— Теперь, я думаю, тебе придется придумать мне новое прозвище, — сказал Торвард утром. Услышав его голос, Ингитора мгновенно обернулась от ручья, где пыталась оттереть кровавые пятна со своего плаща. Торварда она увидела даже не лежащим, а сидящим, и никакое другое зрелище не могло порадовать ее больше. Бросив плащ на камень, она поспешно подошла к Торварду, на ходу стряхивая воду с мокрых рук, и села рядом с ним.
— Как ты? — спросила она, настойчиво оглядывая его и радостно улыбаясь при этом. — Принести тебе воды? Или хочешь мяса? У нас осталось еще немного.
— Еще бы не хотеть! Сегодня нам понадобятся силы. До кургана осталось уже недалеко. Посмотри — его уже видно!
Торвард показал на север. В конце длинной пустой долины, у подножия новой горы, виднелся одинокий курган. Он был полукруглым, похожим на перевернутый великанский котел, его основание опоясывал особый земляной вал, а на вершине чернел большой камень. Его никак нельзя было спутать с обыкновенным холмиком, и странно было видеть этот след человеческой судьбы в самом сердце дикого Медного Леса.
— Не хочешь же ты идти туда уже сегодня? — тревожно спросила Ингитора.
— А почему нет? — удивился Торвард. — Я и так слишком долго к нему шел, чтобы опять ждать. Если ты об этом, — он посмотрел на свое плечо, обмотанное неровно лежащими окровавленными лоскутами, — то не так уж сильно он меня поцарапал. Было больше волчьей крови, чем моей. Я понимаю, вчера это выглядело страшновато, но царапины не такие уж глубокие. Так ты слышала, что я сказал? Может быть, теперь ты придумаешь мне новое прозвище?
Торвард взял Ингитору за руку и посмотрел ей в глаза. Понятно было, о чем он спрашивает. После всего произошедшего их прежние отношения окончились, и начаться должно было что-то совсем другое.
— Я уже дала тебе одно — Морской Великан. А еще… пожалуй, лучше тебе подойдет прозвище Убийца Волка.
— Немножко хуже, чем Убийца Дракона, но я не Сигурд. Пусть будет так. — Торвард улыбнулся, придвинулся к Ингиторе ближе. — А какой подарок ты к этому прибавишь?
Ингитора фыркнула и отодвинулась.
— Ты слишком много хочешь сразу, Торвард, конунг фьяллей. Я и так подарила тебе свою рубашку и осталась всего в одной, как нищенка.
— А я всегда хотел много и сразу. Иначе это был бы не я. А что касается рубашки, то в Аскргорде я подарю тебе взамен десять. Хочешь — из шелка, хочешь — из говорлинского льна.
Ингитора не ответила. Мысль об Аскргорде оживила в ее памяти все, что было до Квиттинга и не изменилось со смертью Жадного. Вот уж кто был виноват меньше всех!
— Пока не будем об этом говорить, — сказала она и отошла к костру. — Знаешь, мне пока не очень-то верится, что на свете существуют Аскргорд, Эльвенэс и все прочее.
— Может быть, ты и права. Но курган существует, мне его отсюда видно. И сейчас мы к нему пойдем.
Дорога до кургана далась им обоим нелегко. У Торварда болели глубокие царапины на груди и на плече, ныли руки и ноги, помятые тяжелым чудовищем. Ингитора тоже чувствовала себя разбитой — это сказались вчерашние метания от оцепенения к бурным всплескам сил. Они шли медленно, часто присаживались на валуны отдохнуть и до кургана добрались как раз к сумеркам.
Подойдя к подножию шага на три, они разом остановились. Торвард рассматривал курган, насыпанный так, как испокон веков делалось в племени фьяллей, и каждая ложбинка на его боках, черный камень на вершине и трава на склоне казались ему знакомыми, как будто он уже был здесь. Так может человек смотреть на дерновую крышу родного дома, который покинул много лет назад, но не забыл. Торвард столько думал об этом кургане, так часто воображал его себе, и теперь ему не верилось, что перед ним не мечта и не видение.
Нагнувшись, он провел ладонью по земле, по траве у подножия кургана. Они показались ему теплыми, чуть влажными от лесной сырости. Нет, это не мечта.
— Еще рано, — прошептала Ингитора. — Его нужно позвать в полночь. Ты ведь не собираешься силой отнять меч у родного отца?
— Неужели ты и сейчас думаешь обо мне так плохо? — спросил в ответ Торвард, разогнувшись и не сводя глаз с кургана. — Силой нельзя взять ничего хорошего. Дракон Битвы однажды был украден, и отцу пришлось много сил потратить на то, чтобы обратить его могущество себе на пользу. Теперь он должен отдать мне его сам.
— Мы попросим его в полночь. А пока расскажи мне о них — о твоем отце и о мече.
Они сели на землю возле кургана. Торвард рассказывал, а Ингитора слушала, поглаживая обгорелое, наполовину укороченное ясеневое древко, которое руны сделали волшебным жезлом. Им обоим казалось, что они сидят перед дверями дома и ждут, когда хозяева впустят их. Два человека в сердце ведьминых лесов, на пороге иного мира — такие слабые и такие сильные. Им было немного не по себе; обмениваясь какими-то словами, они ждали, ловили слухом всякий отдаленный звук, краем глаза следили за всяким дрожанием травы на кургане, колеблемой ветром. Они не боялись хозяев Медного Леса, но ждали знака из-за грани миров, к которой подошли так близко.
А сумерки сгущались, Ингитора подвинулась поближе к Торварду. Чем ближе была полночь, тем быстрее нарастало в ней волнение. Она знала, что сейчас свершится что-то очень важное, что наложит след на их судьбы, на их души. У подножия этого кургана для них обоих кончится одна дорога и начнется совсем другая. Дорога обретений и дорога потерь — ибо иные миры ничего не дают даром. Никто, соприкоснувшись с ними, не уходит таким же, каким пришел.
В небе показалась луна — особенная луна Квиттинга, огромная, яркая, золотая. До полуночи оставалось недолго.
— Теперь пора! — прошептала Ингитора, и голос ее слегка дрожал. Она волновалась так, как будто ее жизнь и смерть зависели от того, откроется ли перед ними курган. Могла ли она подумать раньше, что ей так дорог и важен станет успех человека, которого она считала своим врагом?
Подойдя к кургану, она поднялась немного выше по склону и нашла небольшую проплешинку каменистой земли. На этом клочке Ингитора нацарапала обугленным концом своего ясеневого жезла несколько рун, медленно напевая:
Закончив, она поспешно сбежала вниз по склону кургана и вцепилась в локоть Торварда, спряталась за его плечо. Сердце ее стучало возле самого горла. Они с Торвардом казались единственной искрой жизни в огромном Медном Лесу, может быть, во всем мире. Ответит ли на их призыв другая жизнь? Отзовется ли на ее голос грань иных миров?
Обняв Ингитору, Торвард ждал, и для него эти мгновения ожидания были мгновениями судьбы. Достигнет ли он цели или все труды и битвы были напрасны? В походе к этому кургану он пролил немало крови, и своей и чужой, совершил немало подвигов, но немало и таких поступков, о которых будет жалеть. Может быть, всю жизнь.
И вдруг процарапанные на земле руны начали светиться. Первой загорелась руна меча; чуть красноватый призрачный свет как будто прорастал из земли, как трава. Затаив дыхание, Ингитора и Торвард смотрели, как загораются руны конунга и встречи. Наконец последней вспыхнула руна пробуждения, и свет ее был похож на свет зари.
Сияние четырех рун слилось в один могучий поток, разрастаясь, осветило всю округу. Словно при свете дня, можно было различить каждую травинку на стенах и крыше посмертного дома. И курган стал раскрываться. Две половины ближнего склона стали медленно расходиться в стороны. Шуршала земля и трава, показались грубо обтесанные концы бревен, из которых сложили сруб внутри кургана. Бревна расходились по угловому стыку, и стала видна внутренность кургана. Там стояло почетное сиденье конунга, покрытое медвежьей шкурой, а на нем сидел человек. Лицо могильного жителя было обращено прямо к Торварду и Ингиторе. И Торвард узнал отца. Конечно, знакомое лицо изменилось, высохло, стало суровым. Но Торбранд конунг не походил на обычный труп. Сам Один позволил его духу вернуться на эти мгновения в Средний Мир и придал его телу надлежащий вид.
На коленях Торбранда конунга лежал длинный меч в ножнах, обтянутых рысьей шкурой.
Ингитора выпустила плечо Торварда и шагнула вперед. Прежде чем взять меч, следовало попросить позволения на это. И она запела:
Она закончила заклинание, а меч на коленях могильного жителя слабо осветился. Сначала на нем вспыхнул голубоватый призрачный свет, потом красный, как кровавый отблеск, потом белый, похожий на сияние изменчивых глаз альва, потом золотой, как молния. Цвета слились в один поток, меч пылал, как застывшая молния, но его очертания были ясно видны.
— Иди! — одними губами шепнула Ингитора, но Торвард ее услышал. — Иди, ОНИ отдают его тебе!
Как во сне, с трудом набирая силы на каждый шаг, Торвард ступил к кургану. Ему казалось, что до сиденья конунга далеко, но каждый его шаг казался великанским. Вот уже его лицо оказалось вровень с лицом могильного жителя. Торвард видел черты отца, но тут же ему померещилось в нем сходство с тем каменным великаном, Свальниром. Глаза Торбранда конунга были закрыты, руки лежали на рукояти и ножнах меча.
Торвард отстегнул с пояса свой меч, с которым пришел сюда, и почтительно положил его к ногам отца. Выпрямившись, он осторожно прикоснулся к Дракону Битвы и взял его с колен Торбранда. Меч поддался легко и показался почти невесомым. Но он был горячим, как будто лежал возле самого огня. Он продолжал светиться, и его сияние окрасило руки Торварда. А руки мертвеца легко соскользнули с рукояти и ножен. Он отдал свой меч сыну.
Не смея повернуться спиной, Торвард медленно попятился и спустился со склона кургана.
— тихо заговорила рядом с ним Ингитора. Двери кургана дрогнули, покачнулись. Но собственный дар казался Ингиторе слишком ничтожным для того, чтобы проститься с умершим конунгом, и она заговорила словами Отца Ратей:
И никто из смертных не сумел бы сказать лучше.
Курган закрылся, исчезло призрачное свечение. Торвард и Ингитора отошли от него назад, на юг, и развели костер на пятачке под скалой, где их не доставал ветер. При свете пламени Торвард вынул Дракона Битвы из ножен. Поистине это оружие стоило трудов. Отделанную золотом рукоять венчала оскаленная драконья морда, и длинное тело дракона было вырезано на стальном клинке. Сам клинок был черным, а изображение дракона и руны возле самой рукояти светились слабыми белыми искрами. Ингитора долго пыталась разобраться в рунах, но отступилась: тайну их знали только темные альвы, сковавшие этот меч для Свальнира.
Сидя рядом на земле, Торвард и Ингитора разглядывали меч, и оба с трудом верили, что перед ними лежит цель их похода. Но и не поверить было невозможно: меч, казалось, налит силой и может идти в битву без участия человека.
— А вроде он стал чуть побольше, — прошептала Ингитора. — Или мне мерещится?
— Нет, — тихо ответил Торвард. Он испытывал к мечу такое благоговейное почтение, что не смел говорить громко. — В этом одно из его драгоценных свойств. Он сам приспосабливается к владельцу, делается ему по руке. Так задумал Свальнир. Он иногда принимал облик простого человека и хотел, чтобы и тогда мог брать с собой Дракона. Потому моя мать и смогла его унести. У Свальнира он был величиной в человеческий рост, конечно, она бы его не подняла. А я выше ростом, чем отец, вот он и подрос для меня. Хочешь, возьми его в руки. Он уменьшится и станет легче.
— Нет, что ты! — Ингитора не смела и подумать о том, чтобы ради любопытства беспокоить чудесное оружие. — У него должен быть только один хозяин. Ты. Пусть он привыкает к тебе.
— Без тебя он вовек остался бы в кургане. Теперь он будет рад снова пойти в битву.
— В битву с кем?
Ингитора подняла глаза от меча к лицу Торварда.
— С Бергвидом. Больше ему не устилать дорогу в Нифльхейм человеческими головами.
— Но что будет потом?
— Когда?
— Когда ты покончишь с Бергвидом. Ты объявишь Квиттинг своим владением? Посадишь своих ярлов не только возле Трехрогого Фьорда, но и дальше, построишь крепость на самом Скарпнэсе? А Хеймиру конунгу это все не понравится. Купцам из Эльвенэса вовсе не понравится платить пошлины тебе. Эта война будет бесконечной.
Торвард нахмурился. Сейчас ему не хотелось об этом думать. До этого было еще слишком далеко.
— Нет, не далеко. Об этом нужно думать сейчас! — убеждала его Ингитора. — Сейчас, когда рядом с тобой Дракон Битвы. Он должен знать, ради чего будет сражаться.
— Но что здесь можно сделать? Ты хочешь, чтобы я уступил Квиттинг Хеймиру?
— Вовсе нет. Я хочу, чтобы ты уступил Квиттинг самим квиттам.
— Но как? — Торвард поднял брови. — У них есть конунг — Бергвид. А он…
— Бергвиду место в Нифльхейме. И я уверена, что он попадет туда очень скоро. А если бы можно было дать квиттам другого конунга, такого, чтобы всегда был в дружбе и с тобой, и с Хеймиром? Что бы ты сказал тогда?
— Я уже понял, что ты — необыкновенная женщина. Но как же ты сотворишь такого конунга? Да еще такого, чтобы его приняли сами квитты? Это нужно быть колдуном!
— Для этого не надо никакого колдовства! Такого конунга еще нет, но он скоро будет. Он родится у жены Бергвида. Сейчас она ждет ребенка. Ее нужно будет забрать в Аскргорд. А когда ребенок родится, вы с Хеймиром провозгласите его конунгом квиттов. А воспитывать его ты будешь у себя.
Торвард задумался. Пока новый конунг будет играть в камешки и учиться владеть оружием, править Квиттингом все равно будет его воспитатель. Да и воспитан новый конунг будет так, как нужно.
— А Хеймир согласится? — спросил Торвард после короткого раздумья, и Ингитора поняла, что сам он готов согласиться с ней.
— Уговаривать Хеймира придется не тебе. Он миролюбивый человек. Торговым людям очень мешает эта война, а Эльвенэс так богат за счет торговли. Слэтты будут согласны. Ты пообещаешь мне сделать все так, как я сказала?
Торвард посмотрел на Дракона Битвы, который он добыл только благодаря ее помощи. И вот Ингитора впервые о чем-то его попросила.
Он взял ее руку.
— Я пообещаю, но и ты должна мне кое-что пообещать.
— Что же?
— Вот послушай. Ты, должно быть, знаешь, как великан Тьяци похитил богиню Идунн с яблоками вечной молодости. И как Локи вернул ее, как асы убили Тьяци. И что его дочь Скади взяла свое оружие и направилась к Асгарду, чтобы отомстить богам за смерть своего отца.
Ингитора опустила голову, но не отнимала руки. Она уже поняла, к чему Торвард вспомнил те древние сказания.
— И ты помнишь, какой мир предложили ей асы. Они сказали, что взамен убитого отца готовы дать ей мужа. И сами предложили выбрать его. И она согласилась. Я не могу вернуть тебе твоего отца, этого не могут даже боги. Но и я в силах предложить тебе взамен мужа. И ты тоже можешь выбрать. Я отпустил Эгвальда ярла, он на свободе, и ты можешь выйти за него. Никто не станет мешать тебе в этом, и я меньше всех. Но мне бы больше понравилось, если бы ты выбрала меня.
Ингитора молчала. И Торвард вдруг понял, что с Драконом Битвы он обрел еще не все, что нужно ему в жизни. И то, чего он еще не получил, не может дать ему никакое волшебное оружие.
— Даже великанша Скади приняла такой выкуп, — тихо продолжал Торвард. — Неужели ты, живая женщина с горячим сердцем, будешь более мстительной, чем дочь племени Имира? Я не верю в это. Я любил валькирию, но больше я не люблю ее. Ты прекрасна, как она, но твое сердце умеет ненавидеть и любить во много раз сильнее, чем ее. И этим ты сильнее и дороже мне всех Небесных Дев.
Ингитора наконец подняла глаза на него. Она привыкла к мысли, что ее отец не будет отомщен, но слова Торварда принесли ей такое облегчение, на какое она и не надеялась. Если даже жители Асгарда посчитали такой выкуп возможным и справедливым, то что же помешает ей? И люди не скажут… Да что за важность, что скажут люди? Ни о каких других людях Ингитора сейчас не помнила. Она не помнила ни единого слова из собственных язвительных стихов, потому что Торвард был для нее самым лучшим человеком на свете. Он казался ей неотделимой частью ее самой. Кровь, смешанная на рунах света, накрепко привязала их друг к другу. Рядом с ним ее наполняли новые силы — никогда она не сумела бы прогнать Мглу и Туман, остановить Свальнира, открыть курган, не будь его рядом с ней.
— Я… — начала она и запнулась. Что-то мешало ей произнести слова согласия. Она не хотела мстить Торварду, но все же он оставался тем человеком, от руки которого погиб ее отец. И этого не поправить, та страшная ночь обманной битвы останется стоять между ними навсегда. Но Ингитора не знала, как сказать об этом Торварду. Он сам должен понять. — Я скажу только, что выбрала бы тебя, даже если могла бы выбирать между всеми людьми на свете. Но сейчас не время говорить об этом.
Ингитора посмотрела на Торварда и поспешно опустила глаза. Она взяла назад свою ненависть, но могла ли заменить ее любовью? Ей казалось, что она заперта за какой-то прочной дверью и эта дверь находится внутри ее собственной души.
— Пока существует Остров Колдунов, никто из слэттов, фьяллей и квиттов не сможет быть счастливым, — добавила она. — И мы с тобой тоже.
— Я сделаю все, чтобы Остров Колдунов снова стали называть Плоской Спиной, — сказал Торвард, положив ладонь на рукоять меча. — Чтобы он больше не делался причиной людских несчастий.
В мыслях его стремительно промелькнула та обманная ночная битва, Скельвир хёльд. Если бы не та битва и не эта смерть, они с Ингиторой никогда бы не узнали друг друга. Но этого он говорить не стал. Ей была бы нестерпима мысль, что счастье ее любви оплачено смертью отца.
А Ингитора думала о другом. Она вспомнила Хальта. Вот теперь она непоправимо нарушила уговор. Она променяла свой дар на право любить. Торвард без остатка заполнил ее душу, и в ней не осталось места для стихов. Но Ингитора не жалела об этом. Рядом с Торвардом она чувствовала себя сильной и счастливой, как будто узнала предназначение своей судьбы и выполнила его. Любовь — тоже дорога в Альвхейм, не хуже, чем сияющая волна вдохновения. Вот только звонкими стихами можно и других увлечь туда за собой, а любовью — только одного. Того, кого любишь.
— вспомнились Ингиторе слова одной из древних песен. И пусть те, кто следовал этому завету, познали на земле мало счастья. Они видели Альвхейм. И никто не скажет, что они прожили свою жизнь напрасно.
Гридница хозяйского дома в усадьбе Аскргорд была полна людьми, но почетное сиденье конунга между резными столбами оставалось пустым. От этого все оживление и многолюдство, все толки и разговоры в гриднице казались незначительными, неглубокими, как бывает, когда ждут кого-то, без кого никак нельзя. Что за поход без предводителя? Что за племя без конунга? Корабль без штевня, тело без головы. На пустое сиденье оглядывались украдкой, поспешно отводили глаза.
Через порог шагнул Снеколль Китовое Ребро. На нем была хорошая говорлинская кольчуга, и в ней он выглядел славным воином — никто сейчас не дал бы ему шестидесяти лет. Лицо Снеколля было румяным и бодрым, белая борода красиво лежала на колечках кольчуги, длинные белые волосы стягивались пестрым ремешком через лоб. Снеколль всегда был честным и преданным человеком — когда конунгу понадобились его услуги, стало некогда думать о возрасте.
— Я обошел весь Аскрфьорд до самого Сорочьего Гнезда! — бодро объявил он с порога. — И честно скажу: такого доброго войска я не помню со времен похода на коннахтов, того, из которого конунг привез свое золотое блюдо размером с боевой щит! Завтра на заре можно отплывать.
— Завтра мы будем приносить жертвы, — сказала кюна Хёрдис.
— Я перед кем угодно могу повторить то, что я уже говорил! — непримиримо сказал Сигвальд и обвел стоявших вокруг тяжелым взглядом исподлобья. — Поход без конунга обречен на поражение! Мы можем не ходить далеко, а прямо затопить все свои корабли во фьорде! Нам не будет удачи, если конунг пропал еще до начала похода!
Гридница загудела. Сигвальд Хрипун сказал вслух то, о чем каждый думал, о чем верящие друг другу говорили тихо.
— От того, что глупость скажут дважды или трижды, она не станет мудростью! — отрезала кюна Хёрдис. — И я говорила: мой сын жив! Я знаю, почему ты, Сигвальд, твердишь о его смерти. Ты сам метишь на сиденье конунга!
Сигвальд гордо выпрямился. Его мать была двоюродной сестрой Торбранда, и случись фьяллям выбирать нового конунга взамен умершего без наследников, Сигвальд сын Арнвида имел бы немалые преимущества.
— Мне, при моем роде и моих заслугах, было бы стыдно не метить на него, — прямо ответил он, не опуская глаз перед пронзительным взглядом кюны Хёрдис. — Нетрудно понять и то, почему ты не хочешь признать его смерти, кюна. Ты мать, ты хочешь видеть его живым и совсем не хочешь видеть меня на его месте. Но даже если мы все вместе захотим, чтобы Черные Камни поднялись и вышли на сушу, они не сдвинутся ни на волос. И нечего прятать голову под щитом, как курица под крыло, и надеяться, что как-нибудь обойдется. У похода должен быть достойный вождь, если мы не хотим бесславно потерять людей и корабли. Пусть его укажут боги!
— Незачем досаждать богам! У похода будет достойный вождь, — непреклонно ответила кюна Хёрдис. — Сам Торвард конунг! Этот поход ни на миг не оставался без вождя! Торвард конунг первым вышел в этот поход, как сам Тор всегда выступает впереди войска асов. Торвард конунг уже в походе, а вы идете ему на подмогу. И он уже сделал самое трудное. Он достал Дракона Битвы!
По гриднице пробежал изумленный гул. Меч, погребенный с Торбрандом конунгом, превратился в сказание; его охотно слушали по вечерам у очагов, толковали об отделке и волшебных свойствах Дракона Битвы, но достать его уже казалось так же невозможно, как достать один из золотых щитов, покрывающих кровлю Валхаллы. У каждого человека должна быть в жизни цель — вот и Торвард конунг избрал своей целью поиск отцовского меча. Но очень многие думали, что сыну Хёрдис нужна была цель длиною в жизнь. И вдруг он достиг ее!
— Да! — убежденно, с горящими глазами отвечала кюна Хёрдис на десятки изумленных взглядов. — Да, мой сын один сделал то, что не смог сделать с дружиной, не смог сделать с валькирией! Теперь он владеет Драконом Битвы, и орингам недолго осталось владеть Квиттингом!
— Хотел бы я, чтобы это было правдой! — сипло проворчал Сигвальд Хрипун.
— Ты не веришь мне? — Кюна Хёрдис быстро повернулась к нему. — Ты еще молод, Сигвальд сын Арнвида, ты многого не видел и не знаешь. Ты не знаешь, какой страшной подчас бывала судьба людей, которые не хотели мне верить. Но ведь ты поверишь священному ясеню? Малый Иггдрасиль не лжет.
Кюна Хёрдис подошла к стволу огромного ясеня, положила ладонь на кору, погладила дерево.
— Смотрите все! Видите? Это руны печали. — Кюна показала на черные знаки, врезанные в кору много поколений назад. — А вот это — руны радости и благополучия. Кто еще здесь знает руны? — Кюна вопросительно оглянулась. — Иди сюда, Снеколль. Да и ты иди поближе, Сигвальд. Ты достаточно знатен, чтобы знать руны. Смотрите все и потом не говорите, что колдунья обманула вас!
С этими словами кюна Хёрдис выхватила из ножен маленький острый нож, висевший у нее на цепочке между застежек, и быстро порезала себе палец. Она брызнула кровью на руны — с рун печали кровь скатилась вниз по коре и быстро пропала в земле. На рунах радости кровь задержалась и на глазах людей втянулась под кору.
Кюна Хёрдис лизнула палец, и кровь тут же унялась.
— Вы видели? — спросила она, со скрытым торжеством осматривая лица людей. Вопрос был лишним: все до одной пары глаз в гриднице были устремлены только на ствол ясеня.
— Ясень обещает радость дому, а значит, удачу в походе! — бодро сказал Снеколль. — Не вижу, почему мы должны сомневаться.
Невольно он посмотрел на вход в гридницу, и десятки голов, как по приказу, повернулись туда вслед за ним. Даже Сигвальд не удержался. Дверной проем остался пустым.
— Мой сын ждет вас! — со спокойной гордостью сказала кюна Хёрдис. — Он уже сделал самое трудное. Вам осталось только помочь ему. И вам, и Ульвкелю Бродяге, который уже собрал войско южной трети в Трехрогом Фьорде. Мы принесем жертвы сегодня на закате, а завтра пора отплывать. И да будет счастье вашим рукам!
На рассвете нового дня из Аскрфьорда вышло восемьдесят три боевых корабля — столько, сколько смогли собрать в этом году хельды северной и средней третей земли фьяллей. И ни один из конунгов Морского Пути не сказал бы, что это мало. Сначала шли большие дреки ярлов и хевдингов, на тридцать и на сорок скамей, каждый из которых нес от ста до двухсот хирдманов, за ними снеки поменьше, скамей на десять — пятнадцать. На штевнях кораблей под козлиными головами темнела свежая кровь жертв. А на Зорком Мысу виднелась высокая фигура женщины в темном платье. Подняв руки к небу, кюна Хёрдис пела заклинание. Ветер доносил до ближних кораблей обрывки ее сильного голоса, но слов нельзя было разобрать.
— Славную в бой соберем мы дружину, доблестно будут воины биться…
— Там море, море! Я его слышу! Разве ты не слышишь? Прислушайся, там море!
Ингиторе хотелось бежать вперед изо всех сил, туда, где ее обострившийся слух улавливал отдаленный шум валов, широко накатывающихся на пологий берег. Торвард с улыбкой следил за ней, как за ребенком. От радости Ингитора разрумянилась, глаза ее заблестели нежданным чувством нежного восторга. За время похода по Квиттингу через нескончаемые дремучие ельники она снова соскучилась по морю. И сейчас ей казалось: только увидеть море, только вдохнуть его свежий солоноватый запах, запах подсушенных водорослей, мокрых камней, — и больше ей уже ничего не нужно для счастья. Все остальное уже есть.
— Ты просто очень соскучилась, вот тебе и кажется, что ты слышишь море! — сказал ей Торвард. — Отсюда его нельзя услышать. Мы еще слишком далеко. Я знаю эти места.
— Ты знаешь эти места? Откуда?
— Здесь уже не так далеко до Трехрогого Фьорда. Может быть, мы выйдем прямо к усадьбе Лейдольва Беглеца. Здесь где-то должна быть скала — у нас ее зовут Моховым Лбом, а у вас, я слышал, как-то по другому…
— Тюлений Камень, — вставила Ингитора.
— Может быть, я не помню. Под этой скалой ночуют в последний раз перед Трехрогим Фьордом. Если нам ничего не помешает, мы с тобой дойдем туда дня за три…
Ингитора вздохнула про себя. Еще три дня — и они будут снова среди людей. И все сложности, мучившие их, вновь встанут перед ними. Они с Торвардом вдвоем победили Фенрира Волка, стоявшего между ними. Но перед людьми им придется одолевать его еще долго.
Отгоняя прочь тоскливые мысли, Ингитора умоляюще посмотрела на Торварда:
— Пойдем к берегу! Я так хочу увидеть море!
— Это не очень-то умно. Едва ли Черная Шкура не знает о нашем походе. Я бы на его месте посылал дозорные корабли вдоль всего Квиттинга — на половину перехода друг от друга, и по ночам приказал бы раскладывать костры…
— Я думаю, на месте Бергвида ты все делал бы по-другому, — ласково сказала Ингитора, прикасаясь к его локтю. — Но я видела его — он совсем не такой, как ты. Совсем не такой.
Торвард посмотрел ей в глаза, накрыл ее руку ладонью. Было время, когда он сам был для Ингиторы ничем не лучше Бергвида.
— Ну пойдем, если ты хочешь, — сказал он. — Посмотрим. Может, Ульвкель Бродяга тоже догадается послать пару сторожевых кораблей. Скорее всего догадается. Ему самому любопытно, а что тут делается у квиттов. Его потому и зовут Бродягой.
Они пошли вниз по склону горы. Лес поредел, впереди открылось пространство склона, поросшее можжевельником и орешником. А за склоном вместо новой горы синело море. От опушки был виден только узкий клочок фьорда, но все же это было море, часть великого Морского Пути, связавшего двенадцать племен в единый народ. Часть дороги домой.
Ингитора в нетерпении шла все быстрее, так что даже Торвард с его широким шагом едва успевал за ней. Глаза ее были с любовью устремлены на пространство фьорда. Вот уже видна песчано-каменистая полоса прибоя, почерневшие плети сухих водорослей.
Вдруг Ингитора резко остановилась, подалась назад, вцепилась в руку Торварда. На земле, на границе травы и морского песка, лежало большое копье. На основании наконечника его была видна грубая серебряная насечка, на конце древка чернело несколько рун.
Пройдя вперед, Торвард наклонился… и копье исчезло. Ему хотелось протереть глаза. Только что оно лежало вот здесь, между этими камнями, придавив концом древка моховый кустик. Камни остались на своих местах, примятый кустик распрямился и весело встряхивал головкой на морском ветерке. А копья не было.
Ингитора подошла сзади. Торвард обернулся к ней:
— Что ты видела?
— Копье, — растерянно ответила она, тоже обшаривая землю глазами. — Оно же было здесь. Ты тоже его видел?
— Я-то видел, — неопределенно ответил Торвард. — Как оно выглядело?
Выслушав описание Ингиторы, Торвард мрачно кивнул. Если бы они увидели разное, то это видение можно было бы принять за проделки троллей. Теперь же предзнаменование грозило бедами.
— Это копье Ормкеля, — ответил Торвард на тревожно-вопросительный взгляд Ингиторы. — Он звал его Жалом, а еще Погибелью Коннахтов. Оно было с ним в этом походе.
— Да я же его помню! — вдруг сообразила Ингитора. — Ты знаешь, я не очень-то приглядывалась к оружию фьяллей, но оно сейчас показалось мне знакомым. Однажды еще Хьёрт спросил у Ормкеля, что означают те руны, а Ормкель очень важно ответил, что это могут знать только посвященные… Думаю, он сам этого не знал… — Ингитора вздохнула, жалея о гибели Ормкеля и не помня никаких обид. Теперь ей нравились все люди, которые нравились Торварду.
— Да, он получил это копье от человека, которому можно было доверять… Но как оно сюда попало?
— Не оно. Его дух. У вещей тоже есть духи-двойники, как у людей. И особенно у оружия.
— Но зачем дух Жала стал бы нам являться?
— Я не знаю… Или знаю? — Ингитора задумалась, повертела в пальцах свои подвески на груди. И копье снова явилось ее взору. Не пытаясь его взять, она внимательно осмотрела его.
— Оно указывает на юг, — сказала она, копье вдруг засветилось бледно-красным светом. — Ты видишь? — Ингитора торопливо схватила Торварда за руку. Но он не видел копья — только камни и мох. — Оно указывает на юг! Должно быть, нам нужно идти туда!
— Но что нам делать на юге? Я не так тщеславен, чтобы думать, будто могу одолеть Черную Шкуру в одиночку. А ты что думаешь, Дракон?
Торвард погладил ладонью драконью голову на конце рукояти меча. Она показалась ему теплее обычного. Если бы развести костер, внести клинок в пламя и попробовать прочитать на нем огненные руны… Сам Торвард не был сведущ в гаданиях, но верил, что Ингитора справится.
А Ингитора вдруг сдавленно вскрикнула и мертвой хваткой вцепилась ему в локоть. Ее взгляд был устремлен мимо его плеча на море, а лицо вмиг стало белым, как морская пена. Однажды она уже видела это наяву и много раз — в страшных снах.
Торвард быстро обернулся. Из-за южного выступа береговых скал выплывал огромный черный корабль с бычьей головой на переднем штевне. На бортах его теснились щиты, а десятки длинных весел мощными взмахами толкали его вперед, прямо к берегу.
Ингитора в ужасе оглянулась на Торварда, но его лицо не изменилось.
— Вот почему копье Ормкеля указывало на юг, — спокойно сказал он. — Оно обещало мне скорую возможность отомстить за Неспящего Глаза. Его убийца идет прямо ко мне в руки. Не бойся. — На мгновение Торвард перевел взгляд на Ингитору, и в глазах его была такая нерушимая уверенность, что она вдруг устыдилась своего страха. — Ведь теперь с нами Дракон Битвы. А он не проиграл еще ни одного сражения с тех самых пор, как был выкован. И уж конечно, боги отдали мне его не для того, чтобы опозорить нас обоих.
— Но ты… ты думаешь… — выговорила Ингитора. Она бегло оглянулась назад, в глубь берега. До леса было слишком далеко — гораздо дальше, чем до корабля. А на берегу все равно негде спрятаться.
— Я не думаю, я знаю, — невозмутимо ответил Торвард. — Держись позади меня, чтобы никто не мог к тебе подойти. Но так, чтобы я тебя не задел. Да ты сама знаешь. Вспомни о Свальнире. И о Жадном. Ничего более страшного во всем Морском Пути просто нет.
«Черный бык» ткнулся носом в берег, с размаху выехал на песок. С обоих его бортов уже сыпались оринги. Ингитора отметила, что они даже не взяли с собой щитов — только копья и мечи на поясах. На носу корабля, как черное изваяние, возвышался Бергвид — без шлема, с развевающимися на ветру черными волосами, со шкурой морского быка на плечах. Обеими руками он опирался о рукоять длинного меча. Горящий взгляд его был устремлен прямо на Ингитору, и в нем было лихорадочное торжество — он искал ее, хотел получить обратно сбежавшую Деву-Скальда, и вот она была почти в его руках. Почти. На мужчину, стоявшего перед ней, Бергвид даже не смотрел. Что может один против сотни?
Встретив взгляд Бергвида, Ингитора отшатнулась, словно обожглась, и поспешно отвернулась, даже закрыла лицо руками. Самый страшный из кошмаров приближался к ней наяву, бездна Нифльхейма пришла за ней на этот берег. Оринги уже бежали по песку, кто-то заходил с боков, окружая двух людей и прижимая их к полосе прибоя. Ингитора видела лица, которые казались ей одинаковыми, слышала голоса. Время стало прозрачным и повисло.
И вдруг яркая черно-белая молния сверкнула над берегом. Торвард выхватил меч из ножен, и Дракон Битвы взлетел, свободный и яростный. Первым из орингов оставалось каких-то пять-шесть шагов до Торварда; вспышка света ослепила их и заставила отшатнуться, а в следующий миг их головы уже катились по песку. Дракон Битвы метался над берегом, как будто сам собой, и каждый его замах оставлял на песке несколько тел. Очерчивая в воздухе широкий сверкающий круг, он доставал врагов везде, оставляя вокруг себя мертвое пространство, окровавленные тела на песке, разбитое оружие. Дракон Битвы одним ударом перерубал древки копий, ломал мечи, как соломинки.
Мгновенно уничтожив тех, кто первым приблизился к нему, Торвард устремился вперед и в несколько прыжков одолел расстояние до следующей волны орингов. Десятки людей сыпались с бортов в воду, торопливо брели к берегу, выходили на песок, едва успевая удивиться, и падали, разрубленные от плеча до пояса.
Ингитора смотрела, едва веря глазам и в то же время убежденная, что именно так все и должно быть. Дракон Битвы бил орингов как будто сам, но в Торварде он нашел достойного спутника и товарища. Вместе они были смертоносной молнией, настоящим Драконом Битвы, силой рода, оживленной кровью нового поколения.
— повторяла она свое заклинание, хвалебную песню мечу. Дракон Битвы! Не меч, но сам Торвард, с отцовским мечом приобретший силу великана, и был Драконом Битвы в ее глазах.
Волна нападавших дрогнула, покачнулась, подалась назад.
— Великан! Морской великан! Он бессмертный! — в ужасе кричали оринги. Даже им, повидавшим немало крови и прошедшим не через одно сражение, страшно было смотреть, как один-единственный человек перебил уже несколько десятков, а сам остался невредимым. Высокий рост Торварда, его сила и быстрота движений, умение владеть оружием казались сверхъестественными и внушали ужас. На корабле осталось не больше трех десятков человек, но они толпились на корме, не решаясь спрыгнуть в воду.
И тогда Торвард сам шагнул в волны. В одно мгновение он вскочил на борт «Черного быка» и шагнул к Бергвиду.
— Ты искал меня! — крикнул он, когда морской конунг подался ему навстречу. — Ты искал меня столько лет! Я — Торвард сын Торбранда, конунг фьяллей! И я докажу тебе, что ты искал чрезмерной мести за твою родню! Боги больше не с тобой!
Вместо слов Бергвид ответил ему звоном клинка. Его меч, выкованный с помощью четырех колдунов Тролленхольма и закаленный в крови Ньёрдова быка, выдержал единоборство с Драконом Битвы и не раскололся. Они ожесточенно бились на палубе под передним штевнем, похожие на двух морских великанов, и оринги на корабле, Ингитора на берегу следили за ними с ужасом и восторгом, как смертные, которым чудом случилось наблюдать схватку двух богов.
И вдруг все кончилось — один из противников упал. Торвард остался на палубе один.
— Великан! Великан! Один и Вороны! Тюр и Фенрир! Бальдр и Драупнир!
С разноголосыми воплями, в которых звучал неприкрытый ужас, оринги, уже не думая о битве, горохом посыпались с кормы «Быка» прямо в воду. Бросая оружие, стремясь спасти жизнь, они выбирались на берег и со всех ног бежали прочь от этого места, где погиб их вожак, их морской конунг, которого они привыкли считать непобедимым. С Бергвидом погибла их сила и вера, остался только нерассуждающий животный страх.
Торвард никого не преследовал. Оставшись на корабле один, он остановился, дыша с трудом, не столько от усталости, сколько от возбуждения. Усталости он совсем не чувствовал — сейчас он ощущал в себе силы великана. Огонь кипел в его жилах, Дракон Битвы казался легким, как соломинка, — вот так же он мог бы сокрушить многотысячное войско. Помог ли ему меч великана, помогла ли вера в себя, обретенная вместе с ним, — это знал только Отец Ратей. Но Торвард сделал то, что должен был сделать.
Вспомнив об Ингиторе, Торвард повернулся к ней и позвал. Она медленно приблизилась к самой воде, настороженно глядя ему в лицо. Новый Торвард, у нее на глазах превратившийся в Дракона Битвы, восхищал ее и притом внушал страх.
— Иди сюда! — повторил Торвард. — Здесь больше нет никого живого, кроме меня. Бояться больше нечего. Давай руки.
Он протянул руку Ингиторе; она не без трепета подала ему две своих, и он мгновенно поднял ее на палубу. Ингитора сразу увидела распростертое тело Бергвида и невольно вскрикнула.
Морской конунг лежал на боку, нелепо скрючившись, как будто упала пустая бычья шкура. Его голова была отделена от тела и лежала лицом вниз. Между головой и обрубком шеи на плечах натекла огромная лужа крови.
Ингитора прижалась к Торварду. Ей хотелось отвернуться, но она не могла, словно Бергвид притягивал ее взгляд. Она не могла поверить, что его больше нет. Оборотня-Фенрира больше нет, его тело мертво, а дух ушел туда, откуда и вышел, — в черные бездны Хель.
— Что-то блестит. — Торвард пригляделся к телу, потом концом клинка потянул что-то.
Ингитора увидела бусы — обыкновенные недорогие бусы из зеленого стекла, так обильно политые кровью, что она и не угадала бы их цвета, если бы не видела их раньше. Бусы кюны Даллы.
— Бедновато украшение для такого могущественного конунга, — сказал Торвард. — Должно быть, у них есть какие-то чудесные свойства. Их нельзя давать ему с собой на тот свет.
Ингитора грустно кивнула. Да, у этих бус было одно волшебное свойство: они хранили последний, быть может, проблеск человеческого чувства в этой волчьей душе — память о матери.
— Я… Я возьму их, — сказала Ингитора и, сдерживая дрожь, подобрала с окровавленных досок бусы. — Я отдам их… Знаешь, есть одна женщина, которая, я думаю, захочет сохранить их. Ей нужна какая-то память о нем — ведь она носит его ребенка. Это Одда, помнишь, я рассказывала тебе?
— Уладская рабыня? Та самая, что должна родить нового конунга квиттов?
— Да, она. Знаешь, мне казалось… Она любила его. Пусть у нее будет что-то от него. И ребенку тоже. Сыновьям отдают отцовский меч, но этот меч, мне кажется, лучше сбросить в море.
Торвард помолчал.
— Возьми, если хочешь, — сказал он потом. — Мне было бы приятно получить хоть такую память об отце, если бы он умер до моего рождения. Но я, сказать по правде, сомневаюсь, что у той женщины родится ребенок. Ты же говорила, что до этого у Бергвида много лет не было детей? Наверное, те колдуны наворожили им какого-то оборотня. Она родит волчонка.
— Ой, смотри, еще корабль, — вдруг сказала Ингитора. Она чувствовала себя усталой от волнения и уже не испытывала страха. Чего бояться, когда рядом Дракон Битвы?
Торвард тоже обернулся. С севера к ним быстро приближался дреки скамей на тридцать. И на переднем штевне у него была козлиная голова с загнутыми назад рогами и оскаленной драконьей пастью — признак, по которому отличают все корабли, построенные в племени фьяллей.
— Ну вот, а я что тебе говорил? — весело сказал Торвард, как будто предрекал улучшение погоды и его предсказание сбылось. — Ульвкель Бродяга очень любопытен и не удержится посмотреть, что тут без него делается. Это его «Сломанный Зуб».
— Ульвкель Бродяга?
— Ну да. Мой ярл, я говорил тебе.
Ингитора, признаться, уже позабыла почти все, что Торвард говорил ей до этой битвы на «Черном быке». Она была обрадована появлению фьялльского корабля, а чувства людей на «Сломанном Зубе» едва ли поддаются описанию.
Зрелище, открывшееся Ульвкелю Бродяге и его дружине, навек врезалось им в память и еще много десятилетий служило источником удивительных рассказов. «Черный бык», который знали по смутным рассказам и считали чудовищем вроде самого Фенрира, стоял в воде у самого берега, а весь берег возле него был усеян десятками неподвижных тел. На самом корабле было всего два человека. Возле мачты стоял тот, кого фьялли хотели, но не слишком надеялись увидеть живым, — Торвард конунг. В руке его был сверкающий черный меч, на клинке и по краям лезвия которого слабо горели белые искры. У ног его лежало безголовое тело морского конунга, которого еще сейчас боятся все корабельщики Морского Пути, но который вскоре станет только страшной сказкой для непослушных детей. А возле Торварда стояла девушка, которую никто не думал увидеть когда-нибудь рядом с ним, — Ингитора дочь Скельвира, Дева-Скальд из Эльвенэса.
Все три залива Трехрогого Фьорда были полны кораблями. Лейдольв Уладский Беглец и Ульвкель Бродяга почитались весьма удачливыми в войнах, и на их призыв откликнулись все хельды южной трети без исключения. Каждый хотел пойти помочь конунгу, и внезапное появление его самого никого не разочаровало, но всех обрадовало.
— Клянусь Морской Лошадью Риангабаир! — кричал Лейдольв Уладский Беглец. — Я повидал немало чудес, но такого не видел никогда! Все вожди и герои Улада и Коннахта не годятся завязывать тебе ремешки на сапогах, Торвард Дракон Битвы!
Усадьба Трехрогий Фьорд не могла вместить всех, кто хотел послушать рассказ конунга обо всем, что с ним случилось со времен шторма, смывшего его с «Ясеневого Козла». Да и конунгу было не до рассказов.
— Подождите до зимы, — говорил он в ответ на просьбы. — Тогда у меня будет время для рассказов, да вам и самим найдется что рассказать! Мы ведь не будем терять времени зря!
Это было правдой: едва лишь «Сломанный Зуб» вернулся в Трехрогий Фьорд, как Торвард приказал всем готовиться к выходу на юг как можно быстрее. Обстоятельства заставили фьяллей начать войну раньше, чем они собирались; даже ждать Рунольва Скалу, Сигвальда Хрипуна и Снеколля Китовое Ребро было некогда.
— Мы должны ударить квиттов сейчас, пока они не опомнились после смерти Бергвида! — говорил Торвард. — Они сейчас напуганы и растеряны, передают друг другу россказни о бессмертном морском великане. У них нет другого вожака — Бергвид не терпел рядом с собой сильных людей. Сейчас квитты как овцы без пастуха.
И фьялли в воодушевлении стучали мечами о щиты. Сейчас, когда обезглавленное тело Бергвида лежало на палубе плененного «Черного быка» — пусть видят все, у кого есть глаза, что грозный морской конунг мертв и не воскреснет, — фьялли считали себя и своего конунга непобедимыми. Давно никто не хвастался подобной добычей!
Не меньшее изумление вызывала и Дева-Скальд из Эльвенэса, которую Торвард привез с собой и обращался с ней со всей почтительностью и дружелюбием. В его отношении к ней было столько заботы, что только дурак не догадался бы, к чему клонится дело.
Еще больше фьялли убедились в справедливости своих догадок, когда Дева-Скальд объявила, что не хочет оставаться в усадьбе Трехрогий Фьорд, а собирается последовать за Торвардом конунгом в поход.
— Мне нечего делать здесь с женщинами, ведь я дала обет не прикасаться к прялке и шитью! — решительно объявила она в гриднице, когда Торвард заговорил с ней о расставании. — Я пойду с тобой, конунг. Я начала этот поход вместе с тобой — и даже раньше тебя — и закончу его только вместе с тобой. Каким бы ни оказался его исход!
Некоторое время в гриднице шуршало удивленное перешептывание. Что, у слэттов все конунги берут в походы своих женщин? У фьяллей такого, слава Светлым Асам, не водится! Не хватало еще, чтобы Тор, отправляясь бить великанов, сажал в свою колесницу золотоволосую Сив!
Но Торвард конунг не удивился ее желанию. Нельзя даже сказать, чтобы он огорчился.
— Ингитора дочь Скельвира поплывет со мной! — невозмутимо подтвердил он. — Она начала этот поход раньше нас всех и имеет право видеть, чем он кончится. Без ее волшебного дара я не достал бы Дракона Битвы и не был бы сейчас среди вас.
Ингитора незаметно вздохнула с облегчением. Она понимала, что переменить решение Торварда конунга было бы не так легко, вздумай он оставить ее в усадьбе. Она вовсе не стремилась к зрелищам крови и смертей, но оставаться одной, даже в благополучной усадьбе Трехрогий Фьорд, ей не хотелось. Она запуталась в делах этого мира, в переплетении любви и ненависти, в обязанностях долга и зове сердца, в правде и вине. И Торвард был ее единственной опорой во всем этом. С ним она не боялась ничего. Без него же ей угрожал страшный дракон — одиночество и противоречия душевных голосов.
— Конунг, посмотри! Там какая-то дорога!
Остроглазый Хавард на носу корабля, обернувшись, призывно махал рукой. Следом за Торвардом Ингитора поспешила к переднему штевню. Ей пришлось пройти между тридцатью шестью парами скамей — «Золотой Козел» был самым большим кораблем Торварда конунга. И самым красивым — оглядываясь, Ингитора могла убедиться в этом. По сторонам и сзади плыло не меньше ста двадцати кораблей с козлиными головами на штевнях. В последний вечер, уже в густых сумерках, в Трехрогий Фьорд подоспели Снеколль Китовое Ребро и Сигвальд Хрипун с войском средней и северной третей. И теперь Торвард конунг имел достаточно сил,чтобы наконец довести дело до конца.
Они плыли вдоль южной оконечности Квиттинга и уже приближались к Скарпнэсу. Именно отсюда Торвард конунг хотел попробовать добраться до Озера Фрейра. Кроме Ингиторы, никто не знал туда дороги, да и она надеялась лишь на чудо — ведь она помнила, как во время ее подневольного путешествия к Усадьбе Конунгов Бергвид заклинанием раскрывал дорогу через густой ельник, а потом так же закрывал ее.
Но уже во время плавания вдоль берега Квиттинга они не раз видели с моря дороги и тропинки, уводившие от берега в леса и горы, в глубь полуострова.
— Это ворожба! Обман троллей и ведьм! — говорили люди. — Здесь никогда не было дорог!
Ингитора и Лейдольв Беглец, тоже немного понимавший в ворожбе, чертили на земле и камнях руны прозрения, чтобы прогнать морок, но дороги не исчезали.
— Не пойму я, чем вы здесь заняты! — сказал Снеколль Китовое Ребро, увидев однажды, как Ингитора и Лейдольв стоят на коленях в начале одной из дорог и оживленно спорят, как правильно рисовать эту самую руну прозрения, поскольку мудрые люди слэттов и фьяллей придерживались на этот счет разного мнения. — Вы оба слишком молоды, чтобы помнить Квиттинг до начала этой войны. А ведь тридцать пять лет назад здесь было людей не меньше, чем у кваргов или раудов. Здесь было полным-полно дорог. И вот здесь, где мы стоим, начиналась дорога в усадьбу Фрейвида… Забыл его прозвание, но это был один из знатнейших здешних хельдов, хозяин святилища Стоячие Камни. Должно быть, это она и есть.
— Но почему ее не было раньше? — спросил Торвард. — В начале лета мы проплывали здесь до Скарпнэса и обратно и не видели никакой дороги.
— Ты ведь рассказывал, конунг, что убил в Великаньей Долине какого-то злобного духа в обличии волка? Должно быть, на его силе и держались все обманные чары, которые прятали дороги от глаз. А теперь дух мертв и дороги снова видны там, где они есть!
Торвард оглянулся на Ингитору и встретился с ней глазами. Простодушный и честный воин высказал мысль, которая им самим почему-то не приходила в голову. Конечно, Жадный не был духом, на чьей силе держалось колдовство Квиттинга. Но за все время плавания они ни разу не вспомнили о Дагейде. Ее как будто больше не было. В какую нору забилась она избывать свое горе? И оправится ли она от такого удара? Ведь она любила одно-единственное живое существо. В ее холодном сердце все же жила капля человеческой способности к любви. И эта способность, которая порой придает людям нечеловеческие силы, сделала слабой дочь инеистого великана, сожгла ее горем потери, как самая упрямая глыба льда плавится и гибнет под горячими лучами солнца.
А Квиттинг теперь стал другим — как будто тень невидимой горы ушла с него, на земле квиттов стало светлее и легче. В тот же день Ульвкель Бродяга добился у Торварда конунга позволения пойти со своей дружиной по дороге к старой усадьбе Фрейвида. На следующий день по другой дороге направился Хледвир сын Снеколля.
И вот Хавард заметил дорогу неподалеку от самого Скарпнэса.
— Это должна быть она, — сдерживая волнение, сказала Ингитора. — Я помню это место. Вон видишь там четыре больших кострища? Там был наш ночлег. И как раз туда, в тот ельник, Бергвид увел дружину. Это дорога к Усадьбе Конунгов.
— Так ты думаешь, что она открылась сама собой?
— Да. Бергвида больше нет, Дагейда не показывается. Дорогу больше некому прятать, и она стала видна.
Торвард сделал знак пристать к берегу.
— Значит, мы пойдем к Усадьбе Конунгов, — сказал он. — Ты пойдешь с нами или останешься на корабле?
— Я пойду с вами. Ведь я одна знаю Одду в лицо. Как вы без меня найдете ее?
— Просто привезем сюда всех беременных женщин. Едва ли их там будет очень много.
— Нет, я должна быть там сама! — Ингитора волновалась, как будто речь шла о ее родной сестре. — От испуга она может потерять ребенка. И нельзя так мучить бедных женщин, которые ни в чем не виноваты.
— Как будто Бергвид мало помучил ни в чем не повинных людей!
— Бергвид мертв и сам ответил за свои дела! — горячо воскликнула Ингитора. — Нельзя наказывать его людей за чужие провинности!
Торвард хотел что-то ответить, но посмотрел в пылающее лицо Ингиторы и сдержался. Он вспомнил, что она простила его самого, хотя он остается убийцей ее отца и останется им навсегда. Богам не понравится, если при этом он сам откажется простить других. Хотя бы тех, кто так же мало виноват в делах Бергвида, как сам он мало виноват в той обманной битве на Скарпнэсе.
На третий день пути впереди заблестело под закатным солнцем Озеро Фрейра. Лучи уходящего светила окрашивали воду в багряный цвет, и озеро казалось полным крови. Но любоваться им Ингиторе было некогда. В Усадьбе Конунгов поднялся шум: обитатели ее спешно закрывали ворота, над верхним краем стены блестели острия копий.
— Пожалуйста, помни о ней! — в последние мгновения умоляла Ингитора Торварда. — Прикажи своей дружине быть поосторожнее с женщинами!
— Хорошо, хорошо! Мы уже говорили об этом, и довольно! — бросил Торвард, не сводя глаз с усадьбы. Брови его сдвинулись, лицо стало сосредоточенным: мысленно он уже вел осаду. — Эйнар! Ты останешься с Ингиторой!
Эйнар Дерзкий нахмурился, но не стал возражать. Ему было досадно лишиться участия в битве, о которой потом не один год будут рассказывать вечерами у огня, но он понимал, что выбор конунга определен не сомнением в его доблести. Эйнар давно уже понял, что значит для Торварда конунга Дева-Скальд (от которой они не слышали ни единой строчки стихов за все то время, что она провела среди них). Для заботы о ней он не взял бы недостойного. Так что этим поручением следовало гордиться.
Взяв под уздцы лошадь Ингиторы, Эйнар повел ее подальше от усадьбы.
— И помните про волка-людоеда! — кричала Ингитора, обернувшись. — Он в яме на заднем дворе! Берегитесь его!
— Он что, тоже злой дух в облике волка? — спросил Эйнар. Ингитора не сразу услышала его вопрос, так что пришлось повторить.
— Нет, он не злой дух, — ответила она наконец. — Он был обыкновенным волком до того, как его стали кормить человечиной. А от этого любой зверь станет оборотнем…
Ингитора содрогнулась, стягивая на плечах плащ Эгвальда. Он уже так обтрепался, что казался мало подходящей одеждой для нее, но Ингитора отказывалась сменить его на новый. В этом плаще для нее была память о себе самой, прежней, для которой все в мире было ясным и понятным. Когда друг был другом, враг — врагом, месть — почетным долгом, а стихотворный дар — средством исполнить его. Сейчас все для нее переменилось, она хотела любить Торварда, но тосковала по Хальту и сама не понимала себя. Она гнала прочь мысли, убеждая себя, что осталось немного, что когда с державой Бергвида будет покончено, все как-то устроится, что тогда она не будет со страхом ждать, как бы к ней во сне не явился дух отца и не упрекнул в том, что она забыла долг перед ним. А как она встретится с Эгвальдом? Он готов был отдать жизнь ради ее мести, а чем она отплатила ему? Почти согласилась стать женой человека, голову которого требовала у Эгвальда вместо свадебного дара…
А дружина Торварда многосотенным роем окружила усадьбу. Торвард привел больше двух тысяч человек, Усадьбе Конунгов было не на что надеяться. Фьялли окружили ее, из леса уже тащили толстые еловые бревна с зарубками, по которым нетрудно было подняться на стену, толстым бревном уже били в ворота, и от мощных ударов содрогалась вся обширная поляна, и в ельниках отвечали какие-то заунывные голоса.
— Не бойся, флинна, Торвард конунг никогда не поджигает усадьбы с людьми, — сказал ей Эйнар. Он наблюдал за осадой с притворным равнодушием. Ему очень хотелось быть там, но он делал вид, что смирился со своим поручением. — Они сейчас разнесут стены и ворота, перебьют всех мужчин, которые будут драться, а женщин и челядь не тронут. И ты получишь твою уладку в целости.
— Но я так боюсь за нее! — говорила Ингитора, едва слушая Эйнара и не сводя глаз с усадьбы. — Ты не знаешь, — она вдруг вспомнила об Эйнаре и оглянулась на него, как на чужого, — что ты вообще знаешь? У нас в усадьбе одна собака взбесилась, а жена хирдмана от испуга потеряла ребенка. И Ормхильд сказала, что едва ли у нее теперь будут еще дети. А это ведь не собака… Это…
— Может, и к лучшему бы… — пробормотал Эйнар. Ему было совершенно непонятно, зачем Деве-Скальду понадобилось Бергвидово отродье и как она сумела убедить в своей правоте Торварда конунга. Вот уж о ком никогда не думали, что он пойдет на поводу у женщины!
— И Бергвида больше нет, поэтому его ребенка непременно нужно сохранить и спасти, ведь другого не будет! Ты понимаешь?
Ингитора требовательно посмотрела прямо в глаза Эйнару, и он, не робевший перед Ормкелем, вдруг ощутил настоятельную потребность немедленно и во всем согласиться с Ингиторой.
— Ты странная женщина, — все же сказал он. — Тебя не назовешь трусливой, но ты слишком мягкосердечна. Девять человек из десяти искали бы ту женщину, чтобы придушить ее, пока она не родила волчонка. Ведь он начнет мстить всем подряд, едва встанет на ноги и узнает, за какой конец держать меч.
— Потому я и хочу, чтобы ее ребенок родился и был воспитан у Торварда конунга. Пойми же — если Торвард объявит Квиттинг своим владением, эта война не кончится никогда. А если у квиттов будет конунг, которого сами они согласятся принять, но воспитанный в дружбе и уважении к Торварду и фьяллям, то у следующих поколений есть надежда на мир. Ты понимаешь?
Эйнар слегка повел плечами. Он не любил заглядывать так далеко вперед, но в рассуждениях Девы-Скальда как будто был какой-то смысл.
— Ты странная женщина, — повторил он. И добавил, внимательно разглядывая сбоку ее лицо, румяное от волнения: — Не знаю, кто вскоре назовет тебя своей женой — Эгвальд ярл или Торвард конунг, но среди слэттов и фьяллей никто не скажет, что они сделали недостойный выбор.
Ингитора только оглянулась на него, слегка покраснела и снова обратилась к усадьбе.
С грохотом и треском окованные железом ворота рухнули. Земляная стена уже в нескольких местах была повреждена, и дружина Торварда сразу с нескольких сторон устремилась внутрь усадьбы. Через ворота ринулся вперед он сам, выхватив Дракона Битвы, и черно-белая молния сверкала над местом сражения, рассыпая искры, наполняя фьяллей бодростью и верой, а квиттов — ужасом и отчаянием. Битва кипела во дворе усадьбы, между постройками, внутри домов, вокруг под стеной. Уже темнело, но загорелась конюшня, и место сражения осветилось дрожащим светом. Треск дерева, железный лязг оружия, боевые кличи и призывы богов, крики боли и ужаса, женские визги и детский плач, конское ржание и мычание коров разносились над Озером Фрейра.
Ингитора смотрела, прижимая руки к щекам, на глазах ее выступили слезы, как будто она видела разорение своей родной усадьбы. Кто виноват, кто и зачем начал эту войну, породившую Остров Колдунов, воинство Бергвида, волка-людоеда? И кто закончит этот ужас, загонит чудовищ назад в Нифльхейм? Родился ли человек, который будет в силах сделать это?
Ближе к полуночи битва была закончена. Вся Усадьба Конунгов и ближайшие к ней усадьбы Бергвидовых ярлов были в руках Торварда конунга. Конюшню погасили, но усадьба была освещена костром на дворе и множеством факелов. Везде ходили и говорили люди — и везде лежали безмолвные мертвые тела. Тяжело раненных добили, перевязали тех, кого можно было спасти. Всех пленных загнали в амбары. Волка-людоеда застрелили прямо в яме. Он оказался так живуч, что в нем подозревали нечистого духа, — он перестал шевелиться только тогда, когда его шкура была утыкана стрелами, словно ежовая спина колючками. Яму засыпали.
Мертвецов выносили и складывали на опушке, обведя заговоренной чертой, чтобы они ночью не встали и не напали снова. А Ингитора, едва только битва окончилась и Торвард позволил ей войти в усадьбу, бросилась отыскивать Одду. Торвард приказал привести к ней всех женщин, захваченных в усадьбе, но Одды не было среди них, а на вопросы они отвечали только воплями и плачем. Большая часть из них была пленницами Бергвида, но и произошедшее они восприняли не как освобождение, а как новое горе. Они боялись Бергвида, но к нему они успели привыкнуть и притерпеться. А что сделает с ними Торвард, конунг фьяллей, его злейший враг? Торвард Дракон Битвы, в одиночку очистивший от людей «Черного быка»?
— Ее здесь нет! — говорила Ингитора Торварду, в волнении ломая руки. — Где же она может быть? Ее нужно найти, непременно найти!
— Ее могли давным-давно переправить в леса, подальше от опасности, — отвечал Торвард. Сейчас ему было не до Одды — почти наступила ночь, требовалось как следует обыскать всю усадьбу до последних уголков, чтобы никто не выполз ночью с ножом в зубах из погреба. Требовалось позаботиться о защите как от живых врагов, так и от мертвых. На «Черном быке» и в Усадьбе Конунгов были перебиты далеко не все квитты, способные носить оружие.
— Здесь близко еще несколько усадеб — она может быть там, — сказал Ингиторе Снеколль. Он один из всех Торвардовых ярлов принял заботу Ингиторы близко к сердцу и старался помочь. — Ее могли увести, когда мы подходили к Озеру Фрейра, — у них ведь были дозоры, они знали о нас.
— Ее нужно поискать там! — Ингитора обрадовалась этой мысли. — Она и правда может быть в какой-нибудь из ближних усадеб.
— Поищешь ее утром! — отрезал Торвард. — Иди в девичью. Там уже все осмотрено, там тебя никто не потревожит. Я поставлю людей снаружи. Если хочешь, можешь положить кого-нибудь у порога.
— Можно, я? — краснея, вызвался четырнадцатилетний внук Снеколля Ингви. Прекрасная и отважная Дева-Скальд восхищала его, и он мечтал послужить ей хоть чем-нибудь.
— Нет, сейчас! — умоляюще воскликнула Ингитора. — Ты не понимаешь, Торвард! Ведь за ночь она с ума сойдет от тоски и тревоги! Ты ее не знаешь, она такая слабая, она совсем не умеет держать себя в руках!
— Чего ждать от рабыни! — презрительно фыркнул Эйнар.
— Ее и раньше мучил дух мальчика с окровавленным копьем! Она потеряет ребенка, если оставить ее мучиться до утра! В каком-нибудь сарае, в хлеву, в давке, среди воплей и стонов! Я должна пойти сейчас!
— Иди, иди! — в сердцах выкрикнул Торвард. — Снеколль, ты пойдешь с ней! Возьми не меньше десяти человек! За нее вы все ответите головой!
— Меня можно не учить, как охранять женщин! — примирительно отозвался Снеколль. — Да и в тех усадьбах наши люди. Уж поверь, там позаботились не хуже, чем ты сам здесь.
А Ингитора уже побежала к своей лошади, так что даже быстроногий Ингви едва успел за ней. Светя факелами, отряд выехал из Усадьбы Конунгов и направился к другой, стоявшей на соседнем мысу Озера Фрейра. Снеколль вел лошадь Ингиторы, но сама она оставалась в тени. Старый ярл действительно умел беречь женщин.
В этой усадьбе все было почти так же, только разрушений и мертвых тел было поменьше. Видя, что делается с Усадьбой Конунгов, здешний ярл сдался быстрее.
— Пленники? — сказал Асгаут Лось в ответ на вопрос Снеколля. — Да сколько угодно! Хоть вези продавать! И здешний народ, и еще целую кучу мы наловили на берегах — они сбежали из верхней усадьбы. Смотрите, если конунг велел. Они вот там, в дружинном доме, и еще в хлеву.
— А где женщины?
— Женщины в хлеву. Их тут много бегало, мы их позаперли по разным углам, чтобы не путались под ногами.
Вместе с Асгаутом, гремящим ключами, Ингитора и Снеколль пошли к хлеву. На охапках соломы и прямо на полу здесь сидели и лежали женщины, дети, рабы. Все были растрепаны, женщины плакали. Увидев вооруженных людей, они зарыдали громче. А фьялли обходили хлев, заставляли каждую повернуться и освещали факелом лицо, чтобы Ингитора могла разглядеть. Под крики и плач она осмотрела десятки заплаканных женских лиц, но Одды не было.
— Где же еще? — спросила она у Асгаута, пока он запирал хлев. Ее волнение сменилось горестной растерянностью.
— Да тут должны быть еще. — Асгаут почесал в затылке бородкой большого ключа. — Тут много разных закоулков.
— Ой, смотри, смотри! — Ингви вдруг вцепился в руку Ингиторы и задергал с поспешностью, неприличной для воина, даже если ему всего четырнадцать лет.
Ингитора обернулась и ахнула. На темном дворе возле стены хозяйского дома она увидела фигуру мальчика-подростка. В руке он сжимал копье, светящееся бледно-голубым светом, подобно застывшей молнии. Облик подростка показался Ингиторе знакомым, и она с тихим криком потрясения прижалась спиной к стене хлева. Она видела знакомые голубые глаза, светлые кудряшки надо лбом — черты Гейра, сына Траина Одноногого и Асгерды из усадьбы Льюнгвэлир. И копье в его руке было Жалом, копьем Ормкеля, которое уже однажды являлось ей.
— Гейр! — чуть слышно выдохнула Ингитора.
— Ингви, что ты увидел? На что вы смотрите? — обеспокоенно спрашивал внука Снеколль. Кроме Ингви и Ингиторы никто не видел мальчика с копьем.
— А, вы разглядели погреб! — сообразил Асгаут. — Это верно, флинна! Какие же зоркие глаза у молодых! Я и позабыл про него. Там погреб, мы в него, помнится, тоже кого-то засунули. Пойдем, я сейчас его открою.
А мальчик с копьем исчез. Ингитора, как во сне, шагнула к тому месту, где он стоял. Теперь она понимала, что за дух преследовал бедную Одду. Гейр мстил тому, кто на самом деле был виноват в его смерти.
А Асгаут уже гремел ключами. Распахнув дверь, он первым шагнул в темный погреб, высоко подняв факел.
— Э, да здесь еще человек шесть, не меньше! — обрадованно воскликнул он. — И женщины есть! Ну-ка,красавица, повернись!
— Чего тебе надо? — враждебно ответил ему мужской голос, и чья-то темная фигура поднялась, загораживая женщину от света.
— Мы ищем жену конунга! Ну-ка, посторонись! Тебе вообще место не здесь, а в дружинном доме!
— Это моя жена! — яростно ответил ему голос.
А Ингитора вдруг ахнула и с силой отпихнула Асгаута. Этот голос был еще одной ее тайной болью — о нем она старалась не думать, зная, что ничего не может сделать.
Перед Асгаутом стоял Асвард Зоркий, Асвард Железо, — с окровавленной повязкой на плече, с темными кругами вокруг ввалившихся глаз. Его кулаки были сжаты, а на похудевшем лице горела твердая решимость никого не пустить в тот темный угол, где пряталось какое-то человеческое существо.
— Асвард! — крикнула Ингитора.
Асвард повернулся на ее голос, на лице его враждебность сменилась изумлением, кулаки медленно разжались.
— Асвард! — заговорила Ингитора, сжимая руки и едва не плача от волнения и острой тоски. — Асвард, успокойся! Больше ничего с тобой не будет! Тебя никто не тронет!
— Ингитора! — выговорил Асвард, как будто не верил своим глазам. — Ты… Ты жива?
— Конечно, я жива! Почему же нет?
— Но тебя же сожрал волк Дагейды?
— Меня сожрал… Что ты, Асвард?
— Ты сбежала, но за тобой помчалась Дагейда. Потом говорили, что она догнала тебя и отдала на съедение своему волку. Чтобы другие не вздумали бегать от Бергвида…
— Да нет же, Асвард! Я жива!
Ингитора схватила Асварда за руку, чтобы он убедился, что она жива. Брови его дрогнули, и Ингитора увидела окровавленную повязку на его плече.
— Ах, прости. Сейчас тебя перевяжут. Я забираю этого человека! — крикнула она, повернувшись к Асгауту. — Пусть его перевяжут, накормят и чтобы никто не смел его обижать! Я заберу его с собой.
— Так ты искала его? — озадаченно спросил Асгаут. — Зачем же мы тогда осматривали женщин?
Ингитора вспомнила о цели их поисков.
— Асвард! — Она снова повернулась к хирдману. — Ты не знаешь, что с Оддой? Где она?
— Ты ищешь Одду? Зачем она тебе?
— Я боюсь, как бы с ней не случилось беды. Я боюсь, что она потеряет ребенка. А этот ребенок так нужен нам! В нем все надежды на мир для Квиттинга в будущем. Где ее найти?
— Так ты хочешь спасти ее ребенка? — Асвард пристально заглянул в глаза Ингиторе. — Я не ждал…
— А ты думал, что я хочу ее задушить? Ах, Асвард! Вспомни, о чем мы говорили с тобой тогда, в Льюнгвэлире, над морем. Новой смертью не вернешь прежней жизни. Жизнь искупается только жизнью. Этот ребенок и есть новая жизнь Квиттинга. Его обязательно нужно спасти!
— А Торвард конунг тоже думает так? Да! — внезапно вспомнил Асвард. — Ты пришла вместе с Торвардом? Ты у него в плену или ты помирилась с ним?
— Я… Наверное, помирилась, — нерешительно ответила Ингитора. Впервые ей пришлось сказать об этом вслух. — Я больше не хочу ему мстить. А он в обмен обещал не мстить жене и ребенку Бергвида.
Асвард подумал немного и вздохнул.
— Я верю тебе, флинна. Вот она.
Он повернулся, отошел от угла, и Ингитора увидела на земле свернувшуюся калачиком фигуру женщины. Она не сразу узнала Одду — та лежала на боку, прижав руки к животу. Глаза ее были закрыты, на щеках блестели мокрые дорожки слез, из-под покрывала по лбу ползли крупные капли пота. Рот ее был приоткрыт, она дышала резко и прерывисто.
— Ей плохо! — ахнула Ингитора и присела рядом, прикоснулась к влажной руке Одды. — Одда, ты слышишь? — вполголоса позвала она. — Это я, Ингитора!
— Сказать по правде, женщина поможет ей лучше, чем я, — устало сказал позади неё Асвард. — Я уже не знал, что делать, здесь нет даже воды.
— Что с ней? — Ингитора повернулась к нему. — Она так испугалась?
— Знаешь, где я ее нашел? Я ее почти выловил из озера — смотри, у нее ноги мокрые. Она… она хотела утопиться. Я ее тащил на берег силой, а она кричала, что лучше умрет, но не хочет, чтобы ее ребенок родился и жил рабом…
Ингитора вздохнула и сжала вялую руку Одды. К несчастью, под самый конец бедная женщина все же поняла, что носит ребенка конунга.
— Надо ее вынести отсюда! — спохватилась Ингитора. — Асгаут!
— Нет, флинна, я сам. Она испугается, если ее возьмет кто-то чужой.
Асвард наклонился, бережно поднял Одду на руки, бормоча что-то утешительное. Одда вздрогнула, открыла глаза, дернулась.
— Не бойся, моя маленькая, тебя никто не обидит, — бормотал Асвард, осторожно вынося ее из тесного погреба. — Все хорошо.
В темноте Одда не могла разглядеть, кто вокруг нее, и она снова закрыла глаза, с облегчением опустила голову на плечо Асварду, зная, что возле неё тот человек, которому она может довериться.
Одду перенесли в спальный покой. Ингитора привела к ней нескольких женщин из сидевших в хлеву. От испуга и потрясения у Одды начались роды. До срока ей оставалось еще два месяца, но это внушало надежду — семимесячные дети выживают чаще, чем даже восьмимесячные. Весть об этом происшествии облетела всю усадьбу. Сидя у костра на дворе, фьялли то и дело оглядывались на хозяйский дом, прислушивались к женским голосам.
— У Черной Шкуры не было детей, а уж сколько жен у него было — не сосчитать! — говорилось в кругу у костра.
— Да откуда же ему иметь детей? Он ведь был не человек, а оборотень! У оборотней, слава светлым асам, не бывает детей. А то бы их столько развелось!
— И так на этом Квиттинге от троллей некуда ступить!
— И родит она тролленка! Оборотня! Подменыша!
— Это четыре колдуна, те, что губят людей возле Тролленхольма, наколдовали ей ребенка! Это колдовской ребенок!
— И зачем нашему конунгу понадобился этот оборотень!
— Убить его, пока не наделал бед!
— Я вам! Поговорите! — оборвал говорунов Асгаут. — Торвард конунг приказал, чтобы эта уладка и ее ребенок были в целости. И никто их не тронет!
Ингитора тоже не знала покоя этой ночью — ей было жаль Одду, жаль ребенка, и в то же время при каждом звуке слабого, бессильного стона ее пробирала тревога — как бы ребенок в самом деле не оказался оборотнем. Вот сейчас он появится, а у него будут острые троллиные ушки. Или маленький хвостик. Тогда его придется убить.
А может быть, прав был Торвард? Может быть, напрасно она старается сохранить жизнь тому, кто будет всю жизнь мстить им?
— Да это девочка! — вдруг услышала она голос одной из женщин, хлопотавших возле Одды. — Посмотрите, это девочка. И у нее все как у людей!
Слыша слабый крик младенца, Ингитора сама чуть не заплакала от радости. Этот крик показался ей тонким, жалобным, почти жалким, но это был голос человеческого существа. Девочка, крохотная и слабенькая, была совсем как все младенцы — ни троллиных ушек, ни хвостика. И тут же все прежние страхи показались Ингиторе глупыми и постыдными. Эта девочка ни в чем не виновата! И Ингиторе хотелось защитить ее от всех бед и тревог, среди которых она появилась на свет.
— Какая она слабенькая! — говорили меж тем женщины, передавая девочку друг другу. — Попросим добрых дис, чтобы она выжила.
— Надо скорее дать ей имя. А то еще…
— Имя? Но кто возьмет ее на руки? У нее, бедняжки, нет отца.
Ингитора выскочила из спальни и тут же наткнулась на Асварда. Он сидел на полу, прислонясь спиной к стене, и, кажется, дремал, склонив голову. Услышав рядом с собой движение, он встрепенулся.
— Это ты, флинна? Что там? Как она? Я все проспал…
— Девочка! — ликуя, крикнула Ингитора. — Это девочка! И она вовсе не оборотень! Настоящая человеческая девочка!
— Это хорошо! — Асвард немного оживился, протер ладонью моргающие заспанные глаза. — Хорошо, что девочка. Она не так быстро потянется к мечу, когда вырастет…
— Надо дать ей имя. Асвард, ты не хочешь сделать это?
— Отчего же нет? — Асвард встал и потянулся. — Если уж я не дал ей погибнуть еще до рождения, отчего же не дать ей имя? С одной стороны, мне немного чести нарекать ребенка рабыни, но все-таки…
— Все-таки это дочь конунга. Идем же!
В спальне Асвард взял девочку на руки, окропил ее водой с можжевеловой веточки, спешно раздобытой где-то расторопным Ингви.
— И тем нарекаю тебе имя… — выговорил по обычаю Асвард и запнулся. Второпях он не спросил, как назвать дочку Одды.
В замешательстве Асвард посмотрел на Ингитору, прикидывая, не назвать ли девочку ее именем — красивее имени он не знал.
— Далла! — шепотом подсказала Ингитора, вовремя вспомнив имя матери Бергвида. — Далла!
— Нарекаю тебе имя Далла! — послушно повторил Асвард. — Далла дочь Бергвида и Одды.
— Я знаю, ОНИ этого хотели бы… — прошептала Ингитора. Если бы ее сейчас спросили, кто это ОНИ, она затруднилась бы ответить. Бергвид и Одда. Стюрмир и Далла. Все духи предков, неизменно сопровождающие живых. И самой Ингиторе хотелось, чтобы в новорожденной девочке продолжилась не только кровь Бергвида, но и память о самом лучшем, что сохранялось в самой глубине его души.
Ингитора посмотрела на бусы из зеленого стекла, которые подняла на палубе «Черного быка» и с тех пор носила с собой. Она отмыла их от крови, и теперь они блестели чистыми стеклянными боками, как молодая трава под дождем. Все-таки хорошо, что она догадалась их взять! Это будет хорошим подарком для маленькой Даллы — памятью обо всем том, что оставили ей в наследство непростые судьбы ее предков.