- Это ваши догадки?
- Одна тактика у фашистов, - вмешался в разговор Карпухин. - Штаб дивизии Вознюка растрепали. Полковник Вознюк убит... Наш делегат связи до дивизии не добрался.
Федор Ксенофонтович уже вскрыл пакет, содержание которого его сейчас интересовало больше всего на свете: там приказ командарма... Но услышанное было таким невероятным, что он, чувствуя, как покрывается потом, опустил руку с пакетом.
- Расскажите генералу. - Полковник Карпухин кивнул делегату связи танкистов.
Старший лейтенант переступил с ноги на ногу, судорожно сглотнул слюну, пересиливая подкативший к горлу спазм.
- Возьмите себя в руки, - спокойно приказал Чумаков, чувствуя, как к горлу подкатывается комок. - Как это случилось?
Старший лейтенант, смущенно вытирая покатившиеся по грязному лицу слезы, начал рассказывать:
- У нас между штабом дивизии и квартирами командиров протекает речечка. - В словах его звенела боль и словно обида на кого-то. - А через нее проложен пешеходный мосток... Ночью диверсанты разобрали его и рядом в кустах устроили засаду... Кто-то на восходе позвонил на квартиру полковнику Вознюку, говорят, из штаба корпуса, и полковник приказал дежурному играть тревогу... Ну, командиры начали сбегаться к мостку, а он разобран... Когда прибежал и полковник Вознюк, из кустов в упор открыли огонь...
Липкая роса выступила на лбу генерала Чумакова. Он тихо спросил:
- Много людей погибло?
- Девять убито и одиннадцать ранено.
- Диверсанты ушли безнаказанно?
- Нет... Рядом караульное помещение... Дежурная смена караульных перестреляла диверсантов. Их было четверо на двух мотоциклах. Все в нашей форме...
Федор Ксенофонтович резко, будто с обидой, отвернулся от старшего лейтенанта, сделал несколько шагов в сторону, достал из пакета бумагу, нетерпеливо развернул ее и прочитал четкий машинописный текст на бланке командующего: "Ввиду обозначившихся со стороны немцев массовых военных действий командующий Зап. ОВО приказал поднять войска и действовать по-боевому. Командованию механизированного корпуса немедленно вскрыть оперативный пакет и действовать согласно директиве Генерального штаба по плану прикрытия..."
Когда с приказом ознакомился и полковник Карпухин, он посмотрел на генерала Чумакова чуть ли не со страхом: начальнику штаба было тоже хорошо известно, что на вскрытие этого пакета нужно распоряжение Председателя Совнаркома СССР или наркома обороны.
- Где наши секретчики? - спросил Чумаков, хотя и сам понимал бесплодность своего вопроса: рядом по дороге машина за машиной проходила колонна управления корпуса.
- На марше, как и все, - ответил Карпухин. - Но как же с пакетом? Не имеем права!
- Поехали на командный пункт, будем вскрывать, - решительно ответил Чумаков. - И примите меры против диверсантов.
Полковник Карпухин тут же умчался на мотоцикле вперед, обгоняя по обочине дороги колонну, а Федор Ксенофонтович стал сверяться по карте капитана, доставившего приказ командующего, где находится штаб армии, и расспрашивать, что известно об обстановке...
На КП, в рубленом, почерневшем от времени доме лесника, кроме Чумакова и Карпухина собрались заместитель командира корпуса по политчасти полковой комиссар Жилов и начальник особого отдела Евсеев, в малиновых петлицах которого тоже сверкали четыре шпалы. Все прочитали приказ командующего армией, все понимали, что война началась в непредвиденных условиях. Но как решиться попрать строгие и категорические слова, напечатанные на красном пакете?.. Надо бы хоть по телефону получить подтверждение приказа. Но связи со штабом армии как не было, так и нет.
- Беру ответственность на себя, - сказал Федор Ксенофонтович.
- Нет уж, товарищ генерал, - спокойно возразил полковой комиссар Жилов. - Дело серьезное, я тоже беру ответственность на себя. А особый отдел пусть зафиксирует наше решение документом.
Никто не возразил.
Когда вскрыли пакет и ознакомились с задачей корпуса согласно директиве Генерального штаба, с огорчением убедились, что директива предусматривала возможности механизированного корпуса, полностью укомплектованного личным составом и боевой техникой. Корпусу указывались маршруты выдвижения в направлении государственной границы и рубежи, с которых он должен наносить контрудары по атакующему противнику.
Все сочувственно и тревожно смотрели на генерала Чумакова, понимая, что он сейчас должен решать тягчайшую задачу. А Федор Ксенофонтович, смяв в себе растущее раздражение, размышлял над тем, что ему надо обязательно побывать в штабе армии, но только после того, как он примет решение о выполнении директивы, пусть задачи в ней и непосильны для корпуса. Пока его штаб будет готовить общий приказ, а войска выходить на исходное положение, нужно дать командирам дивизий предварительное распоряжение о маршрутах и времени выступлений, о подготовке транспорта и боеприпасов, о разведке маршрутов и рубежей развертывания.
17
Вчера, в тихий субботний вечер, Миша Иванюта на попутном грузовике приехал в это маленькое местечко. В километре от него на запад, вокруг бывшей панской экономии, разросся военный городок, в котором дислоцируется мотострелковый полк. Прогулявшись пешком до военного городка, Миша предъявил в контрольно-пропускном пункте свои документы, пересек плац в окаймлении песчаных дорожек и зеленых клумб, зашел в здание штаба. Здесь он как-то чрезмерно торжественно представился старшему лейтенанту с красной повязкой на рукаве - дежурному по полку:
- Младший политрук Иванюта!.. Ответственный секретарь газеты "За боевой опыт"!
Дежурный, хотя его загорелое и обветренное лицо выглядело мрачноватым, оказался словоохотливым парнем. Он выпрямился перед Мишей, окинул его изучающе-ироническим взглядом и, не пряча улыбочки, переспросил:
- Ответственный секретарь?.. А разве бывают безответственные или малоответственные? Или недостаточно ответственные?..
Миша смутился, ибо действительно слово "ответственный" не было записано в его удостоверении, но он, представляясь кому-либо, всегда прибавлял к своей должности это слышанное в гражданке звучное определение.
Однако смутить Мишу Иванюту - еще не значит вышибить из колеи. Помедлив, собираясь с мыслями и пережидая, пока чуть остынут вспыхнувшие щеки, он пошевелил плечами, шире расправляя грудь, и с деликатно-извинительной официальностью ответил:
- Товарищ старший лейтенант, как дежурный по части, вы вправе проверить у меня документы... А вопросы... Вопросы буду задавать вам я. Миша сделал чуть заметное ударение на "я". - Как представитель вышестоящего штаба.
Наступила очередь смутиться дежурному. Он не стал проверять у младшего политрука документы, зная, что это уже сделано при входе того на территорию части, а затем при входе в помещение штаба, но, чтобы сгладить неловкость, деланно засмеялся:
- Журналисты, они и есть журналисты! В карман за словом не полезут. И, посерьезнев, с готовностью представился: - Старший лейтенант Колодяжный!.. Слушаю вас, товарищ политрук.
Миша, вполне удовлетворенный исходом пикировки, деловито рассказал, что прибыл за материалом для газеты о воскресном отдыхе красноармейцев, а в понедельник собирался побывать на тактических занятиях, чтобы затем помочь кому-нибудь из лучших сержантов написать статью о действиях стрелкового отделения в наступательном бою.
- Ничего из этого не получится. - Колодяжный со снисходительной улыбкой развел руками. - Почти весь полк отсутствует. Два батальона со связистами и саперами отбыли на артиллерийский полигон для участия в опытном армейском учении, а остальные - на строительстве укрепленного района.
Такой неожиданный поворот обстоятельств никак не устраивал младшего политрука Иванюту. Ведь срывалось не только первое задание редактора, но и мог рухнуть его, Мишин, первый в жизни отпуск!..
- Завтра же воскресенье! - Миша с неосознанной надеждой смотрел на дежурного по части. - Какие могут быть учения?
- Значит, могут, если назначили, - ответил старший лейтенант Колодяжный и торопливо схватил трубку зазвонившего телефона.
Присев к столу, дежурный деловито записывал в журнал чьи-то приказы, четко отвечал на какие-то вопросы, а Миша, придавленый безвыходностью своего положения, углубился в тоскливые мысли о родных Буркунах... Целых три года не был там!.. Три года не ходил по знакомым до слез улицам села, не слышал вечерних песен девчат и хлопцев, три года не видел Марийку... Но, может, лучше никогда бы и не увидеть ее... Не дождалась Марийка Мишу вышла замуж за Федоса Овчара. Но в это не хотелось верить... Нет, разумом понимал, а сердце не верило, не могло смириться...
А между тем Миша Иванюта пребывал в состоянии того хмельного безрассудства, которое присуще многим юношам его возраста, уже успевшим достичь в жизни, по их разумению, чего-то весьма существенного и блистательного, дающего возможность устремляться сердцем за самыми дерзновенными своими мечтаниями, не задумываясь над тем, что каждый новый день все более широко раздвигает границы этих мечтаний и окрашивает их в цвета все более яркие, подчас фантастические. Только три недели назад Миша окончил военно-политическое училище и стал вполне самостоятельным человеком. Он, как истинный уроженец села, знающий цену добротной одежде, да еще увенчанный знаками власти и почета, с трепетным благоговением впервые надел новенькую командирскую форму. В малиновых петлицах его зеленой габардиновой гимнастерки засверкали красной эмалью по два кубика, а на рукавах, в золотом бисерном окаймлении, заалели крупные звезды. Гимнастерку туго перехватывал в тонкой талии скрипучий, коричнево лоснящийся широкий ремень с золотисто-медной пряжкой, а от ремня на плечи взметнулись великолепные своей изящностью портупеи, которые перекрещивались на спине и опять сбегали к ремню, придерживая на боках: справа - пристегнутую к кольцам кобуру с наганом, слева - полевую сумку. А галифе на Мише!.. Чистая или почти чистая шерсть темно-синего цвета!.. О сапогах уже и говорить не приходится... Хромовые!.. Всегда вспыхивающие синеватым огнем, когда прогуляется по ним бархотка, которую Миша носил при себе.
Итак, Михаил Иванюта после окончания училища получил звание младшего политрука и в свои неполные двадцать два года неожиданно для себя был назначен секретарем газеты в мотострелковую дивизию, которая располагалась в приграничных районах севернее Белостока. Впрочем, на газетную работу Миша попал не совсем случайно: в училище он был редактором еженедельной радиогазеты и членом редколлегии курсантской многотиражки. Это и сыграло роль в определении его будущего, в то время как почти всех остальных выпускников училища послали политруками рот и батарей.
Должность секретаря дивизионной газеты казалась Мише необыкновенно высокой и почетной хотя бы потому, что в дивизии она единственная (не то что должность политрука, кои - в каждой роте, в каждой батарее!). И это немаловажное обстоятельство позволяло начинающему журналисту размышлять о себе с таким восторженным самодовольством, которое даже невозможно было скрыть от окружающих. Ему казалось, что теперь нет для него ничего недоступного. Вот попросил, например, у редактора отпуск - пожалуйста, езжай...
Через неделю, одну только неделю, Миша мог бы увидеть Марийку... При этой мысли сердце его замирало, а перед глазами словно накатывался туман.
Миша даже не заметил, что дежурный по полку закончил телефонный разговор и, склонив набок голову, продолжал что-то записывать. Не отрываясь от журнала, старший лейтенант Колодяжный, будто между прочим, сказал:
- Учения начинаются завтра в восемь утра... А газетчику полагается быть там, где самые главные события. - Колодяжный, закончив писать и отложив в сторону ручку, поднял на Мишу вопрошающие глаза: - Так я понимаю или нет?
- Конечно, так, - неуверенно согласился Миша, еще продолжая находиться в плену своих размышлений.
- В пять утра на полигон идет наша машина...