От неожиданности Шахурин почувствовал сухость во рту, а язык словно одеревенел. Некстати вспомнились чьи-то слова, будто Сталин не терпел, когда при разговоре с ним отводили взгляд, и, вспомнив об этом, Шахурин тут же почувствовал, что не может справиться со своим собственным взглядом: глаза сделались непослушными, поднять взгляд на Сталина почему-то было трудно. Но все-таки переборол себя и, глядя в темные зрачки Генсека, сказал:
- Товарищ Сталин, это так неожиданно... Я не готов к такой большой работе... Я не справлюсь, товарищ Сталин.
- Ну вот, не справится! - с усмешкой воскликнул Ворошилов. - С такой областью справляешься, справишься и тут.
- А какую работу вы выполняли в Военно-воздушной академии? - спросил Молотов, с любопытством наблюдая, как Шахурин борется со своей растерянностью.
- Возглавлял научно-исследовательский отдел, - ответил Шахурин.
- А помните, - снова заговорил Сталин, направившись в глубь кабинета, - вы попросили не срывать вас с поста парторга ЦК авиазавода? Мы тогда согласились с вами. Это было правильно... А сейчас нам нужен на авиапромышленность энергичный руководитель, знающий специфику дела.
В это время в кабинет вошел Поскребышев и что-то тихо доложил Сталину.
- Пусть войдет, - ответил Сталин.
В кабинете появился авиаконструктор Яковлев - кряжистый, высоколобый, с непроходящей озабоченностью в глазах под густыми темными бровями. По-военному доложил, что прибыл по вызову.
Сталин поздоровался с ним за руку и, повернувшись к Шахурину, спросил:
- Вы знакомы с товарищем Яковлевым?
- Нет, не знаком.
- Тогда знакомьтесь. - Сталин обратился к Яковлеву, указывая на Шахурина: - Это новый нарком авиационной промышленности... Сколько вам сейчас лет, товарищ Шахурин?
- Тридцать пять.
- Вот видите, какой у нас молодой нарком! - Сталин, сказав эти слова Яковлеву, снова обратился к Шахурину: - А товарищ Яковлев - ваш заместитель по опытному самолетостроению.
Шахурин и Яковлев пожали друг другу руки, а Сталин с чуть приметной улыбкой, искоса наблюдая за их настороженным знакомством, стал вслух вспоминать:
- Еще в двадцать первом году Ленин в одной из статей резко критиковал членов партии, которые не умеют направлять работу специалистов... Таких коммунистов у нас много, писал он, и я бы их отдал дюжинами за одного добросовестно изучающего свое дело и знающего буржуазного спеца. Вот как ставился вопрос! - Сталин вновь приблизился к Шахурину и Яковлеву. - А сейчас мы можем сказать, что не возьмем и сотни буржуазных спецов за одного настоящего нашего спеца-коммуниста...
Алексею Шахурину стало ясно, что вопрос о его назначении решен и дискуссии исключены.
- Товарищ Сталин, разрешите мне поехать в Горький сдать дела? спросил он.
- Нет, не надо вам ехать, - решительно ответил Сталин, словно ждал этого вопроса. - Ознакомьтесь с новым хозяйством и сами убедитесь, что вам и дня нельзя терять... В Горький поедет представитель ЦК... Кого бы вы рекомендовали там на свое место?
Шахурин, не задумываясь, назвал председателя облисполкома Михаила Ивановича Родионова, коренного горьковчанина. До этого тот работал секретарем райкома партии, а затем третьим секретарем обкома.
С тех пор народного комиссара авиационной промышленности СССР почти ежедневно вызывали в Кремль к Сталину, и Шахурину порой казалось, что не он, а сам Сталин возглавляет авиапромышленность страны, а ему, наркому Шахурину, приходится быть недремлющим оком Сталина и исполнителем его суровой воли, быть его первым заместителем и советчиком по сложнейшим проблемам самолетостроения, быть в ответе за все, не имея права ошибаться. Сказать, что Алексею Шахурину было очень трудно, значит еще ничего не сказать: он будто постоянно решал задачу со многими неизвестными, не укладываясь в отведенное время и содрогаясь под укоряющими взглядами строгих экзаменаторов. Подчас ему мнилось, что судьба по чьей-то злой воле сыграла с ним недобрую шутку, уготовив такое трудное место на земле.
Впрочем, с какой стороны посмотреть на трудности. Разве можно с ними считаться, когда тебе еще далеко до сорока, а ты уже народный комиссар?! Нарком... Что-то легендарное и песенное слышится в этом гордом и звучном слове. Будто крылья выросли у тебя, и верится - все под силу!.. И ум твой вроде по-особому светел, и мысли твои простираются смело и далеко, и ты горд оттого, что доверили тебе огромное дело, что ты причастен к судьбам многих больших людей: ведь рядом с тобой ученые, конструкторы, изобретатели, имена которых либо известны всему миру, либо пока хранятся за семью печатями. И в твоем воображении уже поднимаются на востоке страны громады новых заводов, а в небе проносятся выпестованные при твоем участии новые самолеты, которым предписано летать выше всех, дальше всех и быстрее всех...
Однако каждый прожитый день наркома неумеренно жесток. В сутолоке бесчисленных дел глохнет в сердце радость, ибо слишком тревожно в мире и слишком сумрачны горизонты.
Прошло немногим больше года, как Алексей Шахурин стал наркомом. Авиапромышленность страны сделала многое, но многого не успела: грянула война...
И вот сегодня очередной вызов в Кремль, к Сталину. Обычно в стремительно мчащемся автомобиле легко думалось, словно мысли во время быстрой езды, избавясь от некой вязкости, раскрепощались и свободно парили, а память по странной закономерности подсказывала тронувшие твое воображение картины прошлого - пережитого и виденного. Да, так бывало обычно... Но когда ты едешь в Кремль, где тебя встретит взгляд Сталина, вопросительный и требовательный, мысли твои напряженно обращаются к сегодняшним заботам, а грудь томит тревога: все ли ты сделал так, как надо? Какие вести с фронта, какая информация от секретарей обкомов, которые в пределах своих областей тоже неустанно занимаются авиационной промышленностью? Нет, это не робость, а чувство огромнейшей ответственности. Это - понимание той невероятной тяжести, которую ощущают люди, коим доверено возглавлять партию и государство... Они ведь в первую очередь в ответе перед народом и историей...
За окнами автомобиля погружалась в сумерки военная Москва. Неосвещенные тротуары с редеющим потоком пешеходов, белые бумажные полосы, крест-накрест наклеенные на оконные стекла, настороженная притушенность светофоров, фонари в руках постовых милиционеров - все это словно изымало тебя из реальной жизни.
Представился не столь далекий день, когда Сталин уже как Председатель Совета Народных Комиссаров СССР впервые созвал заседание Совнаркома. И Шахурин будто увидел кремлевский зал заседаний и сидящих в нем наркомов. На трибуне - Сталин. Он говорил тихо, как всегда, неторопливо, точно формулируя мысли, обстоятельно развивая аргументы и лаконично подводя итоги сказанному. Его слегка прищуренные глаза с легкой лукавинкой блуждали по лицам наркомов, а знакомый жест руки с вытянутым указательным пальцем как бы ставил точку после каждой законченной мысли. Шахурину казалось, будто только он один находился в зале и раздумчивые слова Сталина относились к нему одному. И действительно, взмахнув вытянутым пальцем правой руки, Сталин пристально посмотрел в сторону Шахурина и с улыбкой продолжил разговор:
"Я в последний год почти ежедневно встречаюсь с молодым наркомом авиационной промышленности товарищем Шахуриным. Должен сказать, что от этих встреч я имею определенную пользу. Уверен, что и товарищ Шахурин извлекает пользу из нашего общения..."
Потом, после заседания Совнаркома, когда вышли к машинам, Шахурина взял под руку Петр Иванович Паршин, тогда еще нарком общего машиностроения, и то ли в шутку, то ли с легкой досадой произнес:
"Тебе легко решать вопросы. Ты каждый день встречаешься со Сталиным. А я вот к своему шефу раз в три месяца с трудом попадаю".
"Верно, - подтвердил Шахурин. - Когда бываешь у Сталина, все вопросы решаются быстро..." А про себя подумал, что встречаться со Сталиным каждый день - это, пожалуй, будет потруднее, чем ходить по канату над пропастью...
Но это было в мирное время, в предвидении войны, к которой готовились и которой хотели избежать. Не избежали... Война обрушилась непостижимо тяжким бременем, и сейчас все усложнилось настолько, что некогда отделять раздумья от действий. Они слились воедино и уже обрели стремительный ритм, взявший начало с первых же решений советского партийного и государственного руководства. Набатно взвилась над страной суровая песня, заставив призывно вздрогнуть сердца людей:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!
Поднялась страна... Директива СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 29 июня, воплотив в себе ленинские идеи и указания о защите социалистического Отечества, стала боевой программой для действий, для борьбы. Эту программу развил и конкретизировал по поручению Политбюро ЦК партии И. В. Сталин в своей речи 3 июля.
Боролась армия, боролся народ, боролась партия, сплотившись в единое целое - великое и сложное, решительное и могучее...
...Когда Шахурин вошел в кабинет Сталина, шло заседание Политбюро. Сталин, сидя за своим столом, говорил об эвакуации промышленности на восток, и Алексей Иванович, слушая, присел на крайний стул. Сталин, увидев его, умолк, заглянул в лежащую под рукой бумагу, потом спросил:
- Товарищ Шахурин, кого вы рекомендуете директором авиазавода в Нижне-Михайловск?
- Романова, специалиста по моторам воздушного охлаждения. - И Шахурин открыл портфель, чтобы достать заготовленные документы. - Главного инженера нашего предприятия на Волге.
- Романова? - с непонятным удивлением переспросил Сталин.
- Да, Романова Сергея Матвеевича. Очень хороший организатор.
- Он имеет отношение к профессору военной истории Романову? - Сталин почему-то вздохнул и посуровел. - К Нилу Игнатовичу?
- Да, они родственники, - ответил Шахурин. - Сергей Матвеевич Романов сейчас в Москве, приезжал на похороны Нила Игнатовича. Я задержал его здесь.
Сталин, потянувшийся было к пепельнице, в которой лежала потухшая трубка, вдруг прихлопнул рукой по столу и, пораженный, почти шепотом спросил:
- Профессор Романов умер?..
- Да, нет больше Нила Игнатовича, - подтвердил знавший генерала Калинин. - А с ним ушла целая эпоха в военной науке.