Волшебство девушки по имени Альва было чище, светлее, радостнее, наполняло его душу теплом и светом. Вся собственная жизнь вдруг показалась Торварду мрачным лесом, полным туманных чудовищ, который она осветила своим чистым и ярким пламенем.
— Да, я так рада! — от души ответила Ингитора. — Но ведь это еще не все! Посмотри, что там!
Они огляделись. За близкой гранью круга света смыкалась темная туманная стена. Даже деревьев не было видно, не было слышно шума ветвей. Весь мир как будто кончался здесь же, в двух шагах от костра. И больше не было ничего, как в те времена — до начала времен, — когда не было ни земли, ни неба, а одна только беспредельная черная бездна.
— Как же мы пойдем дальше? — спросила Ингитора. — Как по-твоему, далеко еще до рассвета?
— Я думаю, гораздо дальше обычного, — серьезно ответил Торвард. Он понимал, что Альву не нужно оберегать от испуга, а лучше сказать так, как есть, и постараться вместе найти выход. — Уже давно должен был настать рассвет. Но он просто так не настанет. Это ОНА начудила что-то.
— ОНА? — Ингитора вздрогнула, вспомнив свое вчерашнее видение. Но тут же темная вересковая пустошь с двумя парами мчащихся огней показалась ей лучше, чем эта туманная мгла без света и звука. — Ты уверен?
— Очень даже уверен. Она уже однажды наводила на меня и моих людей нечто подобное. Сначала туман, так что мы не видели дороги. Потом она завела нас назад — а мы думали, что идем вперед. Потом… — Торвард на миг запнулся, решив, что про битву с мертвой ратью рассказывать все-таки не стоит. — Потом она навела на всех такой сон, что они спали семь дней и семь ночей как мертвые, а потом, когда я их разбудил, думали, что прошла всего одна ночь. Они так могли бы и год проспать. Вот и теперь она наверняка придумала что-нибудь такое.
— Что же делать?
— Это я у тебя хочу спросить. Я понимаю, мужчине не годится прикрываться женщиной… — Торвард снова запнулся, как будто эти слова встали ему поперек горла. Вспомнил стихи Зловредного Скальда. — Про меня никто не скажет, что я отступал перед живым врагом, хоть и впятеро большим по силам, но сражаться против колдовства у тебя получается лучше. Может быть, ты знаешь еще какие-нибудь подходящие заклинания?
— Да я их не знаю, — созналась Ингитора. Она не хотела дать ему больше надежд на ее колдовское мастерство, чем могла бы оправдать. — Отец научил меня рунам, но меня не учили заклинаниям. Почти. Мне только показали, как их составлять.
— Это же замечательно! — обрадовался Торвард. — Мать говорила мне: старые заклинания всем известны, противник умеет отводить их силу. А если у кого-то хватит ума и искусства составить новое, то оно будет безотказным оружием!
— Твоя мать? — Ингитора вопросительно покосилась на него.
— Да, моя мать — колдунья. Но жить с ней не так уж страшно. И больше ничего неприятного в моем доме нет, клянусь Тором и Мйольниром.
Ингиторе показались слишком многозначительными и эти его слова, и взгляд, которым они сопровождались. Он как будто хотел, чтобы она хорошо думала о его доме. Как будто намекал, что когда-нибудь предложит ей там поселиться. Но разве так сватаются? В лесу, наедине, ничего друг о друге не зная… Сватаются на тинге, где все знатные люди знакомы, где хорошо известен весь род жениха и невесты и сами они могут посмотреть друг на друга… И вообще, какие мысли о чем-то подобном в глуши Медного Леса?
— А что же она тебя не обучила колдовству? — спросила Ингитора, не подавая вида, что заподозрила намек.
— Она не раз пыталась меня научить. Но я, как видно, не унаследовал ее способностей. Да и большого желания сделаться колдуном у меня никогда не было. Я всегда думал, что мужчине следует добывать свою славу мечом, в честном бою. Разве нет?
Ингитора улыбнулась в знак согласия. Ей и в голову не могло прийти, что нечто подобное скажет Торвард конунг, победивший Эгвальда с помощью боевых оков своей матери.
— Придумай что-нибудь, — попросил ее Торвард. — А то мы никогда отсюда не выберемся.
Ингитора задумалась. Туманные чудовища стояли нерушимым строем, так что смотреть на них не хотелось. Стоило чуть-чуть задержать взгляд, как в туманной мгле начинали мерещиться драконы и великаны; они росли и с каждым мгновением придвигались ближе, нависали над головой, наполняя душу леденящим, бессмысленным ужасом, готовым погасить искру человеческой жизни, как льдины гасят отлетевшую искру костра. Ингитора поспешно отвернулась, пока страх не лишил ее способности соображать.
— Покажи мне твое оружие, — попросила она Торварда.
Он снова протянул ей нож и положил рядом меч, вынув его из ножен. Отблески пламени заиграли на двух клинках. На обоих были выбиты боевые руны. Склоняясь к ним, Ингитора внимательно осмотрела их, потрогала кончиками пальцев очертания. Меч показался ей слишком тяжел, а нож был теплее. У основания клинка стояли рядом руны Тора и Одина, и в них пламенные отблески играли ярче.
Ингитора взяла в руки нож. Палка, на которой она резала огненную руну, еще лежала этим концом в костре, но другой конец, довольно длинный, был еще цел. Положив нож на колени, Ингитора вытянула палку из костра и потерла ее о влажный мох, сбивая пламя.
— Это счастливая палка, — сказала она. — С ней нам будет удача.
— Еще бы не быть! — бодро отозвался фьялль.
Положив палку к себе на колени, пачкая черным углем полы зеленого плаща, Ингитора принялась медленно водить по коре острием ножа, тщательно вырисовывая нужные руны. И слова сами собой сплелись в ее голове, и она запела, чувствуя, как с каждым словом крепнет ее голос и устремляется все выше, к самому престолу богов, правящих миром.
Произнося слова заклинания, Ингитора ножом порезала себе левое запястье и пальцами перенесла кровь на руны. Торвард молча протянул ей руку запястьем вверх. И их кровь, смешавшись на очертаниях рун, сама собой вспыхнула и загорелась. Яркий красноватый свет разлился по поляне, разом стали видны черные росчерки деревьев далеко-далеко. Туманная мгла, как огромная черная птица, взмахнула крыльями и отшатнулась. Столб света опал, но руны на ясеневой палке продолжали светиться.
И стало видно, что давно уже день. Еловые лапы снова стали зелеными, небо серым, а воздух прозрачным. И где-то высоко сквозь облака прорывались отблески золотой колесницы Суль.
Торвард и Ингитора молча сидели возле потухающего костра. Им не верилось, что эта туманная мгла была здесь и отступила, побежденная силой заклинания и горячей человеческой крови. Человеческой крови, которая горячее и сильнее крови инеистых великанов.
— Пойдем! — вдруг опомнившись, Торвард вскочил на ноги. — Нам нужно быстрее идти. Она не успокоится, она придумает что-нибудь другое. Нам нужно уйти как можно дальше.
Ингитора протянула ему нож. Торвард сунул его в ножны, взял Ингитору за руку и поднял с земли.
— А палку возьми с собой, — посоветовал он. — Она и правда удачливая, а удача нам еще понадобится.
К полудню они вышли из большого ельника. Меж еловых лап все чаще замелькали тонкие серо-зеленоватые стволы осин, кое-где блестящие красноватыми предосенними листочками. И после угрюмой темноты ельника осины показались Ингиторе добрыми друзьями. И кто сказал, что осина — злое дерево? После ельников с их темно-зелеными великанами, мягким мхом, рыжим ковром старой хвои под ногами и качающимися папоротниками в осиннике казалось светло и уютно.
Осинник порадовал их еще одним подарком. Откуда-то со стороны вдруг послышался треск и хруст. Ингитора вздрогнула и остановилась. Торвард взял ее за плечо и прислушался.
— Это лось! — шепнул он. — Подожди здесь.
— Куда ты? — шепотом окликнула его Ингитора, когда он шагнул в сторону.
— Ты не хочешь мяса? — спросил Торвард. — А я бы не отказался. Нам еще далеко идти.
— Но чем ты его возьмешь? Хоть бы копье!
Но Торвард только махнул рукой, что, дескать, и так обойдется, и неслышно исчез за серыми осиновыми стволами.
Ингиторе пришлось ждать довольно долго, и она уже сильно беспокоилась. Что, если он ее потерял? Ей совсем не хотелось кричать во весь голос. В чужом лесу всегда лучше вести себя потише, а не то созовешь и тех, кого вовсе не хочешь видеть.
Когда в глубине осинника зашуршало что-то большое, Ингитора тревожно прильнула к осине, прислонилась к ней лбом. Как знать, кто это и что это?
— зашептала она, просто пальцем рисуя на стволе невидимую руну тумана.
Из-за деревьев появился фьялль. На плечах он нес кусок лосиной шкуры, в который было завернуто что-то большое. Выйдя на поляну, он окинул ее взглядом, нахмурился, сбросил свою поклажу на землю, снова оглянулся. На лице его было настоящее беспокойство.
— Эй! Альва! Где ты? — позвал он.
Ингитора отошла от ствола. Торвард слегка вздрогнул, но тут же вздохнул с облегчением.
— Где ты… Откуда ты взялась?
— Я была здесь! — Ингитора улыбнулась и показала на то место возле осины, где стояла. Ее позабавило его удивление.
— Но я туда смотрел, и тебя там не… Ах да! — Фьялль что-то вспомнил и дернул себя за длинную прядь волос. — Ты же…
— А ты же не боишься колдуний! — лукаво сказала Ингитора.
— Я… — начал фьялль и вдруг запнулся, глядя ей в глаза. Но Ингитора и так поняла, о чем он хотел ей сказать. Они смотрели друг другу в глаза, и обоим казалось, что они вовсе не зря попали в эту злополучную и зловещую страну, проклинаемую всеми племенами Морского Пути.
Маленькая рыжеволосая ведьма и огромный волк сидели в осиннике над распотрошенной тушей лося. Жадный отрывал огромные куски мяса и проглатывал их, облизывался длинным красным языком и довольно урчал. Дагейда тонким обломком косточки выковыривала мозг из толстой кости и задумчиво слизывала его.
— Никогда этому коню леса не ходить на ногах! — бормотала она про себя. — Не гулять ему и не бегать! После моего Жадного его и сам Тор не соберет и не оживит. И поделом — дал убить себя человеку! Да еще кому — моему брату! Да, Жадный, я знаю, что лоси бегают вовсе не как волки! Но нельзя же так! — с обидой воскликнула она. — Теперь они наелись мяса и пойдут дальше!
Жадный буркнул что-то, облизываясь.
— Ну да, конечно! — согласилась Дагейда. — Нам с тобой тоже кое-что перепало. Не надо тратить времени на охоту. Хотя мы с тобой ели совсем недавно. Да, недавно! Еще луна с тех пор не сменилась. Ну ладно, я знаю, что ты хочешь есть чаще, чем я. Но еще можно было бы потерпеть.
Жадный оторвался от костей, лег на мягкие опавшие листья и вытянул лапы. Дагейда посмотрела на него и толкнула в бок.
— Вставай, Жадный! Они не ждут, и мы не можем ждать! Они прогнали великанов. — Глаза ведьмы сверкнули злобной зеленью, маленькая рука сжалась в кулак. — Но мои дядьки, как видно, слишком долго провели в своих подземельях! Слишком легко они дали себя прогнать. Но ты ведь знаешь — мы можем попросить помощи и в другом месте. Там, где мы всегда ее находили и найдем теперь!
Огромный волк вздохнул и с бока перекатился на брюхо, чтобы неутомимая всадница могла взобраться ему на спину.
Торвард и Ингитора вышли из осинника. Перед ними открывалось широкое пространство предгорий. Отсюда местность поднималась вверх; насколько хватало глаз, тянулись вдаль щетинистые, темно-лесистые отроги. Это было сердце Медного Леса.
— Видишь, вон там рыжее пятно? — Торвард положил руку на плечо Ингиторе и повернул ее в нужную сторону. — Это и есть Раудберга.
— Та гора, где было святилище?
— Да. Но мы туда не пойдем. Нам нужно пройти западнее, вон между теми двумя горами. Там Турсдален. Нам нужно туда.
— Турсдален? — Ингитора тревожно посмотрела на него. — Нам нужно прямо в Великанью Долину?
— Нет, но пройти нужно через нее. Другого пути нет.
— Но ведь там… Я слышала, что ОНА живет как раз в Великаньей Долине.
— Она не живет там. Она живет где ей вздумается или просто — нигде. Только зимой она иногда устраивается в какой-нибудь пещерке, и то ненадолго. А потом опять садится на свое чудовище и скачет, скачет…
Ингитора вздохнула. Ей вдруг стало жалко Всадницу Мрака, которая не имеет в мире самого простого, необходимого — жилья, приюта.
— Ничего, она не мерзнет! — утешил ее Торвард. — Ведь она человек только наполовину. Половина крови в ней от инеистого великана. Ты можешь себе представить, чтобы инеистый великан замерз?
Ингитора улыбнулась ему в ответ. А потом опять вздохнула.
— Может быть, и он может замерзнуть, — сказала она. — Кто угодно замерзнет, если останется один.
Торвард так и не убрал руку с ее плеча.
— А откуда ты столько всего про нее знаешь? — спросила Ингитора, чтобы сказать что-нибудь.
Торвард усмехнулся:
— Думаю, на всем Квиттинге и даже на всем свете нет другого человека, который знал бы ее так же хорошо, как я. Не исключая и нашу общую мать.
— Вашу общую… что?
Ингитора нахмурилась, глядя ему в лицо. Она не могла охватить сознанием смысла его последних слов. Он сказал что-то необычайно важное… и ужасное. Что-то такое, что она знала и раньше. Но этого не могло быть.
— Ты не бойся, — сказал Торвард. Он решил, что ей пришло время узнать о нем кое-что, чтобы она лучше знала, с кем свела ее судьба в этом недружелюбном месте и чего следует ждать. — Но ОНА доводится мне сестрой. У нас общая мать. Сначала она была женой великана и родила Дагейду, а потом вышла за моего отца, и родился я.
Ингитора высвободила плечо из-под его ладони и шагнула назад. Опушка осинника, лесистые хребты в отдалении поплыли вокруг нее. Весь мир сжался в крохотный пятачок в два шага шириной, где стояли она и ОН. Все сказанное фьяллем сжалось в тугой клубок, но Ингитора не могла впустить его в сознание. Так не проходит в сознание весть о смерти дорогого человека, потому что душа отказывается ее принять, наглухо закрывает дверь, хотя бы на самое первое время. На свете мог быть только один человек, приходящийся братом ведьме Медного Леса. И этот человек — Торвард, конунг фьяллей.
— Да говорю же я тебе — не бойся! — успокаивающе добавил Торвард. Он видел смятение на лице девушки, растерянность, грозящую перерасти в ужас, но подумал, что она испугалась его родства с ведьмой. — Сам я просто человек, во мне нет ни капли крови инеистых великанов.
— Нет! — вскрикнула Ингитора, подняла руку и замахала в воздухе, как будто отгоняла страшное видение. Она не хотела этому верить. Тот, кого она готова была принять в свое сердце, оказался тем, кого она столько долгих месяцев ненавидела. Эти два образа — Торвард, конунг фьяллей, убийца ее отца, и фьялль с кремневым молоточком на шее, с которым она смешала кровь на рунах, — не сливались в один. Это были два разных человека, и Ингитора не могла соединить их в одно, даже стоя лицом к лицу с этим человеком.
— Ты знакома со мной уже три дня! — с дружеским укором сказал Торвард. — И не надо смотреть на меня так, как будто у меня вдруг отросли драконьи лапы и хвост. Ты уже могла бы убедиться, что я не ем людей.
— Нет! — повторила Ингитора, и голос ее был похож на стон. Она поверила, и на нее вдруг навалилось ощущение страшного горя. Она закрыла лицо руками, потом снова подняла глаза. Теперь она по-новому смотрела в лицо Торварду и видела по-новому. Да, таким, именно таким он и должен был быть, этот человек, о котором она слышала столько разного, хорошего и дурного. И они, так неодолимо разделенные взаимной ненавистью, вместе сидели у огня, делили пищу! Как же сердца не подсказали им, как же кровь не вскипела, не указала им правду в первый же миг их встречи? Они, столько думая друг о друге, не смогли друг друга узнать.
Ингиторе казалось, что на нее обрушилась целая снежная лавина. И было так тяжело, невыносимо тяжело нести это одной, что нужно было поделиться хоть с кем-нибудь. Даже с ним самим.
— Так ты — Торвард, конунг фьяллей? — с трудом выговорила Ингитора, и это имя казалось ей тяжелее самой Рыжей Горы. — Сын Торбранда и Хёрдис?
— Ну да. Понимаю, в вашем племени меня мало кто любит, но я не так ужасен, как рассказывают. Я не причиню тебе никакого зла, клянусь Мйольниром…
— Не клянись, — поспешно воскликнула Ингитора. Безотчетный порыв толкал ее удержать его от клятвы, о которой он мгновением позже пожалеет. — Ты не знаешь… Я…
Торвард серьезно смотрел на нее. Он уже понял, что этот неожиданный приступ отчаяния, убивший румянец на ее щеках, вызван не испугом. А чем-то совсем другим.
И вдруг он словно прозрел. Эта девушка с множеством серебряных украшений, смелая и острая на язык, владеющая искусством слагать заклинания, неведомо как оказавшаяся одна на Квиттинге, знающая Бергвида Черную Шкуру… Кому и быть, как не ей! И на свете могла быть только одна-единственная девушка, у которой его имя вызовет столько отчаяния. И за мгновение до того, как она назвала свое имя, Торвард догадался.
— Я — Ингитора дочь Скельвира, — твердым голосом, в котором звучали глубоко запертые слезы, сказала она. — Дева-Скальд из Эльвенэса.
Она подняла голову, посмотрела в глаза Торварду и решительно добавила:
— Я отдаю тебе назад твою клятву.
— Я никогда не брал своих слов назад! — почти с яростью ответил Торвард. — Ни у врагов, ни у женщин.
Они помолчали, то отводя глаза, то снова глядя друг на друга. И оба не находили слов, не могли собраться с мыслями. Оба они слишком давно думали друг о друге, но действительность внезапно оказалась так несхожа с воображаемым образом врага, что они не знали, что и подумать теперь. Знай они правду друг о друге с самого начала — все сложилось бы по-иному. А теперь прежние представления рухнули, а новые не складывались.
— Не так я думала встретиться с тобой, Торвард конунг, — сказала наконец Ингитора.
— И я не так думал, — отрывисто ответил Торвард. — Но я очень хотел с тобой встретиться.
— Чтобы оторвать мне голову? — Ингитора с вызовом посмотрела на него. — Так ты можешь это сделать прямо сейчас. Здесь никого нету, никто не увидит. А твоя сестра будет только рада.
— Нет, я хотел другого. И видно, не зря хотел, если ты считаешь меня способным на такое.
В памяти Торварда ожили все его прежние мысли об этой женщине. Но та, которую он увидел, совсем не походила на ту, которую он воображал бессонными ночами и не спал от страстной ненависти, как другие не спят от страстной любви. Эта была другая.
Торвард шагнул к Ингиторе; она вздрогнула, выпрямилась, как перед лицом неминуемой смерти, но не отступила ни на волос. Торвард положил руки ей на плечи и заглянул в глаза. Он пытался увидеть в них ту Деву-Скальда, которую хотел призвать к ответу. Ее глаза были похожи на два стальных клинка под водой — острая серо-голубая молния, блестящая скрытыми слезами.
— Я хотел спросить: почему ты так позорила меня? За что ты губила мою честь?
— Я? Тебя позорили твои дела, Торвард конунг, — бесстрашно ответила Ингитора, не отводя глаз. — Зачем ты убил моего отца? Зачем ты напал на его дружину?
— Я… — начал Торвард и запнулся. Он еще утром после битвы задавал себе этот вопрос, но не находил ответа.
— Ты скажешь, что это неправда?
— Это правда. Я скажу другое. Если бы это зависело от меня, я бы этого не сделал.
— Тебя бы успокоили такие слова, если бы перед тобой стоял убийца твоего отца?
— Нет. Но я отомстил бы иначе. В честном поединке.
— Мудрый конунг помнит о разнице между нами? — с болезненным ехидством спросила Ингитора, подчеркнуто подняв голову, чтобы яснее обозначить разницу в росте.
И тогда Торвард отвел глаза. На это ответить было нечего. Ингитора высвободилась и отступила на шаг.
— Но ты могла бы… — торопливо заговорил Торвард. Ему хотелось что-то исправить, как будто их судьбы еще можно было сшить, как половинки разорванной овчины. — Ты могла бы отомстить иначе. Найти себе защитника, чтобы он вызвал меня на поединок.
— Я и нашла его, — холодно ответила Ингитора. Образ Эгвальда смутно промелькнул в ее мыслях и исчез. Весь мир для нее сейчас замкнулся вокруг Торварда.
Торвард тоже подумал об Эгвальде. О том, что он милостью Ньёрда и Тора добрался до Эльвенэса и собирает войско на Бергвида. Чтобы спасти эту девушку, которая уже спасла себя сама.
— Если бы это зависело от меня… я бы этого не сделал, — повторил Торвард.
— Легко сказать!
Торвард помолчал. В его памяти возник Остров Колдунов, похожий на плывущее чудовище, выставившее блестящую черную спину из моря. Что толку в сожалениях? Все дороги вдруг показались ему оборванными. Здесь, на этой вересковой пустоши между осинником и первыми отрогами Рыжей Горы, мир начинался и кончался.
— Теперь, конечно, я не могу желать, чтобы ты и дальше шла со мной, — сказал Торвард. Душу его заполнило острое ощущение потери. — Ведь ты больше не захочешь мне помогать?
— Тебе я не стала бы помогать, — по-прежнему холодно сказала Ингитора. — Но сейчас речь идет не только о тебе.
Торвард посмотрел на нее с надеждой. Собственная месть не заслонила от ее глаз всего остального мира. «Это страшный человек! — вспомнились ему ее недавние слова о Бергвиде. — Он уже не человек, его сожрала его месть! Это страшно!» Ведь это она сказала. Если она находит месть страшной, то, может быть, еще не все потеряно…
— Что я могу сделать для тебя? — спросил Торвард. Он понимал, что так или иначе предлагать ей выкуп за смерть отца бесполезно, — она слишком горда, чтобы его взять. Но все же…
— Ты ничего не можешь для меня сделать! — четко выговорила Ингитора. — Даже Бальдр навсегда остался у Хель, однажды попав к ней. Моего отца мне не вернет ни один конунг, не вернут даже боги. И я хотела получить за него единственный выкуп — твою голову.
Она замолчала, ее лицо казалось застывшим. Торвард смотрел на нее, уже почти уяснив себе, что его Альва и есть Мстительный Скальд, но вместо гнева чувствовал только жалость к ней. Она была несчастна, и он был причиной ее несчастья. И сердце его переворачивалось, хотелось немедленно что-то сделать, чтобы она утешилась. Что угодно.
Торвард вдруг рванул с пояса свой нож, шагнул к Ингиторе, насильно всунул рукоять ножа в ее ладонь и упал на колени, откинув голову и подставив горло для удара.
— Бей! — коротко сказал он. — Тебе нужна моя голова — возьми ее.
Ингитора застыла как изваяние, с ножом в руке. Несколько мгновений она не могла пошевелиться, не могла даже вздохнуть от потрясения. Ей казалось, что нож в руке тянет ее в черную бездну ужаса. Ту самую бездну, которую она видела в глазах Бергвида.
Нож в ее руке задрожал и выпал на землю, с шорохом пропал в вереске. Ингитора вскинула руки к лицу, всхлипнула и вдруг разрыдалась. Все те чувства, желания и мысли о мести, столько месяцев копившиеся в ней, прорвались наружу в бурном потоке слез. Сердце ее терзала боль, как будто она ударила ножом в себя саму.
Торвард поднялся с колен, все еще чувствуя ожидание удара и сам не зная, ужас смерти или радость избавления принес бы ему этот удар. И больше прежнего ему было жаль Ингитору, которая так горько рыдала. Отчего? От горя по отцу, от сознания собственной слабости? Или от облегчения? Фенрир Волк в ее сердце был побежден. Никому и никогда она больше не напомнит Дагейду.
Торвард хотел ее обнять, но она яростно оттолкнула его, отвернулась, пряча от него лицо. Вся ее душа перевернулась — теперь она знала, что не отомстит никогда. Ей не суждено исполнить свой долг. За что боги так наказали ее?
Ингитора плакала, а Торвард стоял, беспомощно опустив руки и чувствуя себя таким бессильным перед ее горем, каким не был даже в сетях чар Дагейды.
Наконец Ингитора успокоилась, вытерла лицо, подобрала из вереска нож и сунула его в руки Торварду.
— Возьми, — отрывисто сказала она, и голос ее дрожал от недавнего плача. — Тебе самому еще пригодится. Я пойду с тобой.
В густой ночной темноте никто не разглядел бы крохотной пещерки под корнями старой ели. В этой пещерке лежала, свернувшись комочком, Дагейда, в своей серой накидке похожая на непонятное лесное животное. Жадный лежал возле нее, положив морду на вытянутые вперед лапы.
Дагейда лежала неподвижно, скованная ночным холодом. Даже отсюда, через длинную темную ночь, ей виделся маленький огненный глаз костра, зажженного людьми на склоне одного из отрогов позади нее. Возле костра сидели двое — мужчина и женщина. Они сидели напротив друг друга, изредка обмениваясь тихими словами. Пламя освещало их лица, замкнутые, полные внутреннего напряжения и скрытой боли. Дагейда не слышала их слов, но ей было тяжело, как будто вся гора, в склоне которой она устроилась, опиралась на ее плечи, хрупкие, как лягушиные косточки.
— Ах, Жадный! — тихо бормотала ведьма, и голос ее был похож на стон тягучей боли. — Ах как плохо!
Огромный волк тихо заскулил, как пес, подполз ближе к хозяйке, ткнулся ей в руку холодным носом, лизнул ее лицо.
— Они узнали друг друга! — бормотала ведьма. — Им нужно было возненавидеть друг друга и не ходить дальше! Они должны были, должны! Ведь он убил ее отца, и этого не исправят и сами боги! Она опозорила его своими стихами на весь Морской Путь, и это тоже не так-то легко стереть из человеческой памяти! Иное злобное слово живет дольше человеческого века! Он мог бы навсегда остаться в памяти людей Торвардом Проглотившим Стрелу! Они должны были возненавидеть друг друга! Должны! Почему же они идут дальше вместе?
Огромный волк вздохнул по-человечески, придвинулся к ведьме мохнатым боком. Откуда же мне знать, хозяйка? — мог бы он ответить. — Этих людей не поймешь. Они — странные создания. Они не так уж много знают об устройстве мира, но любопытство делает их очень сильными и неутомимыми. У них слишком беспокойный дух и слишком горячее сердце. Они умеют любить и ненавидеть с такой силой, какая не снится другим созданиям, пусть и живущим во много раз дольше. Может быть, потому люди и умирают раньше, что огонь собственных душ быстро сжигает их дотла. За какие-то жалкие шестьдесят — семьдесят зим, а большинство и еще того быстрее. Нам их не понять. Одно утешает — и им не понять нас.
Дагейда прижалась к теплому волчьему боку, зарыла холодные руки в густой мех и затихла.
Утром Торвард проснулся от легкого прикосновения к лицу, как ему показалось. Он открыл глаза. С неба светил серый рассвет. Ингитора сидела рядом и молча смотрела ему в лицо. Руки ее были зябко сжаты на груди под плащом.
— Что ты смотришь на меня? — спросил Торвард, не шевельнувшись, и Ингитора тихо вздрогнула от неожиданности. — Может быть, думаешь, не отрезать ли все-таки мне голову?
— Мне три человека обещали подарить твою голову, — с усталым безразличием отозвалась Ингитора. — Но я больше не хочу ее получить. Лучше пусть она остается там, где есть. Теперь, я знаю, отдельно от тела она меня вовсе не порадует.
Торвард поднялся и сел. В голосе Ингиторы звучала такая безнадежная грусть, словно она лишилась последнего средства утешиться когда-нибудь. Лицо ее погасло, было бледно, под глазами темнели тени.
— Если бы я мог дать что-нибудь тебе взамен… — нерешительно начал Торвард. Он сам не знал, что можно ей предложить, но готов был на все, чего бы она ни попросила. Только бы она попросила хоть что-нибудь!
— Я от тебя ничего не возьму! — грустно ответила Ингитора, и за грустью ее была твердая убежденность, что она поступает как должно.
— Я ведь отпустил Эгвальда ярла и всех его людей. Я ничего не взял у них и ничего не потребую больше. Он… Ты ведь любишь его? — вдруг спросил Торвард, и для этого вопроса ему понадобилось все его мужество. И ответа ее он ждал с таким страхом, какого не испытывал давно. Если вообще когда-нибудь испытывал.
Ингитора подняла на него глаза, и в них не отразилось ничего. Она казалась закрытой на замок.
— Я не люблю никого! — медленно и четко, выделяя каждое слово, ответила она. — И никого не хочу любить. У меня нет сил. Все обман — и любовь, и ненависть. Счастливы альвы и тролли — они не знают ни того ни другого. Твоя Дагейда счастливее меня.
— Нет. Дагейда не счастливее. Она наполовину человек. И она унаследовала от матери способность ненавидеть. Она не умеет любить, но умеет ненавидеть. У нее тоже был отец, и он был убит. Она ненавидела моего отца, а теперь меня…
Торвард прикусил губу, внезапно сообразив, что в этом есть сходство между ними — Дагейдой и Ингиторой. Но девушка, сидящая возле него, была последней на всем свете, в ком он хотел бы увидеть хоть что-то общее с ведьмой Медного Леса.
Ингитора снова подняла на него глаза.
— Знаешь, я никак не привыкну, что ты — это он, — сказала она. Молчание требовало сил, которых у нее сейчас не было, а слова, даже обращенные к нему, облегчали тяжесть на сердце. — Не могу понять, что Торвард — это ты.
Торвард помолчал. Он понял ее, и это было ему и радостно и мучительно одновременно.
— Но Торвард — это я, и ничего тут не поделаешь! — со вздохом сказал он. — От самого себя не убежишь. Я не змея, чтобы вылезать из старой шкуры, даже если она не нравится. И своего прошлого не переменишь. Я тебе говорил… Если бы это зависело от меня, я бы этого не сделал.
— Пойдем! — Ингитора подавила вздох и поднялась на ноги. Она уже не в первый раз слышала эти слова и даже верила им, но они ничего не могли переменить. — Мне здесь не нравится. Раньше ОНА была позади, а теперь впереди. Нам все равно идти к Великаньей Долине — так пойдем побыстрее.
Стоя на самой вершине горы над пещерой Свальнира, маленькая ведьма с нетерпением поглядывала на небо, сжимала кулачки, как будто грозила солнцу и хотела скорее прогнать Суль с небес. Золотая колесница ехала так медленно, а те двое шли так быстро! Напрасно она проскакала впереди них на своем волке, рассеивая по всему пути опутывающие заклятья. Эти двое думали только друг о друге и ничего не замечали. Нужно было средство сильнее.
При солнце в светлое, сильное время ведьме трудно было разбудить древнее темное колдовство. Оно сильнее всего ночью, но еще до ночи они будут здесь! Ей было некогда ждать. И лицо Дагейды кривилось судорогой бессильной ярости: ей мешало солнце, но не в ее власти было прогнать его с небес.
Ингитора устала, но все прибавляла шагу. Они шли мимо Раудберги, тень страшной горы нависала над их дорогой. Оглядываясь на нее, Ингитора видела на вершине стоячие камни, и каждый из них казался живым существом, грозящим неведомой могучей силой. Ингитора крепче сжимала в руке ясеневую палку с рунами, окрашенными их смешанной кровью. Она казалась более надежным оружием, чем даже меч.
Великанья Долина была уже близко, отчетливо виднелись две горы, ограждавшие ее по бокам, и вершина той, дальней, запиравшей долину с севера. Торвард говорил, что она называется Пещерная Гора, потому что в ее ближнем склоне находится пещера Свальнира.
— Как по-твоему — мы успеем сегодня дойти до кургана? — спросила Ингитора.
— Дойти, может, и успеем. Но едва ли у нас останется время на что-нибудь еще.
— Я говорю к тому, что ночью здесь слишком опасно. Я не знаю, что может ОНА вблизи своего гнезда. Даже ты, наверное, всего не знаешь. Гораздо умнее быть в Турсдалене в самый полдень, когда вся нечисть бессильна.
Торвард остановился.
— Мне было бы глупо тебе не верить после всего, что случилось с нами здесь. Но полдень давно миновал. Что ты хочешь сделать — остановиться на ночь здесь, а через Турсдален идти завтра?
— Сейчас, я думаю, нам стоит еще пойти вперед, но в Турсдален не заходить. Мы заночуем перед ней, а в полдень пойдем дальше. Что ты думаешь?
— Я думаю, что тебе виднее. Но тогда нам нечего так торопиться.
— Я сама не знаю, что меня так гонит, — призналась Ингитора и недоверчиво огляделась по сторонам. — Мне все кажется, как будто нас преследует что-то страшное. И хочется бежать со всех ног. Как будто в Великаньей Долине можно укрыться.
— Я думаю, что это ЕЕ старания. Ей вовсе не хочется, чтобы мы шли через Турсдален в полдень, когда она ничего не сможет сделать. Она заманивает нас туда на ночь глядя.
— Так, может, не пойдем? Остановимся здесь? — Ингитора вопросительно посмотрела на своего спутника. В ее противоречивых чувствах к нему было немало уважения к его уму и умению разбираться, что происходит вокруг и что теперь делать.
— Тогда мы не успеем пересечь Турсдален вовремя. Лучше всего сделать так, как ты сказала, — заночевать прямо перед долиной и перейти ее в полдень.
И они снова пошли дальше. Сумерки сгустились, как им показалось, быстро, но они старались убедить себя и друг друга, что это им мерещится от страха. Две горы, сторожившие Турсдален, выросли перед ними во весь рост, как два великана, стоящих на страже перед дверями великаньего конунга. За ними виднелась вершина Пещерной Горы, по которой бродили смутные тени. Черного зева пещеры не было видно — его загораживала длинная пологая скала, пересекавшая Турсдален.
— Пожалуй, дальше мы не пойдем, — сказал Торвард и остановился. — Смотри, как хорошо стоят валуны — как маленькая крыша. Там нас не промочит, даже если ОНА вызовет дождь и град. Сейчас разведем костер, и получится совсем как настоящий дом. Знаешь, мне кажется, что я уже год не ночевал под настоящей человеческой крышей.
— А мне еще кажется, что мы еще год туда не попадем, — грустно ответила Ингитора. — Мне вообще не верится, что где-то на свете есть настоящие человеческие дома.
Сумерки сгущались, со всех сторон наползали серые тени. Помня о туманной мгле, едва не погубившей их ночью и утром, Ингитора боялась смотреть в сторону Турсдалена. Ей казалось, что если она задержит взгляд на пространстве между двумя горами, то оттуда, как на зов, появится что-то страшное.
А ведьма стояла на вершине Пещерной Горы, широко раскинув руки, словно ловила северный ветер. Лицо ее было обращено вниз, в долину. И туда, к пологой скале возле выхода из Турсдалена, могучий холодный ветер нес ее заклинание.
— пела Дагейда, и рыжие горы вокруг повторяли слова заклинания тысячей гулких голосов.
И пологая скала дрогнула. Резко взвыл ветер, разнося ужас по всему Медному Лесу, испуганно сжалось в норах зверье, завизжали подкаменные и подкоряжные тролли. И сама земля, великанша Йорд, застонала, чувствуя, как отрывается от нее то, что стало неотделимой частью, и обретает новую, навороженную жизнь.
Ингитора и Торвард возле своего костра вскинули головы. Один из наклонно стоящих валунов, служивших им укрытием, угрожающе накренился, и Торвард поспешно вытолкнул Ингитору из его тени.
— Что… — изумленно начала она и вдруг вскрикнула.
Взгляд ее упал на вход в Великанью Долину, а лицо исказилось таким ужасом, какого, казалось, ничто не могло внушить этой смелой девушке. Еще не глядя, Торвард поспешно повернулся к ней спиной и лицом к Турсдалену, схватившись за меч. И тоже не сдержал возгласа. Он знал, на что и на кого идет, но такого он ждать не мог. Такого никто не мог даже вообразить.
Пологая скала, с вековой неподвижностью пересекавшая Турсдален, медленно поднималась. Гудела и дрожала земля под ногами людей, с боков скалы с грохотом сыпались камни и земля, деревья вырывались с корнем и падали, как травинки. А скала медленно вырастала все выше, принимая очертания человеческого тела. Тела великана.
Пальцы Ингиторы с силой впились в плечо Торварда сзади, а в другую свою руку она вцепилась зубами, чтобы не кричать. Торвард облился холодным потом; великан вставал медленно-медленно, но время остановилось, люди не успевали вздохнуть. Ужас превратил их в камень, каменной глыбой навалился на грудь. Что сделает меч против оживающего каменного воина?
Что-то твердое больно уперлось в плечо Торварду; едва ли он сейчас мог ощутить простую боль, но плечо его горело, как будто к нему приложили горящую головню. И он вспомнил: это была палка с рунами огня и света, которую Ингитора намертво сжала в руке, забыв о ней.
— Руны! — едва сумел выговорить Торвард. Отчаянным усилием он овладел собой, обернулся к Ингиторе, всем существом ожидая, что каменный великан вот-вот наступит на них обоих. Резкие порывы холодного ветра, смешанного с гулом, почти валили их с ног. Торвард взял Ингитору за плечи и изо всех сил встряхнул, крича прямо в ее побелевшее лицо:
— Руны! Твои руны! Заклинание! Попробуй!
— Я не… не смогу… нет… — едва выговорила Ингитора, огромными от ужаса глазами глядя мимо плеча Торварда туда, где серая скала вырастала все выше от земли. Уже ясно обозначились очертания головы, бородатого лица с опущенными веками, плеч и груди… Как будто человек медленно садится, просыпаясь… Вот-вот он откроет глаза… Ингитора не владела даже языком, в голове ее не было ни одной мысли, один всепоглощающий ужас.
Торвард понял, что сейчас она ни на что не способна. Крепко держа ее за плечи, он повернул Ингитору спиной к великану и снова встряхнул.
— Ты можешь! Не думай о нем, думай о рунах! Ты знаешь их силу! Ты можешь все! Придумай что-нибудь! Ты можешь!
Ингитора дрожала, но не могла повернуться; сквозь страх она ощутила волнение и уже не говорила нет. Если не получится, то они погибнут оба, и она, и Торвард. О другом она сейчас не могла думать, но в глубине ее сознания билась, как жилка на виске, упрямая мысль: они оба должны выжить, выжить и пойти дальше.
Подняв к глазам ясеневую палку, Ингитора осмотрела прежние руны: они тревожно мерцали темно-багряным цветом засохшей крови. Остановить его, Свальнира, как она остановила и прогнала его братьев Меркера и Токкена. На любую силу найдется другая сила. Бьющийся часто убедится, что есть и сильнейшие. Даже Фенрира Волка…
Ингитора не успела довести до конца этот обрывок мысли, как неведомо откуда всплыли первые строки заклинания, как весло в бурном море, которое, быть может, не дало утонуть смытому с корабля.
Торвард сунул ей в ладонь рукоять ножа. Всем существом ощущая позади себя каменный грохот и дрожание земли под ногами, Ингитора торопливо, но тщательно принялась царапать на ясеневой палке нужные руны.
Первые строфы Ингиторе приходилось кричать, потому что каменный грохот заглушал ее голос. Едва четыре нужные руны были готовы, как Торвард выхватил у нее нож, с размаху полоснул себе по запястью поверх утреннего, едва засохшего шрама, и залил руны обильно льющейся горячей кровью. Кровь его обожгла пальцы Ингиторы, державшие палку, и она испугалась, что крови слишком много. Но заклинание пелось само собой, помимо даже ее воли, как будто кто-то другой пел ее устами. Какая-то иная сила проснулась в ее груди.
Ингитора произнесла последнюю строфу, и собственный голос почти оглушил ее. Грохот за спиной сменился шорохом и постукиванием камней.
Зажав ладонью порез на запястье Торварда, а в другой руке держа ясеневую палку с рунами, Ингитора обернулась к Великаньей Долине. Тело Свальнира застыло, снова обретя неподвижность камня. Но эта новая скала поднялась высоко и приобрела ясные очертания сидящего великана. По-прежнему видны были голова и бородатое лицо, плечи и грудь. Но глаза оставались закрыты. Медленно таял в глубине, отступал, как волна отлива, стон земли.
— Все! — сказал Торвард, не сводя глаз с сидящего великана. Он старался говорить твердо, но против воли голос его дрожал. — Ты посадила его. Теперь пойдем. Он больше не встанет.
— Нет, нет… — забормотала Ингитора. Она не верила покою скалы, не могла и подумать о том, чтобы идти к ней. Но Торвард потянул ее за собой.
— Постой! — вдруг другим голосом сказала она. Кончиком пальца она нарисовала на запястье Торварда руну замка и зашептала заклинание, затворяющее кровь. Это заклинание знает каждая женщина, но у Ингиторы сейчас не было сил придумывать новое.
Они подошли к самому входу в Турсдален. Поднявшийся великан почти загородил проход, осталась лазейка не шире полутора шагов. Перед лазейкой Торвард и Ингитора остановились: им обоим подумалось, что если один из них пройдет вперед, то великан соберет последние силы и закроет проход, разлучив их. И они прошли вместе, тесно прижавшись друг к другу. Только вместе они составили силу, способную одолеть каменного великана.
Перед ними открылась Великанья Долина. Черный зев пещеры смотрел прямо на них, как разинутая пасть дракона.
— Не смотри туда! — сказал Торвард. — Нам не надо в пещеру. Видишь, правее есть проход мимо этой горы из долины. Вон, где кривая ель висит над валунами. Нам нужно туда.
И они пошли через долину, торопясь изо всех сил. Теперь они не решались в бездействии дожидаться полудня, а к ним приближалась ночь. Ночью сильнее становятся все мертвые воины…
А маленькая рыжеволосая ведьма готова была выть от бессильной ярости, видя и чувствуя, как чужое колдовство опутывает сетью ее отца, рушит ее чары, стоившие ей таких трудов. Но не была бы она дочерью Свальнира и Хёрдис, если бы отступила, имея в запасе хоть что-то.
— Я не хотела их убивать! — в отчаянной ярости кричала Дагейда, обращаясь ко всему миру, от дракона Нидхёгга у корней Мирового Дерева до белки на его вершине. — Я хотела дать им уйти живыми! Но они не хотят уходить! Она не хочет уходить! Это все она! Один он бы не смог! Жадный!
И огромный волк, мгновенно выросший из-за валунов, серой молнией бросился вниз по склону Пещерной Горы. Он мчался вниз по уступам и валунам, неслышный и стремительный, как сама смерть, и глаза его в сумерках горели ярким желтым огнем. У самого подножия скалы его ушей достиг пронзительный женский крик — его увидели.
Торвард тоже его увидел. На спине Жадного не было Дагейды, и это означало только одно: ведьма послала его убивать. Ни на руны, ни на заклинания времени не было: Жадный не был наваждением, не был и нечистью, он был просто огромным свирепым зверем, способным рвать все живое. Выхватив нож, Торвард заслонил собой Ингитору и хладнокровно ждал, подпуская чудовище ближе. Им казалось, что время движется медленно-медленно, а летящий волк опережает его; пока люди успевали вздохнуть, чудовище успевало сделать несколько огромных прыжков. Оскаленная смерть, младший сородич Фенрира Волка, оживший кошмар летел к ним по долине.
Когда Жадному оставалось два прыжка, Торвард вдруг стремительно бросился ему навстречу и словно поднырнул под летящую серую глыбу. И полет волка прервался, Жадный
тяжело рухнул на землю, накрыв собой Торварда, покатился по земле. По вереску хлынул поток крови. Прижимая руки к лицу, Ингитора кричала изо всех сил — в ней кричал нестерпимый ужас, уже не подвластный воле разума. И страшнее ведьмы, страшнее каменного великана, страшнее самого чудовищного волка была ей мысль, что Торвард больше не появится живым из-под этой серой лохматой глыбы, сверкающей желтым огнем глаз и смертоносным блеском зубов. Пусть он разорвет ее, пусть растопчет каменный великан, но лишь бы Торвард выбрался живым! Почти не веря в это, Ингитора не отрывала глаз от огромного клубка, катавшегося по земле, — в серой шерсти чудовищного зверя изредка мелькала рука или нога человека. Вот яростно блеснула сталь ножа, и Ингиторе почудилась на нем кровь.
— звонко и твердо, голосом валькирии пропел кто-то внутри нее. Ингитора не знала, откуда взялись эти слова, но долину вдруг потряс отчаянный вой. Катавшийся клубок остановился, дрогнул, потом распался. Огромный волк откинул голову с оскаленной пастью, из пасти вывалился длинный красный язык. В горле чудовища зияла широкая резаная рана, и из нее стремительным потоком неслась темно-багровая кровь. Огромная лужа натекла мгновенно и поползла по вереску прямо к Ингиторе.
Она шагнула назад, но тут же опомнилась и прыгнула вперед. Тело волка шевельнулось, но это не было признаком жизни. Из-под него выбрался человек. Не в силах встать даже на колени, он дернулся, пытаясь ползти. Весь он был залит темной кровью, волосы его намокли и слиплись, лицо стало неузнаваемым. Но он был жив.
Ингитора покачнулась, как деревце под ветром. Ее сердце рвалось туда, а ноги не шли, как будто вросли в землю.
И леденящий, нечеловеческий вой снова потряс Великанью Долину. Маленькая ведьма упала на колени на верхней площадке горы, не в силах выдержать увиденное. Протягивая вниз руки, она кричала от ужаса и боли. Ноги ее не шли, тело обессилело, как будто нож Торварда, обломок копья Властелина, пронзил ее саму. Она не верила, не могла поверить, что Жадный убит, она рвалась к нему, но не могла сдвинуться с места. Все ее существо раздирала дикая, нестерпимая боль.
А Ингитору крик дикого отчаяния ведьмы пробудил и подтолкнул; отважно ступая прямо по луже волчьей крови, она подбежала к Торварду и попыталась его поднять.
— Что с тобой? Ты цел? Ты ранен? Где, что? — бессвязно бормотала она, пытаясь что-то разглядеть под обильными потоками стынущей крови.
Торвард хотел что-то сказать, но только кашлял, хрипел и задыхался. Рубаха и кожаная безрукавка были разорваны ударом волчьей лапы, на плече и груди зияли длинные глубокие царапины, его собственная кровь смешалась с кровью волка. Торварду казалось, что он побывал под каменным обвалом, все тело у него болело и гудело, голова кружилась. Тяжело опираясь на Ингитору, он поднялся на ноги, кашляя и хватаясь за грудь; он сам еще не понимал, что сделал, помнил только одно: чудовищный волк больше не двигается.
— Пойдем! Пойдем! — сквозь шум и вой в ушах пробивался к его сознанию голос Ингиторы, казавшийся в эти мгновения и родным, и незнакомым. — Я тебе помогу.
И ее плечи, на которые он тяжело опирался здоровой рукой, нежданно приобрели крепость скалы.
Кое-как, держась одной рукой за Ингитору, а другой за выступы скалы, Торвард пробрался через расселину. Великанья Долина осталась позади. Перед ними лежало пологое пространство склона Пещерной Горы. По долине змеился неширокий ручей, с двух сторон ее ограждали смешанные рощи. Впереди был курган, к которому Торвард так стремился. Но сейчас у него не было сил дойти туда.
Дотащив Торварда до ручья, Ингитора чуть не упала вместе с ним. Все-таки для нее это была непосильная тяжесть, и ее едва держали ноги. Однако вода была им необходима. Волчья кровь, которой оба они были залиты с головы до ног, быстро сохла и стягивала тело, словно оно было зашито в плотный кожаный мешок. Вода в горном ручье была холодна, но чиста. По возможности отмыв Торварда, Ингитора перевязала его плечо, разорвав для этого свою верхнюю рубашку. По берегам ручья росло много высокой травы, и Ингитора быстро соорудила Торварду лежанку. Потом она натаскала хвороста и развела костер. И очень вовремя, потому что сумерки сгустились и стали ночью.
Занятая этими хлопотами, она не помнила ничего из только что пережитого, как будто поединки с каменным великаном и чудовищным волком сразу отодвинулись на годы назад. Но вот ночной холод выстуживал их мокрые волосы и одежду, пробирал до костей. Ингитора тревожилась, что Торвард, в придачу к ранам и потере крови, еще и простудится. Что она тогда будет делать?
О еде им не хотелось и думать. Торвард уснул, едва опустив голову на охапку травы. А Ингитора еще какое-то время сидела рядом и смотрела на него. Ни прошлого, ни будущего, ни даже сегодняшнего дня, полного страшных чудес, для нее не существовало. Все время от начала до конца мира сжалось и сомкнулось в эти мгновения. Ветер тихо проползал по верхушкам осин в ближнем перелеске, потрескивали сучья в костре. Изредка Ингитора наклонялась и прислушивалась к дыханию Торварда. И это было все, что ей было нужно. Она не думала, кто из них кому и чем обязан за прошлое, в чем виноват и в чем прав. Сами жизнь и смерть так близко подошли друг к другу, что грани их перемешались, стали неверными и ломкими, как край льдин возле самого берега в начале весны. И во всем Медном Лесу, на всем Квиттинге, может быть, во всем мире стояла тишина.
В Великаньей Долине властвовала тьма, такая же, какая стояла здесь в древние времена, когда не появилось еще не только людей, но даже и великанов. Дагейда сидела на земле над лежащим телом Жадного и тихо, равномерно покачивалась, закрыв руками лицо. Иногда она, словно проснувшись, опускала руки, зарывала тонкие пальцы в густую, но холодную мертвую шерсть, слипшуюся от засохшей крови.
— Жадный… Мой неутомимый… Мой верный… — беззвучно шептала она, и крупные слезы ползли по ее лицу из-под опущенных век. Весь мир вокруг нее замер в такой же мертвой неподвижности.
Ведьмы умеют поднимать мертвых своим колдовством. Но жизнь, настоящую жизнь боги дают только один раз.
Дагейда даже не вспоминала о тех двоих, что прошли по Великаньей Долине к кургану Торбранда конунга. Она не думала ни о мече Свальнира, ни о мести за него. Все было ей безразлично. Кроме одного — холодного тела того единственного существа, которое когда-то дарило ей тепло.
Глубокая тьма висела над миром. Темные, медленно ползущие облака, как груды нечесаной шерсти черных овец, кутали землю и преграждали путь звездному свету. Во мраке светило лишь одно крошечное пятнышко, легкий лепесток огня — костер, разложенный людьми на берегу ручья. Здесь не было даже пары валунов, способных укрыть от дождя. Но было здесь что-то другое, такое, что сделало этот клочок мшистой холодной земли настоящим человеческим домом.